— Понимаю, сударь: вас заставляет колебаться известная щепетильность. Считаю нужным прибавить, что племянник графа де Водрека, ознакомившись сегодня утром с последней волей своего дяди, выразил готовность подчиниться ей в том случае, если ему будет выдана сумма в сто тысяч франков. На мой взгляд, завещание неоспоримо, но процесс наделал бы много шуму, а вы, вероятно, пожелаете его избежать. В обществе всегда могут возникнуть недоброжелательные толки. Во всяком случае, не могли ли бы вы дать мне ответ по всем пунктам до субботы?
Дю Руа утвердительно кивнул головой:
— Хорошо, сударь.
Он церемонно раскланялся, пропустил вперед жену, которая за все время не проронила ни слова, и вышел с видом оскорбленного достоинства, так что нотариус перестал улыбаться.
Придя домой, Дю Руа с силой захлопнул за собой дверь и бросил на кровать шляпу.
— Ты была любовницей Водрека?
Мадлена, снимая вуаль, тотчас обернулась.
— Я? О!..
— Да, ты. Кто это станет завещать все свое состояние женщине, если она не…
Мадлена вся дрожала и никак не могла отцепить булавки, которыми была приколота прозрачная ткань.
— Полно… полно… — подумав секунду, прерывающимся от волнения голосом заговорила она. — Ты с ума сошел… Ты… ты не ты ли сам… только что… высказывал предположение… что он тебе что-нибудь оставит?
Жорж, стоя около нее, точно следователь, который старается поймать на чем-нибудь подсудимого, сторожил малейшее изменение ее лица.
— Да… Водрек мог оставить что-нибудь мне… — отчеканивая каждое слово, заговорил он, — мне, твоему мужу… мне, своему приятелю… понимаешь?.. но не тебе… не тебе, своей приятельнице… не тебе, моей жене… Тут есть существенная, огромная разница с точки зрения светских приличий… и общественного мнения.
Мадлена тоже смотрела в его прозрачные глаза, смотрела пристальным, сосредоточенным и странным взглядом — как бы для того, чтобы прочитать в них что-то, заглянуть в темную область человеческого сознания, в которую никому не дано проникнуть и которая приоткрывается лишь на минуту, в те краткие мгновения, когда мы рассеянны, не держим себя в руках, не следим за собой, в мгновения, приподнимающие завесу над тайниками души.
— Все же мне думается, что… — медленно, с расстановкой заговорила она, — что по меньшей мере столь же странным показалось бы, если б такое колоссальное наследство было оставлено… тебе.
— Это почему же? — резко спросил он.
— Потому что… — Она запнулась, но сейчас же нашлась: — Потому что ты мой муж… потому что, в сущности, он очень мало знал тебя… потому что я его старый друг… я, а не ты… потому что и первое завещание, составленное еще при жизни Форестье, было в мою Пользу.
Жорж большими шагами ходил по комнате.
— Ты должна отказаться от наследства, — заявил он.
— Хорошо, — равнодушно сказала она, — но тогда нечего ждать субботы, мы можем сейчас же известить Ламанера.
Он остановился перед ней. И снова они несколько мгновений смотрели друг на друга в упор, — каждый силился разгадать тайну, заключенную в сердце другого, докопаться до корней его мысли, в глазах у каждого стоял жгучий и немой вопрос, пытавшийся обнажить совесть другого. Это была сокровенная борьба двух существ, которые, живя бок о бок, остаются чужими, ибо хотя они вечно подозревают, выслеживают, подстерегают друг друга, но илистое дно души одного из них оказывается недоступным для другого.
— Послушай, признайся, что ты была любовницей Водрека, — не повышая голоса, неожиданно бросил он ей в лицо.
Она пожала плечами.
— Ты говоришь глупости… Водрек был очень привязан ко мне, очень… но больше ничего… никогда…
Он топнул ногой.
— Ты лжешь. Этого не может быть!
— И все же это так, — спокойно возразила она.
Он опять зашагал по комнате и снова остановился.
— Ну так объясни, почему он все свое состояние оставил именно тебе…
— Очень просто, — с бесстрастным видом, небрежно процедила Мадлена. — Ты же сам говорил, что, кроме нас, вернее кроме меня, друзей у него не было, — меня он знал еще ребенком. Моя мать была компаньонкой у его родственников. У нас он бывал постоянно, и так как прямых наследников у него нет, то он и подумал обо мне. Что он меня немножко любил, это возможно. Но кого из женщин не любили такой любовью? Быть может, эта его тайная, тщательно скрываемая любовь и подсказала ему мое имя, когда он взялся за перо, чтобы выразить свою последнюю волю, — что ж тут такого? Каждый понедельник он приносил мне цветы. Тебя это нисколько не удивляло, а ведь тебе-то он не приносил цветов, правда? Теперь он по той же самой причине отказывает мне свое состояние, да ему и некому его оставить. Напротив, было бы очень странно, если б он оставил его тебе. С какой стати? Что ты для него?
Тон у нее был до того естественный и спокойный, что Жорж поколебался.
— Все равно, — сказал он, — при таких условиях мы не должны принимать наследство. Это может нам очень повредить. Пойдут пересуды, все станут надо мной смеяться, трепать мое имя. Сослуживцы и так уже завидуют мне, и чуть что — мне от них не поздоровится. Я больше чем кто-либо другой должен беречь свою честь, свою репутацию. Я не могу допустить, чтобы моя жена принимала подобный дар от человека, которого злые языки и так уже называли ее любовником. Форестье, быть может, и примирился бы с этим, а я нет.
— Хорошо, мой друг, — кротко сказала Мадлена, — одним миллионом будет у нас меньше, только и всего.
Жорж все время шагал из угла в угол и размышлял вслух; не обращаясь непосредственно к жене, он тем не менее говорил исключительно для нее:
— Да, одним миллионом!.. Хотя бы и так… Что же делать… Составляя таким образом свое завещание, он, очевидно, не сознавал, что это с его стороны чудовищная бестактность, нарушение всех приличий. Он не предвидел, в какое ложное и смешное положение он меня ставит… Все дело в оттенках… Оставь он мне половину — и все было бы в порядке.
Он сел, положил ногу на ногу и, как это с ним бывало в минуту досады, волнения или мрачного раздумья, начал нервно крутить усы.
Мадлена взяла вышивание, которым она изредка занималась, и, разбирая мотки, сказала:
— Мое дело сторона. Решать должен ты.
Он долго не отвечал ей, потом неуверенно заговорил:
— Люди никогда не поймут, почему Водрек сделал тебя своей единственной наследницей и почему я на — это пошел. Обстоятельства таковы, что если мы принимаем наследство, то это значит, что ты расписываешься… в преступной связи, а я в постыдной снисходительности… Понимаешь, как могут истолковать наше согласие? Надо придумать какой-нибудь ловкий ход, найти лазейку и придать всему этому делу пристойный вид. Можно, например, распространить слух, что он поделил между нами свое состояние:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88