– Помою я его! – раздался сдавленный крик из уст образцовой Личности.
Клифф тотчас встал, помог встать Ленни и протянул ему руку.
– Ленни, мир? – предложил он.
Халат на атлете был уже не белым, а черным, измятым и порванным. Волосы свисали на глаза, а на щеках пылали отметины, оставшиеся после разъяснительной беседы. Он зыркнул на Клиффа из-под сведенных бровей, оглянулся на зрителей, потом коснулся руки Клиффа и побежал к своей хижине.
– Я веду коня в конюшню, – крикнул ему вдогонку Клифф. – Идем со мной.
– Когда надо будет, тогда и приду, – послышался из хижины сердитый ответ.
Клифф повернулся к одному из воспитателей в мальчишеской одежде.
– Поручаю вам, Арахис Вишник. Если через десять минут он не будет в конюшне, приведите его, пожалуйста.
– Сделаем, дядя Сэнди, – ухмыльнулся тот.
Однако Ленни явился в конюшню своим ходом всего через одну-две минуты после братьев и удрученного коня. Клифф уже начал скрести Умного Сэма с помощью большой щетки и теплой мыльной воды. Он без слов передал эти принадлежности Ленни и, пока насупленный атлет готовился уничтожить следы своей проделки, подошел к коню спереди и обнял его.
– Теперь все будет хорошо, Умный Сэм, – проговорил Клифф. – Ну, пока. Счастливо оставаться. – Он похлопал животное по носу и вышел из конюшни.
Герби поспешил следом со словами:
– Ну, ты даешь, так больше ничего и не скажешь коню на прощание?
Клифф окинул брата затуманенным взором:
– А что еще говорить?
– Я-то думал, ты его любишь.
– Ну, люблю.
– Черт, ну тогда скажи, что тебе жаль расставаться с ним, что ты будешь скучать и всякое такое. Неужели ты никогда не читал этого стихотворения – «Прощание араба со своим скакуном»? В нем уж никак не меньше пятнадцати строф. Вот тот мужик прощается с конем по-настоящему.
– А, читали в шестом классе, – сказал Клифф. – Так то стихотворение. – Он уставился в землю на секунду-другую. Потом добавил: – Герб, будь другом, а? Спустись и скажи дяде Сэнди, что я хочу сложить с себя обязанности. Сейчас ты можешь отдавать распоряжения. Все равно осталось только часа два.
Клифф развернулся кругом и опять вошел в конюшню. Герби постоял немного в нерешительности, но любопытство взяло верх. Он приблизился к двери и заглянул украдкой. Ленни, вытирая руки старой газетой, направлялся с удивленной улыбкой к выходу. А Клифф, с блаженной молчаливой улыбкой, любовно мыл Умного Сэма.
Мы говорили уже, что в День лагеря мистер Гаусс имел обыкновение исчезать. Себе и воспитателям он объяснял это тем, что хотя ему и жаль лишаться такого удовольствия, однако шутовство несовместимо с его «символическим престижем».
Мистер Гаусс очень заботился о своем символическом престиже. Выступая перед воспитателями в начале каждого сезона, он обязательно ввертывал это выражение и старательно разъяснял его смысл. Суть его ежегодных наставлений сводилась к тому, что на своем посту директора он не просто мистер Гаусс – обычный человек, но символ лагеря «Маниту», а посему должен вести себя соответственно и должен просить, чтобы и воспитатели вели себя соответственно, то есть постоянно поддерживали его символический престиж. Говоря попросту, это означало, что воспитатели обязаны выказывать ему уважение даже вопреки своим истинным чувствам. По-чиновничьи здравое правило, оно встречается во всех учреждениях. Да штука-то в том, что не одним символическим престижем объяснялось исчезновение мистера Гаусса в День лагеря. Он не умел плавать и от рождения панически боялся воды, поэтому мысль о неожиданном купании наводила на него ужас. Однако это обстоятельство никогда не упоминалось.
Хозяин лагеря полеживал на своей кровати в доме для гостей, обложенный подушками, облаченный лишь в неизменные зеленоватые шорты, мирно прихлебывал охлажденный кофе и листал книжное обозрение в воскресном номере «Нью-Йорк таймс» месячной давности. Мистер Гаусс любил рецензии на книги. В изнурительной погоне за мелкими барышами он не успевал читать, между тем, как, работнику просвещения, ему было положено хоть изредка следить за новинками литературы. Из рецензий он узнавал названия произведений и имена писателей, и это позволяло при случае должным образом украсить беседу. Мистер Гаусс как раз старался запечатлеть в памяти сюжет ныне забытого романа, который благожелательный критик сравнил с творениями Диккенса и Филдинга, когда в дверь постучали. Директор взглянул на часы. Оставался час до пяти, когда закончится День лагеря и будет безопасно произвести вылазку.
– Кто там? – сердито спросил он.
Раздался голос работника:
– Тут подъехала миссис Глостер со своим шофером. Он ставит машину на стоянку, а она сидит на веранде. Дай, думаю, скажу вам.
Мистер Гаусс вскочил с кровати, воскликнув:
– Спасибо, Элмер. Передайте ей, что я буду сию минуту, ладно?
– Угу, – отозвался голос.
Миссис Глостер была матерью несчастного Живчика, а также четырех девочек, которые все были воспитанницами лагеря. Она была самой богатой из родителей, и ее покровительство привело в «Маниту» еще с десяток детей. Это, возможно, объясняет, почему мистер Гаусс кинулся одеваться с комичной поспешностью, которая серьезно повредила бы его символическому престижу, окажись рядом посторонние. Он натянул свои лучшие белые фланелевые брюки, белоснежную рубашку с короткими рукавами, белые носки и побеленные мелом штиблеты, которые приберег на обратный путь. Скрючился, чтобы увидеть себя в наклонном зеркале дешевенького комода, торопливо причесал свои несколько волосинок и выбежал из комнаты, на ходу прихватив с полки зеленые очки.
Миссис Глостер, маленькая, хрупкая, ясноглазая дама в элегантном сером дорожном костюме, сидела на веранде в кресле-качалке, покуривая сигарету и постукивая ножкой. Она взяла себе за правило каждый год приезжать в лагерь и увозить своих детей домой на автомобиле, чтобы избавить их от грязного, душного поезда, в котором мучились все другие дети. При виде владельца лагеря она бросила сигарету и растерла ее носком туфли.
– Уважаемая миссис Глостер, как вам удается так сохранять молодость? Право слово, вы больше похожи на одну из моих вожатых, чем на мать пятерых очаровательных детей.
Миссис Глостер просияла. От своего супруга, погруженного с головой в торговлю текстилем, она получала огромное содержание, но ни одного комплимента.
– Вы тоже, мистер Гаусс, выглядите превосходно. Не понимаю, каким образом ответственность за стольких детей может идти на пользу вашему здоровью, но факт налицо. Могу я сейчас же видеть Реймонда? – (Живчика в миру звали Реймондом.)
Мистер Гаусс беспокойно покосился в окно веранды. Стенные часы в конторе показывали двадцать минут пятого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94