Почему? Очень просто. Здесь за звучную рифму не спрячешься. Здесь подавай мысль, экспрессию или уникальное видение мира. И если этого ничего нет, то не будет и стиха. Он просто напросто рассыпется. В верлибре мы соприкасаемся с первозданным таинством Слова. И ведь недаром же Книга (то, что сейчас мы называем Библией) написана свободным стихом. Попробуйте, зарифмуйте ее, и вы получите фельетон. Настоящая поэзия всегда архетипична, а потому и мифологична. Миф – это метафора метафизики.
– Но ведь наше сознание – тоже миф? – просочился в монолог Герман. – А еще больший миф – наше Бессознательное, так?
– Так, – снисходительно кивнул Голобородько, – и функция поэзии ориентирована прежде всего на работу с подсознанием. Языком подсознания она другому подсознанию передает некий смысл.
Возьмите любое священное писание: оно насквозь символично и зашифрование. Его нельзя прочесть рационально. И тем не менее люди понимают их сакральные глубины, но не разумом, нет. Вероятно, в каждом из нас есть что-то, что существует в нас, но нам не принадлежит. Это что-то и постигает те вещи, которые разуму недоступны.
– Ваше что-то Фрейд в свое время назвал Бессознательным, – сказала потягиваясь Рита.
– Мы знаем, как он это назвал, но не знаем, как он представлял его себе, – ответил Матвей. Герман тонко улыбнулся, и Николай Павлович, перехватив его улыбку, предложил:
– Друзья мои, я бы хотел вас познакомить с одной весьма забавной историей – ситуация на мой взгляд несколько необычная и выходит за клинические рамки. Признаться, в моей практике, это первый случай, и он столь же интересен, сколь и загадочен. Представьте себе, что некто убивает свою любовницу, в состоянии помраченного сознания покидает дом и только через несколько кварталов приходит в себя. Некоторое время спустя он возвращается и обнаруживает, что труп исчез. Ну-с, что вы скажете?
– В состоянии аффекта эпилептоид убивает свою жертву и, впав в амбулаторный автоматизм, он продолжает действовать как сомнамбула. Однако, вскоре приступ заканчивается, а происшедшее, как и положено, амнезируется, – сказала Рита.
– Все вроде бы так. А исчезновение покойной? – спросил Николай Павлович, медленно потирая ладони. – Что вы думаете об этом?
– Смотря каким способом было произведено покушение.
– Он пытался ее задушить, Герман.
– Значит, попытка до конца не удалась. Она потеряла сознание, а пока наш герой пустился в бега, его возлюбленная очнулась и, не искушая дальнейшей судьбы, дала деру. Вероятно, к нему сейчас направляется милиция, а быть может, уже и беседует с ним. Но причем здесь мы, Николай Павлович? – удивился Герман. – Ему назначут стандартную судебно-психиатрическую экспертизу и мило препроводят в диспансер, где и поставят на спецучет.
– Это мы и проверим, – задумчиво произнес Николай Павлович. – Я предложил ему явиться ко мне завтра. Я думаю, до завтра, а вернее, уже до сегодняшнего вечера, что-то должно разъясниться и разрешиться. Кстати, я знаком с ним два года, он периодически со мной консультируется и никакой психопатологии у него не было за исключением некоторых невротических проявлений. Но да кто сейчас из нас грешных, без этих проявлений? Я полагаю, нам все-таки следует рассмотреть это дело, потому что правосудию здесь нечего делать. Мы составим досье на этого человека и проанализируем все происшедшее с ним. Но смысл нашей работы этим не ограничится. Занимаясь частным случаем, мы попытаемся отыскать закономерность развития людей и выявим их. Мы составим досье не на конкретно отдельного среднестатистического человечка, понимаете? Мы составим Досье на Человека. Того самого, который звучит гордо.
– Поймет ли нас народ?
– Нет. Более того, он может и оскорбиться, так как это коснется его тоже.
– Чем же так примечателен наш материал? – осведомился Матвей. – И какова его сквозная тема?
– Сквозная тема? – Николай Павлович печально улыбнулся. – Вырождение рода человеческого.
Рита вздрогнула. По комнате проползла тишина.
– Однако друзья, – тихо сказал Николай Павлович, – давайте немного отдохнем. Сегодня в восемь вечера мы собираемся.
– Мы с удовольствием, – произнесла Рита, – но почему сегодня? Мы же обычно собираемся по пятницам, раз в неделю.
– Мы продолжим нашу тему, – с просачивающейся на тонкие уста улыбкой, ответил седовласый мэтр.
Уже внизу, прогревая машину, Герман заметил:
– Сегодня наш мэтр несколько необычен, вы не находите?
– Признаться, его последние слова были для меня неожиданностью, – глухо отозвался с заднего сиденья Матвей.
– Он просто устал, – задумчиво сказала Рита, – это видно по нему.
– Стал чаще курить, – поделился наблюдением Матвей.
– И под глазами чуть синеватый оттенок, – дополнил Герман.
– Он что-то хранит в себе, – продолжила Рита. – Видимо ему хочется поделиться, но одновременно и сдерживается, хотя сдерживается с трудом.
– У каждого человека, – закуривая сказал Герман, – возникают в жизни периоды, когда он сталкивается с необходимостью некоего испытания. И если он принимает эту необходимость, то погружается в такие глубины жизни, о которых раньше и не помышлял. И когда он проходит через эти глубины, то обретает новое знание и новую мудрость.
– А если не принимает эту необходимость?
– Тогда остается тем, кем и был. Таких большинство. Серая масса.
– Твои пациенты из этой массы?
– Девяносто процентов – да. Они приходят ко мне и становятся в очередь, словно за колбасой. Они и ожидают, что я накормлю их духовной колбасой. И я кормлю, вот в чем беда. А если я не даю им этих кусков, а предлагаю разобраться в себе, они обижаются и обвиняют, что я мало уделяю им внимания. А у тебя, Рита, разве не так?
– Может быть и так, но они – как дети.
– Это нам понятно. Особенно мужчины, они регрессируют, становятся маленькими детьми и поголовно влюбляются в тебя. Я даже могу догадаться, что многие из них после посещения твоего кабинета запираются где-нибудь у себя дома и в одиночку сладострастничают, тая в своей памяти светлый образ доктора Маргариты.
– А женщины твои?
– Допускаю. Кое-кто из них даже признается…
– Друзья, – напомнил о себе мастер верлибра, – мне кажется, авто уже прогрелось, не поехать ли нам?
– Что ж… отчего бы и не поехать? – добродушно отозвался Герман.
Машина рванула и вонзилась в тяжелый сумрак ноябрьской ночи.
Лукин. Погружение в сон
Одно из двух: либо она жива, либо покойники способны передвигаться.
Постольку поскольку в нашей, наполненной абсурдом жизни возможно все, то я не знаю, какое из этих предположений реальнее. Как бы там ни было, Лиза исчезла, а я один. И я снова в аду. Хотя, быть может, и не совсем уже в аду. А, может быть, переместился уже в чистилище, где мне предоставляется возможность что-то изменить, перенаправить ход событий и избавиться от всей этой грязи, которой я оброс в последнее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Но ведь наше сознание – тоже миф? – просочился в монолог Герман. – А еще больший миф – наше Бессознательное, так?
– Так, – снисходительно кивнул Голобородько, – и функция поэзии ориентирована прежде всего на работу с подсознанием. Языком подсознания она другому подсознанию передает некий смысл.
Возьмите любое священное писание: оно насквозь символично и зашифрование. Его нельзя прочесть рационально. И тем не менее люди понимают их сакральные глубины, но не разумом, нет. Вероятно, в каждом из нас есть что-то, что существует в нас, но нам не принадлежит. Это что-то и постигает те вещи, которые разуму недоступны.
– Ваше что-то Фрейд в свое время назвал Бессознательным, – сказала потягиваясь Рита.
– Мы знаем, как он это назвал, но не знаем, как он представлял его себе, – ответил Матвей. Герман тонко улыбнулся, и Николай Павлович, перехватив его улыбку, предложил:
– Друзья мои, я бы хотел вас познакомить с одной весьма забавной историей – ситуация на мой взгляд несколько необычная и выходит за клинические рамки. Признаться, в моей практике, это первый случай, и он столь же интересен, сколь и загадочен. Представьте себе, что некто убивает свою любовницу, в состоянии помраченного сознания покидает дом и только через несколько кварталов приходит в себя. Некоторое время спустя он возвращается и обнаруживает, что труп исчез. Ну-с, что вы скажете?
– В состоянии аффекта эпилептоид убивает свою жертву и, впав в амбулаторный автоматизм, он продолжает действовать как сомнамбула. Однако, вскоре приступ заканчивается, а происшедшее, как и положено, амнезируется, – сказала Рита.
– Все вроде бы так. А исчезновение покойной? – спросил Николай Павлович, медленно потирая ладони. – Что вы думаете об этом?
– Смотря каким способом было произведено покушение.
– Он пытался ее задушить, Герман.
– Значит, попытка до конца не удалась. Она потеряла сознание, а пока наш герой пустился в бега, его возлюбленная очнулась и, не искушая дальнейшей судьбы, дала деру. Вероятно, к нему сейчас направляется милиция, а быть может, уже и беседует с ним. Но причем здесь мы, Николай Павлович? – удивился Герман. – Ему назначут стандартную судебно-психиатрическую экспертизу и мило препроводят в диспансер, где и поставят на спецучет.
– Это мы и проверим, – задумчиво произнес Николай Павлович. – Я предложил ему явиться ко мне завтра. Я думаю, до завтра, а вернее, уже до сегодняшнего вечера, что-то должно разъясниться и разрешиться. Кстати, я знаком с ним два года, он периодически со мной консультируется и никакой психопатологии у него не было за исключением некоторых невротических проявлений. Но да кто сейчас из нас грешных, без этих проявлений? Я полагаю, нам все-таки следует рассмотреть это дело, потому что правосудию здесь нечего делать. Мы составим досье на этого человека и проанализируем все происшедшее с ним. Но смысл нашей работы этим не ограничится. Занимаясь частным случаем, мы попытаемся отыскать закономерность развития людей и выявим их. Мы составим досье не на конкретно отдельного среднестатистического человечка, понимаете? Мы составим Досье на Человека. Того самого, который звучит гордо.
– Поймет ли нас народ?
– Нет. Более того, он может и оскорбиться, так как это коснется его тоже.
– Чем же так примечателен наш материал? – осведомился Матвей. – И какова его сквозная тема?
– Сквозная тема? – Николай Павлович печально улыбнулся. – Вырождение рода человеческого.
Рита вздрогнула. По комнате проползла тишина.
– Однако друзья, – тихо сказал Николай Павлович, – давайте немного отдохнем. Сегодня в восемь вечера мы собираемся.
– Мы с удовольствием, – произнесла Рита, – но почему сегодня? Мы же обычно собираемся по пятницам, раз в неделю.
– Мы продолжим нашу тему, – с просачивающейся на тонкие уста улыбкой, ответил седовласый мэтр.
Уже внизу, прогревая машину, Герман заметил:
– Сегодня наш мэтр несколько необычен, вы не находите?
– Признаться, его последние слова были для меня неожиданностью, – глухо отозвался с заднего сиденья Матвей.
– Он просто устал, – задумчиво сказала Рита, – это видно по нему.
– Стал чаще курить, – поделился наблюдением Матвей.
– И под глазами чуть синеватый оттенок, – дополнил Герман.
– Он что-то хранит в себе, – продолжила Рита. – Видимо ему хочется поделиться, но одновременно и сдерживается, хотя сдерживается с трудом.
– У каждого человека, – закуривая сказал Герман, – возникают в жизни периоды, когда он сталкивается с необходимостью некоего испытания. И если он принимает эту необходимость, то погружается в такие глубины жизни, о которых раньше и не помышлял. И когда он проходит через эти глубины, то обретает новое знание и новую мудрость.
– А если не принимает эту необходимость?
– Тогда остается тем, кем и был. Таких большинство. Серая масса.
– Твои пациенты из этой массы?
– Девяносто процентов – да. Они приходят ко мне и становятся в очередь, словно за колбасой. Они и ожидают, что я накормлю их духовной колбасой. И я кормлю, вот в чем беда. А если я не даю им этих кусков, а предлагаю разобраться в себе, они обижаются и обвиняют, что я мало уделяю им внимания. А у тебя, Рита, разве не так?
– Может быть и так, но они – как дети.
– Это нам понятно. Особенно мужчины, они регрессируют, становятся маленькими детьми и поголовно влюбляются в тебя. Я даже могу догадаться, что многие из них после посещения твоего кабинета запираются где-нибудь у себя дома и в одиночку сладострастничают, тая в своей памяти светлый образ доктора Маргариты.
– А женщины твои?
– Допускаю. Кое-кто из них даже признается…
– Друзья, – напомнил о себе мастер верлибра, – мне кажется, авто уже прогрелось, не поехать ли нам?
– Что ж… отчего бы и не поехать? – добродушно отозвался Герман.
Машина рванула и вонзилась в тяжелый сумрак ноябрьской ночи.
Лукин. Погружение в сон
Одно из двух: либо она жива, либо покойники способны передвигаться.
Постольку поскольку в нашей, наполненной абсурдом жизни возможно все, то я не знаю, какое из этих предположений реальнее. Как бы там ни было, Лиза исчезла, а я один. И я снова в аду. Хотя, быть может, и не совсем уже в аду. А, может быть, переместился уже в чистилище, где мне предоставляется возможность что-то изменить, перенаправить ход событий и избавиться от всей этой грязи, которой я оброс в последнее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42