У меня никого нет, кроме тебя.
— Но подумай, сынок, что мы не сможем больше смотреть друг на друга не краснея, что стыд истерзает меня, что я буду опускать глаза, встречаясь с твоим взглядом.
— Это неправда, мама.
— Нет, нет, это правда! Я хорошо поняла, как боролся твой бедный брат с самого первого дня. Теперь, как только я заслышу его шаги в доме, у меня так колотится сердце, что грудь разрывается, а когда я слышу его голос, — я почти теряю сознание. До сих пор у меня еще оставался ты! Теперь у меня нет и тебя. Мой маленький Жан, неужели ты думаешь, что я могу жить бок о бок с вами обоими?
— Да, мама. Я буду так любить тебя, что ты и думать забудешь об этом.
— Разве это возможно?
— Да, возможно.
— Но как я могу не думать об этом, живя бок о бок с тобой и твоим братом? Разве вы сами не будете думать об этом?
— Я не буду, клянусь тебе!
— Ты будешь думать об этом непрестанно. — Нет, клянусь тебе. И знай: если ты уйдешь, я вступлю в армию и дам убить себя.
Она испугалась этой ребяческой угрозы и прижала сына к груди, лаская его со страстной нежностью. Он продолжал:
— Я люблю тебя сильнее, чем ты думаешь, гораздо, гораздо сильнее! Ну, будь же умницей. Попробуй остаться со мной хоть на неделю? Ты обещаешь мне неделю? Неужели ты откажешь мне в этом?
Она положила руки на плечи Жана и слегка отстранила его:
— Дитя мое… постараемся быть спокойными и твердыми. Сначала дай мне сказать. Если хоть раз я услышу из твоих уст то, что я уже месяц слышу от твоего брата, если хоть раз я увижу в твоих глазах то, что я читаю в его глазах, если хоть по одному слову, по одному взгляду я пойму, что стала ненавистна тебе, как и ему… тогда не пройдет и часа, слышишь, и часа… как я уйду навсегда.
— Мама, клянусь тебе…
— Дай мне сказать… За этот месяц я выстрадала все, что только может выстрадать живое существо. С той минуты, как я поняла, что твой брат, другой мой сын, подозревает меня, что он шаг за шагом угадывает истину, каждое мгновение моей жизни превратилось в такую муку, какую никакими словами не описать.
В ее голосе слышалось столько горя, что Жану передалась ее боль, и глаза его наполнились слезами.
Он хотел ее поцеловать, но она оттолкнула его.
— Погоди… слушай… мне еще так много нужно сказать тебе, чтобы ты понял… но ты не поймешь… а между тем… если мне остаться… то нужно… Нет, не могу!..
— Говори, мама, говори.
— Хорошо! По крайней мере, я тебя не обману… Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой, да? Так вот для того, чтобы мы могли видеться, разговаривать, встречаться изо дня в день — ведь я иногда не решаюсь открыть дверь, боясь столкнуться с твоим братом, — так вот для этого нужно не то, чтобы ты простил меня, — нет ничего мучительнее прощения, — но чтобы ты не считал меня виноватой перед тобой… Нужно, чтобы ты нашел в себе достаточно сил, вопреки общему мнению, не краснея и не презирая меня, признать, что ты не сын Ролана!.. Я довольно страдала… слишком много страдала и больше не могу, нет, больше не могу! И это не со вчерашнего дня, это началось давно… Тебе никогда не понять этого! Чтобы мы могли жить вместе, чтобы мы могли раскрывать друг другу объятия, мой маленький Жан, надо, чтобы ты понял, что если я и была любовницей твоего отца, то в гораздо большей степени я была его женой, его настоящей женой, что в глубине души я не стыжусь этого, что я ни о чем не жалею и все еще люблю его, хоть он и умер, и всегда буду любить его, что я никого, кроме него, не любила, что в нем была вся моя жизнь, вся радость, вся надежда, все утешение, что он был для меня всем, всем долгие годы! Слушай, мой мальчик: перед богом, который слышит меня, клянусь тебе, что у меня в жизни не было бы ничего, ничего отрадного, если бы я его не встретила, ничего — ни ласки, ни нежности, ни одной из тех минут, о которых с тоской вспоминаешь под старость! Я всем обязана ему! У меня на свете был только он да вы двое — твой брат и ты. Без вас троих все было бы пусто, темно и пусто, как ночной мрак. Я никогда ничего бы не любила, ничего бы не испытала, ничего бы не пожелала и даже слез не проливала бы, а я много слез пролила, мой маленький Жан. Я только и делаю, что плачу с тех пор, как мы переехали сюда! Я отдалась, ему вся, телом и душой, навсегда, с радостью, и более десяти лет я была его женой, как и он был моим мужем перед богом, создавшим нас друг для друга. А потом я поняла, что он уже меньше меня любит. Он все еще был мил и внимателен, но я уже не была для него всем, как раньше. Наступил конец! Как я плакала… Как убога, как обманчива жизнь!.. Ничто в ней не вечно… И мы переехали сюда, и больше я его уже не видела, он не приехал к нам ни разу… В каждом письме он обещал это!.. Я все ждала его… no так и не увидела больше… а теперь он умер!.. Но он все еще любил нас, потому что подумал о тебе. А я, я буду любить его до последнего моего вздоха, никогда от него не отрекусь, и тебя я люблю потому, что ты его сын, я не стыжусь этого перед тобой! Понимаешь? Не стыжусь и никогда стыдиться не буду! Если ты хочешь, чтобы я осталась, надо, чтобы ты признал себя его сыном, чтобы мы иногда говорили о нем с тобою, чтобы ты постарался немного полюбить его и чтобы мы думали о нем, когда будем встречаться глазами. Если ты не хочешь, если не можешь принять это условие, прощай, мой мальчик, нам невозможно оставаться вместе. Я сделаю так, как ты решишь.
Жан тихо ответил:
— Останься, мама.
Она стиснула его в объятиях и опять заплакала; потом, прижавшись щекой к его щеке, спросила:
— Да, но как же мы будем жить с Пьером?
Жан прошептал:
— Придумаем что-нибудь. Ты не можешь больше жить бок о бок с ним.
При воспоминании о старшем сыне она вся съежилась от страха.
— Нет, не могу, нет, нет!
И, бросившись на грудь Жану, воскликнула в отчаянии:
— Спаси меня от него, мой мальчик, спаси меня, сделай что-нибудь, не знаю что… придумай… спаси меня!
— Да, мама, я придумаю.
— Сейчас же… нужно сейчас же… не покидай меня! Я так боюсь его… так боюсь!
— Хорошо, я придумаю. Обещаю тебе.
— Только скорей, скорей! Ты не знаешь, что творится со мной, когда я вижу его.
Потом она чуть слышно прошептала ему на ухо:
— Оставь меня здесь, у тебя.
Он помялся, задумался и понял своим трезвым умом всю опасность такого шага.
Но ему долго пришлось доказывать, спорить и преодолевать вескими доводами ее отчаяние и ужас.
— Хоть на сегодня, — говорила она, — хоть только на эту ночь! Завтра ты дашь знать Ролану, что мне стало дурно.
— Это невозможно, ведь Пьер вернулся домой. Соберись с силами. Завтра я все устрою. В девять часов я уже буду у тебя. Ну, надень шляпу. Я провожу тебя.
— Я сделаю все, как ты скажешь, — прошептала она благодарно и робко, с детской доверчивостью.
Она хотела встать; но испытанное ею потрясение было слишком сильно, и она не могла сделать и шагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Но подумай, сынок, что мы не сможем больше смотреть друг на друга не краснея, что стыд истерзает меня, что я буду опускать глаза, встречаясь с твоим взглядом.
— Это неправда, мама.
— Нет, нет, это правда! Я хорошо поняла, как боролся твой бедный брат с самого первого дня. Теперь, как только я заслышу его шаги в доме, у меня так колотится сердце, что грудь разрывается, а когда я слышу его голос, — я почти теряю сознание. До сих пор у меня еще оставался ты! Теперь у меня нет и тебя. Мой маленький Жан, неужели ты думаешь, что я могу жить бок о бок с вами обоими?
— Да, мама. Я буду так любить тебя, что ты и думать забудешь об этом.
— Разве это возможно?
— Да, возможно.
— Но как я могу не думать об этом, живя бок о бок с тобой и твоим братом? Разве вы сами не будете думать об этом?
— Я не буду, клянусь тебе!
— Ты будешь думать об этом непрестанно. — Нет, клянусь тебе. И знай: если ты уйдешь, я вступлю в армию и дам убить себя.
Она испугалась этой ребяческой угрозы и прижала сына к груди, лаская его со страстной нежностью. Он продолжал:
— Я люблю тебя сильнее, чем ты думаешь, гораздо, гораздо сильнее! Ну, будь же умницей. Попробуй остаться со мной хоть на неделю? Ты обещаешь мне неделю? Неужели ты откажешь мне в этом?
Она положила руки на плечи Жана и слегка отстранила его:
— Дитя мое… постараемся быть спокойными и твердыми. Сначала дай мне сказать. Если хоть раз я услышу из твоих уст то, что я уже месяц слышу от твоего брата, если хоть раз я увижу в твоих глазах то, что я читаю в его глазах, если хоть по одному слову, по одному взгляду я пойму, что стала ненавистна тебе, как и ему… тогда не пройдет и часа, слышишь, и часа… как я уйду навсегда.
— Мама, клянусь тебе…
— Дай мне сказать… За этот месяц я выстрадала все, что только может выстрадать живое существо. С той минуты, как я поняла, что твой брат, другой мой сын, подозревает меня, что он шаг за шагом угадывает истину, каждое мгновение моей жизни превратилось в такую муку, какую никакими словами не описать.
В ее голосе слышалось столько горя, что Жану передалась ее боль, и глаза его наполнились слезами.
Он хотел ее поцеловать, но она оттолкнула его.
— Погоди… слушай… мне еще так много нужно сказать тебе, чтобы ты понял… но ты не поймешь… а между тем… если мне остаться… то нужно… Нет, не могу!..
— Говори, мама, говори.
— Хорошо! По крайней мере, я тебя не обману… Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой, да? Так вот для того, чтобы мы могли видеться, разговаривать, встречаться изо дня в день — ведь я иногда не решаюсь открыть дверь, боясь столкнуться с твоим братом, — так вот для этого нужно не то, чтобы ты простил меня, — нет ничего мучительнее прощения, — но чтобы ты не считал меня виноватой перед тобой… Нужно, чтобы ты нашел в себе достаточно сил, вопреки общему мнению, не краснея и не презирая меня, признать, что ты не сын Ролана!.. Я довольно страдала… слишком много страдала и больше не могу, нет, больше не могу! И это не со вчерашнего дня, это началось давно… Тебе никогда не понять этого! Чтобы мы могли жить вместе, чтобы мы могли раскрывать друг другу объятия, мой маленький Жан, надо, чтобы ты понял, что если я и была любовницей твоего отца, то в гораздо большей степени я была его женой, его настоящей женой, что в глубине души я не стыжусь этого, что я ни о чем не жалею и все еще люблю его, хоть он и умер, и всегда буду любить его, что я никого, кроме него, не любила, что в нем была вся моя жизнь, вся радость, вся надежда, все утешение, что он был для меня всем, всем долгие годы! Слушай, мой мальчик: перед богом, который слышит меня, клянусь тебе, что у меня в жизни не было бы ничего, ничего отрадного, если бы я его не встретила, ничего — ни ласки, ни нежности, ни одной из тех минут, о которых с тоской вспоминаешь под старость! Я всем обязана ему! У меня на свете был только он да вы двое — твой брат и ты. Без вас троих все было бы пусто, темно и пусто, как ночной мрак. Я никогда ничего бы не любила, ничего бы не испытала, ничего бы не пожелала и даже слез не проливала бы, а я много слез пролила, мой маленький Жан. Я только и делаю, что плачу с тех пор, как мы переехали сюда! Я отдалась, ему вся, телом и душой, навсегда, с радостью, и более десяти лет я была его женой, как и он был моим мужем перед богом, создавшим нас друг для друга. А потом я поняла, что он уже меньше меня любит. Он все еще был мил и внимателен, но я уже не была для него всем, как раньше. Наступил конец! Как я плакала… Как убога, как обманчива жизнь!.. Ничто в ней не вечно… И мы переехали сюда, и больше я его уже не видела, он не приехал к нам ни разу… В каждом письме он обещал это!.. Я все ждала его… no так и не увидела больше… а теперь он умер!.. Но он все еще любил нас, потому что подумал о тебе. А я, я буду любить его до последнего моего вздоха, никогда от него не отрекусь, и тебя я люблю потому, что ты его сын, я не стыжусь этого перед тобой! Понимаешь? Не стыжусь и никогда стыдиться не буду! Если ты хочешь, чтобы я осталась, надо, чтобы ты признал себя его сыном, чтобы мы иногда говорили о нем с тобою, чтобы ты постарался немного полюбить его и чтобы мы думали о нем, когда будем встречаться глазами. Если ты не хочешь, если не можешь принять это условие, прощай, мой мальчик, нам невозможно оставаться вместе. Я сделаю так, как ты решишь.
Жан тихо ответил:
— Останься, мама.
Она стиснула его в объятиях и опять заплакала; потом, прижавшись щекой к его щеке, спросила:
— Да, но как же мы будем жить с Пьером?
Жан прошептал:
— Придумаем что-нибудь. Ты не можешь больше жить бок о бок с ним.
При воспоминании о старшем сыне она вся съежилась от страха.
— Нет, не могу, нет, нет!
И, бросившись на грудь Жану, воскликнула в отчаянии:
— Спаси меня от него, мой мальчик, спаси меня, сделай что-нибудь, не знаю что… придумай… спаси меня!
— Да, мама, я придумаю.
— Сейчас же… нужно сейчас же… не покидай меня! Я так боюсь его… так боюсь!
— Хорошо, я придумаю. Обещаю тебе.
— Только скорей, скорей! Ты не знаешь, что творится со мной, когда я вижу его.
Потом она чуть слышно прошептала ему на ухо:
— Оставь меня здесь, у тебя.
Он помялся, задумался и понял своим трезвым умом всю опасность такого шага.
Но ему долго пришлось доказывать, спорить и преодолевать вескими доводами ее отчаяние и ужас.
— Хоть на сегодня, — говорила она, — хоть только на эту ночь! Завтра ты дашь знать Ролану, что мне стало дурно.
— Это невозможно, ведь Пьер вернулся домой. Соберись с силами. Завтра я все устрою. В девять часов я уже буду у тебя. Ну, надень шляпу. Я провожу тебя.
— Я сделаю все, как ты скажешь, — прошептала она благодарно и робко, с детской доверчивостью.
Она хотела встать; но испытанное ею потрясение было слишком сильно, и она не могла сделать и шагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39