Я не мог с ней полностью согласиться, жалко, что на галерее была тогда неподходящая обстановка для беседы. Я созерцал, как блинчик сминается под нажимом острия ножа, как при этом из спиралевидных отверстий на обоих его концах, поднявшихся кверху, выдавливается джем и капает густыми каплями на тарелку, и пытался сформулировать то, что при более благоприятных обстоятельствах ответил бы девушке, – юмор на лестнице, обычное дело для малостранских поединков с морскими чудовищами: «Я знаю, что такое страх перед встречей, который сопровождает нас всю жизнь. Любая истинная встреча разрушает повседневность. То, что приходит из-за границ нашего мира и разбивает его, мы называем чудовищным; любая истинная встреча – это встреча с чудовищем. Но предположение о том, что оконные стекла являют собой стены убежища, где можно спастись от опасной встречи, от чудовищ, ошибочно. По-моему, именно неотвязная близость, царящая в повседневной жизни, делает невозможной встречу и закрывает собой то ужасное, что переворачивает наш мир, неся чудесное спасение. Пространство близости – это сцена, где мы видим лишь роли и маски из пьесы, которую сами и разыгрываем. Холодные стекла разбивают пространство близости, рвут кудель целей, паутину, за которой не видно реальности. Только через стекло мы действительно видим: ирреально неотступные волны жестов, из которых рождаются тайные реки бытия, изменчивое и восхитительное письмо складок одежд, смысл которого мы начинаем постигать, ослепительное сияние красок, пылающее внутри предметов. Встреча возможна лишь с тем, что мы и впрямь видели. Тот, кто сидит за холодными стеклами и наблюдает, не ищет убежища, наоборот – демонстрирует, что не страшится встречи. Только за стеклом, освобождающим все сущее от лживых и скучных ролей, нам является жуткий, сияющий космос: тягостный сон и милый сердцу родной дом». Поэтому мне казалось, что дочь официанта незаслуженно противопоставила мою жизнь за стеклами путешествию в другой город. Именно при взгляде через стекло мы перестаем делить реальность на центр и окраины и ощущаем непреодолимое желание познать то страшное и одновременно влекущее, что неясно маячит на границе: бездеятельное, казалось бы, сидение за стеклом – это начало путешествия в другой мир.
На полочке под стойкой лежала забытая кем-то мятая газета; я заметил, что она набрана теми же буквами, что и книга из букинистического магазина на Карловой улице. Раскрыв ее, я увидел на первой странице под крупным заголовком фотографию, изображающую мою борьбу с акулой на вершине башни. Разумеется, я не понимал, что написано в статье, но меня поразило множество напечатанных жирным шрифтом слов и предложений: казалось, будто типографское оформление выдавало волнение и негодование автора статьи. Я не питал иллюзий, что предметом глухой ненависти, распространяющейся даже на шрифт, окажется официант, его дочь или акула. Казалось, будто некая сила, только и ждущая, чтобы растерзать меня, впечатала в бумагу эти жирные буквы. Я доел блинчик, сложил газету и сунул ее в карман. Мне захотелось зайти в бистро на Погоржельце – интересно, как поведет себя официант, увидев меня живым. Может, там окажется и Клара; мы могли бы поговорить о метафизике стекол.
Я медленно поднимался по улице Неруды; дома закончились, и по левую руку открылась заснеженная ложбина Страговского сада, она сияла на солнце, как если бы в земле вдруг очнулся угасший было белый свет. Спокойно, как тихие сны снегов, сверкали домики, с помощью которых город, спустившись по склону, проник в мир садов; над границей города и парков, некогда тревожной и дышащей ужасом, разлилось тихое перемирие. На холме дети катались на санках, в морозном воздухе ясно слышались их далекие голоса. Над холмом блестели на солнце кровли башен монастырского собора, внизу, в глубине, темнел густой кустарник. С ветвей тихо падал снег.
Ослепленный сияющим снегом, я ощупью вошел во тьму бистро и сел к окну. Постепенно в глубине помещения проявились силуэты, я увидел, что за стойкой стоят официант и его дочь. Официант тут же подскочил ко мне и спросил, желаю ли я кофе, как вчера. Он вовсе не казался удивленным или потрясенным. Кофе мне принесла Клара, повелительница башен и акул: на ней был тот же свитер, что и ночью, но перламутровое ожерелье она сняла; выглядела она столь же весело и беззаботно, как во время нашей первой встречи. О ночной схватке над городом не было сказано ни слова. Когда подошел официант и завел речь о трубочке с кремом, я вспомнил о своем зароке и отказался, однако почувствовал, что мне импонирует тактичность, мешающая отцу и дочери заговорить о моих ночных приключениях. Возможно, это только начало, возможно, они готовят новую изумительную погоню, возможно, эта парочка во главе косяка хищных рыб будет каждую ночь преследовать меня на галереях звонниц и заснеженных крышах домов, а наутро с любезной улыбкой приносить завтрак. Быть может, в газетах их города о нас станут печатать не отдельные статьи, а целый сериал, комикс с продолжением, в котором официант с Кларой будут гнать меня с картинки на картинку. Мне вдруг показалось, что вытаскивать на дневной свет ночные бои – это проявление невоспитанности и отсутствия вкуса, и меня переполнила благодарность к ним за их молчание. Я даже заказал трубочку с кремом. Тем не менее я внимательно и с обеих сторон рассмотрел счет, поданный мне Кларой. Там оказались только цифры.
– Какая-то ошибка? – спросила она, когда я уставился на листок. – Я не сильна в счете.
Я ответил, что все в полном порядке, вытащил из кармана, надорванного зубами ее акулы, кошелек и расплатился. За окном все так же ослепительно сиял снег.
Глава 11
Магазин на улице Майзеля
В газете, найденной в молочном баре, были коротенькие тексты – судя по типографскому оформлению, рекламные объявления. Рядом с одним из них я увидел фотографию витрины. Над витриной красовалась вывеска с большими буквами другого города; и все же по запыленным гипсовым ангелочкам над входом я легко узнал фасад одного из домов на улице Майзеля, мимо которого проходил иногда во время своих прогулок. В доме действительно был магазин, где продавались – по крайней мере днем – ботинки и носки. Фотография магазина в газете другого города совсем не удивила меня: я уже кое-что знал об образе жизни наших странных соседей, и потому мне казалось естественным, что, подобно тому как на философском факультете чередуются лекции по дневным и ночным наукам, полки магазинов в зависимости от времени суток наполняются разным товаром.
Той же ночью я отправился на улицу Майзеля. В углу витрины валялся смятый забытый носок – последнее напоминание о дневном мире, а вообще-то вся витрина была заставлена статуэтками, изображающими знакомую уже сцену:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39