Сейчас все всё понимают. Науку шапками не закидаешь. Мы-дети атомного века. Наука и точный расчет лишают нас мнимой красоты бессмысленных поступков и бессмысленных жертв.
Он ждал от меня каких-то слов, но я молчал. И тогда он положил свою тяжелую и ленивую руку на мое плечо и сказал:
- Я, честно, хочу быть тебе полезным. Только, хо-хо немножко трезвости. Напрасно ты на меня ощерился. Давай-ка хлопнем по стакашку - за союз бессмертных.. И вы, Лика, поддержите коммерцию.
- Нет,- сказал я.
Это "нет" как будто сказал кто-то за меня. Я даже сам удивился. Но что я мог поделать. Он мне протягивал руку, и я мог бы, в конце концов, с ним работать,-разве мало вокруг нас людей, которые нам неприятны, но мы вынуждены с ними работать.
- Нет, Лео,- сказал я.- Мне не хотелось бы, чтобы в этом союзе были трезвые роботы, которые заранее все понимают и живут по принципу - умный в гору не пойдет, оставляя себе в виде охранной грамоты неверия кхмерскую кошечку.
Тут в прихожей стали раздаваться звонки, приходили гости-артисты и режиссеры из Ликиного театра, поклонники ее таланта. И теперь, когда за праздничный стол рассаживались совсем обычные смертные люди, наш спор выглядел бы странно, и мы включились в общую кутерьму.
Мы поздравляли Лику с тем, что она родилась именно в этот день, здесь же, за столом, играли в испорченный телефон - это было очень смешно и шумно. Потом откуда-то появилась гитара, и Галя Балясина, чем-то похожая на молодую Пьеху, только пухлее,-прима Ликиного театра - стала петь Вертинского. Она прислонилась спиной к стене, и по плечам ее стекали выкрашенные почти до седины тощие волосы. Она пела с обвораживающей тоской:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо вам,
Ничего теперь не жаль...
Включили магнитофон, кто-то пошел танцевать.
Из общей сумятицы мой слух выхватывал фразы, обрывки разговора:
- Не скажите-очень даже приятная пластика-в японском духе.
- Амеба не так уж примитивна, как вы думаете.
- Да, представьте себе - тридцать четыре минуты сидел в йоговской позе удава, и где?-в публичной библиотеке...
- А как же все вокруг?
- Никто ничего не заметил...
- Вообще люди делятся на борцов, болото и предателей.
- А не дернуть ли нам по рюмашке?
- Трудно выдумывать, когда точно не знаешь.
- Тюлькин придет к тебе в гости, а ты будешь чувствовать, что не он, а ты у него в гостях.
- А в общем, ребята, надо взалкать, взъяриться и выйти на стезю.
- Я думаю, ну зачем ей эта шубка? Старая уже.
- Шубка?
- Да нет, она сама - выдра, из ума уже выжила.
- Да, кстати, что делать со стариками, которые заедают жизнь молодых?
- Экстирпировать.
- Это вы серьезно?
Попив чаю с лакомыми кусками от огромного торта, в который было воткнуто множество коптящих красных восковых свечей, гости быстро собрались и ушли. Лео пошел провожать какую-то "актрисулю",- как он доложил в прихожей,
А ночью, усевшись на кровати и подтянув колени к подбородку, Лика говорила:
- Лео - щенок, мальчишка. И ты напрасно что-то такое думаешь...
Я ничего такого не думал, но ведь у женщин всегда так: если порвался где-нибудь там чулок, она непременно поднимет подол и смотрит - а не видно ли? - и тогда все начинают замечать, что у нее и в самом деле что-то неладно...
Я молчал, ожидая, что она еще скажет. Но она сказала совсем другое:
- Димушка, ты должен понять - нельзя же так: надо и о жизни думать... Ну что ты будешь иметь от этого бессмертия?..- Я, очевидно, посмотрел на нее слишком ошалело, потому что она тотчас же поправилась: -Да нет... я ничего не хочу сказать, но ведь... если ты чего-то хочешь сделать, достичь в жизни... Нужно, ты сам понимаешь,- нужно обеспечить тылы... Ну, защити ты эту несчастную диссертацию... Я не о себе даже думаю, но - и о себе... Ты любишь говорить об эгоизме...-Она замолчала, собираясь с мыслями, что ли, и я молчал, потом она опять заговорила: -Ты любишь рассуждать об эгоизме, но когда это относится к другим... Почему я одна должна обо всем заботиться своевременно заплатить за квартиру, за свет, за газ, подумать о твоем зимнем пальто? В чем ты нынче будешь ходить? Да это все проза. У меня ноги мерзнут, а тебе все равно,- мне нужны сапожки... Я устала думать...
- Ну потерпи немножко, милая,- сказал я незначащую и бессмысленную фразу. Потом уж совсем, по-видимому, некстати спросил:-Как там у тебя-как с Офелией?
Лика попросила передать сигарету-она вообще-то на. очень курила (садится голос), но ночью иногда это себе позволяла.
Она закурила.
- Мне поручили Гертруду,
- Непостижимо,
- Вот опять ты - со своей колокольни. Разве нас спрашивают! На то режиссер. Ему, говорят, виднее. Он видит в целом. Кому... что... как...
- Да,- сказал я и больше ничего не сказал.
Когда Лика уснула, я долго еще лежал во власти копошившихся во мне мелких дум. Конечно, Лика была права по-своему, но что я мог сделать,- я не мог думать, как она. Или как она хотела бы, чтобы я думал... Сон совсем разгулялся, Я встал и вышел на улицу.
В эту ночь с большим опозданием выпал мокрый снег.
Было бело-бело, чисто-чисто... И тихо. Поразительно тихо. И только слышно было, как идет снег. Он падал крупными медленными снежинками. Было пустынно-пустынно.
В окнах-темнота и глухота. Что-то там, за черным блеском? За занавесками, тюлями и гардинами? Беспомощные, как дети, там спали люди. Спали все. Спал весь город, укутанный первозданным снегом. В белом снежном дыму. Они были беспомощны, как мертвые, но они были живые и рождали в душе нежность, как спящие дети,
Мирно посапывая или похрапывая, там спали мужья, подложив свои крепкие руки под головы жен, спали жены, умостившись на плече мужа. Спали в своих кроватках с высокими сетками дети. Спали подростки, вскрикивающие от вдруг осознанного (в ночи наедине с самим собой) ужаса небытия, и старики, успокоившиеся и приучившие себя к мысли - чему быть, того не миновать. Спали беспомощные люди в громадных домах.
Проходя мимо их окон, я чувствовал себя волшебником, и как хотелось, совсем как-то по-детски хотелось, даровать им бессмертие. Явить чудо. Но я знал: если бы даже и мог, они не приняли бы от меня этого. По разным причинам. Но причиной причин была сама она: некоронованная власть смерти, на которую не только никто еще на посмел поднять руку, но даже никто не помыслил... И молились ей в храмах и лабораториях.
Была тихая ночь, окутанная дымом первого снега. Вся запеленатая в какие-то тончайшие шлейфы. Я шел по белой улице с черными окнами, с таинственной немотой черных комнат. На одном боку Земли спали люди. Небытие на несколько часов опустилось над ними...
И когда я вернулся домой, Лика тоже спала - раскрытая, разметавшая руки, беспомощная, как подросток. Она проснулась, поднялась на локтях, спросила чуть испуганно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Он ждал от меня каких-то слов, но я молчал. И тогда он положил свою тяжелую и ленивую руку на мое плечо и сказал:
- Я, честно, хочу быть тебе полезным. Только, хо-хо немножко трезвости. Напрасно ты на меня ощерился. Давай-ка хлопнем по стакашку - за союз бессмертных.. И вы, Лика, поддержите коммерцию.
- Нет,- сказал я.
Это "нет" как будто сказал кто-то за меня. Я даже сам удивился. Но что я мог поделать. Он мне протягивал руку, и я мог бы, в конце концов, с ним работать,-разве мало вокруг нас людей, которые нам неприятны, но мы вынуждены с ними работать.
- Нет, Лео,- сказал я.- Мне не хотелось бы, чтобы в этом союзе были трезвые роботы, которые заранее все понимают и живут по принципу - умный в гору не пойдет, оставляя себе в виде охранной грамоты неверия кхмерскую кошечку.
Тут в прихожей стали раздаваться звонки, приходили гости-артисты и режиссеры из Ликиного театра, поклонники ее таланта. И теперь, когда за праздничный стол рассаживались совсем обычные смертные люди, наш спор выглядел бы странно, и мы включились в общую кутерьму.
Мы поздравляли Лику с тем, что она родилась именно в этот день, здесь же, за столом, играли в испорченный телефон - это было очень смешно и шумно. Потом откуда-то появилась гитара, и Галя Балясина, чем-то похожая на молодую Пьеху, только пухлее,-прима Ликиного театра - стала петь Вертинского. Она прислонилась спиной к стене, и по плечам ее стекали выкрашенные почти до седины тощие волосы. Она пела с обвораживающей тоской:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо вам,
Ничего теперь не жаль...
Включили магнитофон, кто-то пошел танцевать.
Из общей сумятицы мой слух выхватывал фразы, обрывки разговора:
- Не скажите-очень даже приятная пластика-в японском духе.
- Амеба не так уж примитивна, как вы думаете.
- Да, представьте себе - тридцать четыре минуты сидел в йоговской позе удава, и где?-в публичной библиотеке...
- А как же все вокруг?
- Никто ничего не заметил...
- Вообще люди делятся на борцов, болото и предателей.
- А не дернуть ли нам по рюмашке?
- Трудно выдумывать, когда точно не знаешь.
- Тюлькин придет к тебе в гости, а ты будешь чувствовать, что не он, а ты у него в гостях.
- А в общем, ребята, надо взалкать, взъяриться и выйти на стезю.
- Я думаю, ну зачем ей эта шубка? Старая уже.
- Шубка?
- Да нет, она сама - выдра, из ума уже выжила.
- Да, кстати, что делать со стариками, которые заедают жизнь молодых?
- Экстирпировать.
- Это вы серьезно?
Попив чаю с лакомыми кусками от огромного торта, в который было воткнуто множество коптящих красных восковых свечей, гости быстро собрались и ушли. Лео пошел провожать какую-то "актрисулю",- как он доложил в прихожей,
А ночью, усевшись на кровати и подтянув колени к подбородку, Лика говорила:
- Лео - щенок, мальчишка. И ты напрасно что-то такое думаешь...
Я ничего такого не думал, но ведь у женщин всегда так: если порвался где-нибудь там чулок, она непременно поднимет подол и смотрит - а не видно ли? - и тогда все начинают замечать, что у нее и в самом деле что-то неладно...
Я молчал, ожидая, что она еще скажет. Но она сказала совсем другое:
- Димушка, ты должен понять - нельзя же так: надо и о жизни думать... Ну что ты будешь иметь от этого бессмертия?..- Я, очевидно, посмотрел на нее слишком ошалело, потому что она тотчас же поправилась: -Да нет... я ничего не хочу сказать, но ведь... если ты чего-то хочешь сделать, достичь в жизни... Нужно, ты сам понимаешь,- нужно обеспечить тылы... Ну, защити ты эту несчастную диссертацию... Я не о себе даже думаю, но - и о себе... Ты любишь говорить об эгоизме...-Она замолчала, собираясь с мыслями, что ли, и я молчал, потом она опять заговорила: -Ты любишь рассуждать об эгоизме, но когда это относится к другим... Почему я одна должна обо всем заботиться своевременно заплатить за квартиру, за свет, за газ, подумать о твоем зимнем пальто? В чем ты нынче будешь ходить? Да это все проза. У меня ноги мерзнут, а тебе все равно,- мне нужны сапожки... Я устала думать...
- Ну потерпи немножко, милая,- сказал я незначащую и бессмысленную фразу. Потом уж совсем, по-видимому, некстати спросил:-Как там у тебя-как с Офелией?
Лика попросила передать сигарету-она вообще-то на. очень курила (садится голос), но ночью иногда это себе позволяла.
Она закурила.
- Мне поручили Гертруду,
- Непостижимо,
- Вот опять ты - со своей колокольни. Разве нас спрашивают! На то режиссер. Ему, говорят, виднее. Он видит в целом. Кому... что... как...
- Да,- сказал я и больше ничего не сказал.
Когда Лика уснула, я долго еще лежал во власти копошившихся во мне мелких дум. Конечно, Лика была права по-своему, но что я мог сделать,- я не мог думать, как она. Или как она хотела бы, чтобы я думал... Сон совсем разгулялся, Я встал и вышел на улицу.
В эту ночь с большим опозданием выпал мокрый снег.
Было бело-бело, чисто-чисто... И тихо. Поразительно тихо. И только слышно было, как идет снег. Он падал крупными медленными снежинками. Было пустынно-пустынно.
В окнах-темнота и глухота. Что-то там, за черным блеском? За занавесками, тюлями и гардинами? Беспомощные, как дети, там спали люди. Спали все. Спал весь город, укутанный первозданным снегом. В белом снежном дыму. Они были беспомощны, как мертвые, но они были живые и рождали в душе нежность, как спящие дети,
Мирно посапывая или похрапывая, там спали мужья, подложив свои крепкие руки под головы жен, спали жены, умостившись на плече мужа. Спали в своих кроватках с высокими сетками дети. Спали подростки, вскрикивающие от вдруг осознанного (в ночи наедине с самим собой) ужаса небытия, и старики, успокоившиеся и приучившие себя к мысли - чему быть, того не миновать. Спали беспомощные люди в громадных домах.
Проходя мимо их окон, я чувствовал себя волшебником, и как хотелось, совсем как-то по-детски хотелось, даровать им бессмертие. Явить чудо. Но я знал: если бы даже и мог, они не приняли бы от меня этого. По разным причинам. Но причиной причин была сама она: некоронованная власть смерти, на которую не только никто еще на посмел поднять руку, но даже никто не помыслил... И молились ей в храмах и лабораториях.
Была тихая ночь, окутанная дымом первого снега. Вся запеленатая в какие-то тончайшие шлейфы. Я шел по белой улице с черными окнами, с таинственной немотой черных комнат. На одном боку Земли спали люди. Небытие на несколько часов опустилось над ними...
И когда я вернулся домой, Лика тоже спала - раскрытая, разметавшая руки, беспомощная, как подросток. Она проснулась, поднялась на локтях, спросила чуть испуганно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29