– Выйду за него замуж? По правде говоря, я никогда не хотела выходить за него… Все девочки в колледже смеялись надо мной… Но отец… Конечно, я не бог весть какая ученая, но все же…
– Эдна, не надо!
– …но все же, слава богу, я лучше, чем некоторые, будь они хоть тысячу раз министрами. Он просто невежда и хам. А то, что ты пишешь про ревность его жены…
– Подожди минутку, – прервал я ее, вдруг осененный догадкой. – О каком письме ты говоришь, о первом или о втором?
– О втором? А разве их было два?
– Ну да. После того, как я приходил к тебе… – Держись! Не сдавай позиций! – приказал я себе. – В тот раз, когда ты так обошлась со мной, я послал тебе письмо. Ты не получила его?
– Нет. После того, как ты приходил ко мне? Значит, начальник почты отдал ему и твое письмо.
– Начальник почты? При чем тут начальник почты?
– Ты разве не знаешь? Они с начальником почты друзья-приятели, и все мои письма поступали к нему.
– Не может быть! Какой негодяй!
– Ты только представь себе! Меня просто бог спас от этого человека.
– Бог и Одили.
– Да, и Одили… А что там было?…
– Где? Ах, в моем письме… Да так, ничего особенного.
– Нет, расскажи.
– Когда-нибудь потом. Давай больше не вспоминать про это, поговорим о чем-нибудь другом, о нашем будущем.
Я помолчал, стараясь привыкнуть к мысли о свалившемся на меня неслыханном счастье, а потом шутливо заметил:
– И надо же, чтобы сам господин министр интересовался любовными письмами какой-то девчушки.
– Просто ужасно! – сказала Эдна и тут же, спохватившись, спросила: – Это кто же «девчушка»?
Я улыбнулся и нежно сжал ее руку, а потом продолжал размышлять вслух:
– Кто сует нос в чужие дела, тот сам себя наказывает. Порядочный человек не станет подглядывать в замочную скважину.
Теперь Эдна в свою очередь пожала мою здоровую руку.
В это время за дверью послышался голос отца, он громко здоровался с одной из сиделок, и Эдна поспешно пересела с кровати на стул.
– Ты здесь, дочь моя, – сказал отец, входя в палату. – Ты так долго не приходила. Я уж было подумал, не спугнул ли я тебя.
– Нет, сэр, – смущенно ответила Эдна.
– Ты спугнул ее? Чем же?
– Я сказал, что женю на ней одного из своих сыновей. Ты знаешь, она ведь провела тогда здесь всю ночь.
– Так, значит, это был не сон?
– О чем ты говоришь?
– Так, ни о чем. Я думаю, вы должны женить на ней своего старшего сына.
– Посмотрим.
Когда я поправился, мы с отцом и несколькими родственниками, прихватив большой кувшин пальмового вина, отправились на переговоры к отцу Эдны. Первый визит не привел ни к каким результатам. Отец Эдны отказывался поверить, что он потерял зятя-министра и ему придется теперь выдать дочь за какого-то сумасбродного мальчишку, который купил себе не машину, а черепаху. Но тут мне на помощь неожиданно пришла армия: в стране произошел военный переворот, и все правительство упекли в тюрьму.
Бесчинствующие банды бывших телохранителей посеяли среди населения такую смуту, вызвали такие беспорядки, что молодые армейские офицеры воспользовались случаем и захватили власть в свои руки. Как мы вскоре узнали, Нанга, переодетый рыбаком, пытался бежать на лодке, но был схвачен и тоже посажен за решетку.
Мои дела сразу пошли на лад, потому что отец Эдны, как и следовало ожидать, предпочел получить синицу в руки. Он рассказал нам, что Нанга заплатил за его дочь выкуп в сто пятьдесят фунтов да сто фунтов дал на ее обучение в колледже и прочие расходы. Только и всего? – подумал я.
– По нашему обычаю, – твердо сказал отец, – выкуп положено возвращать. Все остальные расходы не возмещаются. Так? – обратился он к родственникам, и они подтвердили: да, таков обычай.
Отец был прав, но мне вовсе не хотелось затевать сейчас морально-правовые споры, которые грозили только затянуть дело. Ведь никто не мог поручиться, что за переворотом не последует контрпереворот, поэтому нам с Эдной лучше было поспешить. К тому же я предпочитал не быть всю жизнь в долгу перед Нангой за то, что он дал образование моей жене, и немедленно согласился заплатить всю сумму, что очень удивило и даже задело моих родственников.
– Выйдем на минутку, нам нужно поговорить, – зашептали они. Но я решительно отказался, и они лишь пожали плечами, поражаясь моей твердости и в то же время гордясь мною, потому что твердость всегда внушает уважение.
Про себя я уже решил позаимствовать нужную сумму из партийных денег, которые у меня еще оставались. Вряд ли эти деньги могли скоро понадобиться, тем более что новое правительство запретило все политические партии до «полной стабилизации» положения в стране. Одновременно было объявлено, что все должностные лица, нажившиеся за государственный счет, будут преданы суду. Говорили, что сумма хищений составляет около пятнадцати миллионов фунтов.
Из всех мероприятий нового правительства меня больше всего взволновал указ об освобождении Юнис и присвоении Максу звания Героя Революции. Несмотря на серьезную ошибку, которую он допустил и за которую я его сурово осуждаю, я не могу не признать, что Макс был настоящим героем и мучеником, и я предполагаю основать у себя в деревне школу его имени – разумеется, это будет школа нового типа. Тем отвратительнее мне бесстыдство людей, на глазах у которых был убит Макс и которые пальцем не пошевелили, чтобы защитить его, а после переворота сразу переменили фронт.
Внезапно все заговорили о злоупотреблениях при старом режиме, о взяточничестве, коррупции, политическом гнете. Газеты, радио, молчавшие до сих пор интеллигенты и государственные служащие – все возмущались прежним правительством. А ведь речь шла о людях, которым только вчера пели дифирамбы, которых повсюду встречали славословием и барабанным боем. Коко, например, теперь иначе не называли, как убийцей и вором, а те, кто ему попустительствовал, то есть, на мой взгляд, истинные виновники всех наших бед, оказались ни при чем, словно окунулись в легендарный источник, смывающий любые грехи.
– Воруй, да знай меру, не то хозяин заметит. А Коко меры не знал, – сказал мне отец, когда, вернувшись от Юнис, которую я ходил навещать, я рассказал ему, что она утратила всякий интерес к жизни и даже не рада, что вышла из тюрьмы. Слова отца поразили меня, ведь то же самое говорили в Анате о Джошиа.
Правда, в устах жителей селения, поносивших ненавистного торговца, эта поговорка имела вполне определенный смысл: хозяином была деревня, а у деревни свои законы, и она не потерпит надругательства над ними. Но в масштабе государства эти законы теряют силу – здесь нет хозяина. За Макса отомстил не народ, а один-единственный человек – женщина, которая его любила. Если бы его душе не суждено было обрести успокоение, пока народ не потребует возмездия, она скиталась бы и поныне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40