Но тут Хантер-Джон улыбнулся.
– Брось, ты никогда не хотела быть Уэверли.
– Тебе пора, – сказала Сидни.
Хантер-Джон поднялся и потянулся за бумажником.
– И не вздумай оставлять деньги за мнимую стрижку.
– Прости, Сидни. Я ничего не могу сделать с тем, кто я такой. И ты, очевидно, тоже.
Он ушел, а она подумала, как печально говорить себе, что она за всю жизнь любила только одного мужчину. И не какого-нибудь другого, а именно того, который с самого начала отводил их роману незавидную роль ошибки юности, в то время как она воображала, что у них любовь до гроба.
Жаль, что она в самом деле не знала никакого Проклятия.
– Я уже начала волноваться, – сказала Клер, Когда вечером Сидни вошла в кухню. – Бэй наверху.
Сидни открыла холодильник и вытащила бутылку с водой.
– Я задержалась.
– Как прошел день?
– Нормально. – Она подошла к раковине, где Клер промывала под краном чернику. – Что готовишь? Очередное угощение для Тайлера?
– Да.
Сидни взяла букет голубых цветов, лежащий на столе у раковины, и понюхала их.
– А это что?
– Васильки. Я хочу посыпать корзиночки с черникой их лепестками.
– И что они значат?
– Васильки обостряют проницательность, помогают увидеть неочевидные нюансы и скрытые мотивы, – без запинки ответила Клер, для нее это было естественно, как дышать.
– А, пытаешься заставить Тайлера понять, что ты не та, кто ему нужен?
Клер слабо улыбнулась.
– Без комментариев.
Сидни какое-то время наблюдала за тем, как работает сестра.
– Интересно, почему мне этого не досталось? – рассеянно произнесла она.
– Чего не досталось?
– Той загадочной уэверлиевской восприимчивости, которой отличаетесь вы с Эванель. И у бабушки тоже она была. А у мамы?
Клер закрыла кран и потянулась за полотенцем.
– Сложно сказать. Насколько я помню, она ненавидела сад. Даже близко к нему не подходила.
– Я ничего против сада не имею, но, думаю, из всей родни я больше других похожа на маму. – Сидни набрала горсть черники и высыпала в рот. – У меня нет никаких особых талантов, как и у мамы, и мама вернулась сюда с тобой, чтобы ты могла спокойно жить и ходить в школу, как я поступила с Бэй.
– Мама вернулась сюда не из-за меня, – сказала Клер таким тоном, как будто слова Сидни крайне ее удивили. – Она вернулась, чтобы родить тебя.
– Она уехала, когда мне было шесть. – Сидни подошла к открытой двери на веранду и выглянула наружу. – Если бы не фотографии, которые дала мне бабушка, я даже не помнила бы, как она выглядела. Если бы я что-то для нее значила, она не уехала бы.
– Кстати, а что ты сделала с этими снимками? – спросила Клер. – Я о них и забыла.
Только что Сидни стояла на пороге, склонив голову, и наслаждалась ароматом сохнущих на веранде трав, а через мгновение перенеслась обратно в Сиэтл. Она очутилась в гостиной своего старого дома, перед диваном. Она подошла к нему и приподняла с одной стороны. Под ним был конверт с надписью «Мама». Он лежал там так давно с тех пор, как ей в последний раз приходило желание взглянуть на снимки, что она совсем забыла о нем. Это были свидетельства кочевой жизни Лорелеи, жизни, которой так долго пыталась подражать Сидни. Она подняла конверт и принялась перебирать фотографии, пока не наткнулась на снимок, при виде которого у нее упало сердце. На нем ее мать в возрасте лет восемнадцати была запечатлена на фоне крепости Аламо. Она улыбалась, держа в руках самодельный плакат, на котором было написано: «К черту Бэском! Северная Каролина – дерьмо!» Подростком Сидни считала, что это ужасно смешно. А что, если Дэвид найдет конверт и вычислит, где ее искать? На крыльце послышались его шаги, и она поспешно сунула конверт обратно под диван. Скрипнула дверь. Сейчас он войдет и увидит ее…
– Сидни?
Сидни резко открыла глаза. Она снова была в Бэскоме. Рядом стояла Клер и трясла ее за локоть.
– Сидни?
– Я забыла взять их с собой, – сказала Сидни. – Мамины фотографии. Я их оставила.
– Тебе нехорошо?
Сидни покачала головой, пытаясь взять себя в руки. Но ее не оставляло пугающее чувство, что Дэвид поймет, что она там побывала. Он поймет, что она думала о чем-то, что забыла взять с собой. Сидни открыла дверь. Даже сейчас ее преследовал запах его одеколона, как будто она принесла его с собой.
– Все в порядке. Я просто думала о маме. Сидни повела плечами, пытаясь расслабить напряженные мышцы.
Дэвид не знает, где фотографии.
Он их не найдет.
В тот вечер Эванель накинула поверх ночной рубашки халатик с короткими рукавами и отправилась на кухню. Ей пришлось пробираться между коробками с лейкопластырем и спичками, резинками и крючками для рождественских украшений. Очутившись на кухне, она принялась искать попкорн, который можно было готовить в микроволновке. Нераспакованные тостеры и аспирин, который она закупала в больших количествах, мешали ей, и она отодвинула их в сторону.
Ничто из этих вещей было ей не нужно, более того, они даже ее раздражали. Она пыталась хранить все это добро в углах и пустых комнатах, но оно почему-то расползалось по всему дому. Все эти предметы в один прекрасный день должны были кому-то понадобиться, так что лучше было иметь их под рукой, чем в три часа ночи мчаться за ними в круглосуточный «Уолмарт».
Послышался стук, и она обернулась.
Кто-то стоял за дверью.
Ее это удивило. Гости в этом доме бывали нечасто. Она жила в старом районе, застроенном домами в стиле раннего модерна, который в последнее время стал чуть престижнее, чем когда они с мужем, служившим в телефонной компании, тут поселились. Соседи ее были в основном бездетные пары лет тридцати – сорока, не обремененные необходимостью долго добираться до работы и потому возвращавшиеся домой еще до темноты. Со своими ближайшими соседями Хансонами, которые поселились здесь три года назад, она ни разу даже не разговаривала. Впрочем, то обстоятельство, что они распорядились, чтобы их садовник заодно подстригал лужайку и перед домом их соседки, чтобы не портила вид, говорило само за себя.
Зато лужайка у нее всегда была подстрижена, и бесплатно, так что ей ли было жаловаться?
Эванель включила свет над крыльцом и открыла дверь. На пороге стоял приземистый, плотно сбитый мужчина средних лет с коротко подстриженными темно-русыми волосами. Брюки и рубашка у него были безупречно отутюжены, туфли начищены до блеска. У ног стоял аккуратный чемоданчик.
– Фред!
– Привет, Эванель.
– Что тебя сюда привело?
На нем лица не было, но он попытался улыбнуться.
– Я… мне нужно где-то пожить. Вот я и подумал о вас.
– Что ж, вполне резонно. Я старуха, а ты гей.
– По-моему, мы отличная пара.
Он пытался бодриться, но в свете фонаря походил на стеклянного человечка, чуть толкни – разлетится на тысячу осколков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Брось, ты никогда не хотела быть Уэверли.
– Тебе пора, – сказала Сидни.
Хантер-Джон поднялся и потянулся за бумажником.
– И не вздумай оставлять деньги за мнимую стрижку.
– Прости, Сидни. Я ничего не могу сделать с тем, кто я такой. И ты, очевидно, тоже.
Он ушел, а она подумала, как печально говорить себе, что она за всю жизнь любила только одного мужчину. И не какого-нибудь другого, а именно того, который с самого начала отводил их роману незавидную роль ошибки юности, в то время как она воображала, что у них любовь до гроба.
Жаль, что она в самом деле не знала никакого Проклятия.
– Я уже начала волноваться, – сказала Клер, Когда вечером Сидни вошла в кухню. – Бэй наверху.
Сидни открыла холодильник и вытащила бутылку с водой.
– Я задержалась.
– Как прошел день?
– Нормально. – Она подошла к раковине, где Клер промывала под краном чернику. – Что готовишь? Очередное угощение для Тайлера?
– Да.
Сидни взяла букет голубых цветов, лежащий на столе у раковины, и понюхала их.
– А это что?
– Васильки. Я хочу посыпать корзиночки с черникой их лепестками.
– И что они значат?
– Васильки обостряют проницательность, помогают увидеть неочевидные нюансы и скрытые мотивы, – без запинки ответила Клер, для нее это было естественно, как дышать.
– А, пытаешься заставить Тайлера понять, что ты не та, кто ему нужен?
Клер слабо улыбнулась.
– Без комментариев.
Сидни какое-то время наблюдала за тем, как работает сестра.
– Интересно, почему мне этого не досталось? – рассеянно произнесла она.
– Чего не досталось?
– Той загадочной уэверлиевской восприимчивости, которой отличаетесь вы с Эванель. И у бабушки тоже она была. А у мамы?
Клер закрыла кран и потянулась за полотенцем.
– Сложно сказать. Насколько я помню, она ненавидела сад. Даже близко к нему не подходила.
– Я ничего против сада не имею, но, думаю, из всей родни я больше других похожа на маму. – Сидни набрала горсть черники и высыпала в рот. – У меня нет никаких особых талантов, как и у мамы, и мама вернулась сюда с тобой, чтобы ты могла спокойно жить и ходить в школу, как я поступила с Бэй.
– Мама вернулась сюда не из-за меня, – сказала Клер таким тоном, как будто слова Сидни крайне ее удивили. – Она вернулась, чтобы родить тебя.
– Она уехала, когда мне было шесть. – Сидни подошла к открытой двери на веранду и выглянула наружу. – Если бы не фотографии, которые дала мне бабушка, я даже не помнила бы, как она выглядела. Если бы я что-то для нее значила, она не уехала бы.
– Кстати, а что ты сделала с этими снимками? – спросила Клер. – Я о них и забыла.
Только что Сидни стояла на пороге, склонив голову, и наслаждалась ароматом сохнущих на веранде трав, а через мгновение перенеслась обратно в Сиэтл. Она очутилась в гостиной своего старого дома, перед диваном. Она подошла к нему и приподняла с одной стороны. Под ним был конверт с надписью «Мама». Он лежал там так давно с тех пор, как ей в последний раз приходило желание взглянуть на снимки, что она совсем забыла о нем. Это были свидетельства кочевой жизни Лорелеи, жизни, которой так долго пыталась подражать Сидни. Она подняла конверт и принялась перебирать фотографии, пока не наткнулась на снимок, при виде которого у нее упало сердце. На нем ее мать в возрасте лет восемнадцати была запечатлена на фоне крепости Аламо. Она улыбалась, держа в руках самодельный плакат, на котором было написано: «К черту Бэском! Северная Каролина – дерьмо!» Подростком Сидни считала, что это ужасно смешно. А что, если Дэвид найдет конверт и вычислит, где ее искать? На крыльце послышались его шаги, и она поспешно сунула конверт обратно под диван. Скрипнула дверь. Сейчас он войдет и увидит ее…
– Сидни?
Сидни резко открыла глаза. Она снова была в Бэскоме. Рядом стояла Клер и трясла ее за локоть.
– Сидни?
– Я забыла взять их с собой, – сказала Сидни. – Мамины фотографии. Я их оставила.
– Тебе нехорошо?
Сидни покачала головой, пытаясь взять себя в руки. Но ее не оставляло пугающее чувство, что Дэвид поймет, что она там побывала. Он поймет, что она думала о чем-то, что забыла взять с собой. Сидни открыла дверь. Даже сейчас ее преследовал запах его одеколона, как будто она принесла его с собой.
– Все в порядке. Я просто думала о маме. Сидни повела плечами, пытаясь расслабить напряженные мышцы.
Дэвид не знает, где фотографии.
Он их не найдет.
В тот вечер Эванель накинула поверх ночной рубашки халатик с короткими рукавами и отправилась на кухню. Ей пришлось пробираться между коробками с лейкопластырем и спичками, резинками и крючками для рождественских украшений. Очутившись на кухне, она принялась искать попкорн, который можно было готовить в микроволновке. Нераспакованные тостеры и аспирин, который она закупала в больших количествах, мешали ей, и она отодвинула их в сторону.
Ничто из этих вещей было ей не нужно, более того, они даже ее раздражали. Она пыталась хранить все это добро в углах и пустых комнатах, но оно почему-то расползалось по всему дому. Все эти предметы в один прекрасный день должны были кому-то понадобиться, так что лучше было иметь их под рукой, чем в три часа ночи мчаться за ними в круглосуточный «Уолмарт».
Послышался стук, и она обернулась.
Кто-то стоял за дверью.
Ее это удивило. Гости в этом доме бывали нечасто. Она жила в старом районе, застроенном домами в стиле раннего модерна, который в последнее время стал чуть престижнее, чем когда они с мужем, служившим в телефонной компании, тут поселились. Соседи ее были в основном бездетные пары лет тридцати – сорока, не обремененные необходимостью долго добираться до работы и потому возвращавшиеся домой еще до темноты. Со своими ближайшими соседями Хансонами, которые поселились здесь три года назад, она ни разу даже не разговаривала. Впрочем, то обстоятельство, что они распорядились, чтобы их садовник заодно подстригал лужайку и перед домом их соседки, чтобы не портила вид, говорило само за себя.
Зато лужайка у нее всегда была подстрижена, и бесплатно, так что ей ли было жаловаться?
Эванель включила свет над крыльцом и открыла дверь. На пороге стоял приземистый, плотно сбитый мужчина средних лет с коротко подстриженными темно-русыми волосами. Брюки и рубашка у него были безупречно отутюжены, туфли начищены до блеска. У ног стоял аккуратный чемоданчик.
– Фред!
– Привет, Эванель.
– Что тебя сюда привело?
На нем лица не было, но он попытался улыбнуться.
– Я… мне нужно где-то пожить. Вот я и подумал о вас.
– Что ж, вполне резонно. Я старуха, а ты гей.
– По-моему, мы отличная пара.
Он пытался бодриться, но в свете фонаря походил на стеклянного человечка, чуть толкни – разлетится на тысячу осколков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62