Любовь – это вид отношений, а значит, она подразумевает определенную дистанцию. Здесь же все было липкое нагромождение тел – зверь о тридцати шести хребтах. Нездешние путники обоняли омерзительное зловоние.
Наконец они вышли на главную площадь. При виде их по городу разнеслась молва: райские птицы слетели в Содом, и без всякой охраны!
Горожане обоих полов столпились на балконах и у входов в дома, в их запавших глазах, горящих из-под спутанных волос, которые они отбрасывали назад медленным движением пловца, читалось одно и то же темное желание. Эти крылатые существа, что шагали по пыльной дороге, несли с собой что-то новенькое, а сладострастие так однообразно, что даже ожидание новизны пробуждает чувства, как бы пресыщены они ни были. Поймать неуловимое, овладеть тем, кто свободен по самой сути своей, – как это сладко, даже если ты лопаешься от сытости! И содомиты стали наступать.
Тут-то и появился тот пьянчужка.
* * *
Вы должны знать, что люди имеют обыкновение злоупотреблять полезными вещами, и в том числе вином, созданным Господом для увеселения сердец, как говорит Псалмопевец. Чертики подметили это и завели привычку прятаться в бутылях и кувшинах. Благодаря этой уловке им удается причинять человечеству немало вреда. Но люди так странно устроены, что подчас от наложения одного зла на другое в них получается добро. Неизвестно, что в тот день нашло на Лота; по всей видимости, выпил он ровно столько, чтобы в нем проснулось чувство гостеприимства, и, увидев на своей улице двух путников, он ощутил нестерпимое желание пригласить их к себе. Он вышел из пивной.
Он не пошатывался, нет, а наоборот, быстро засеменил, свесив голову набок, приоткрыв выпачканный едой рот, растопырив пальцы и распространяя вокруг себя кислый запах:
– Господа, окажите милость… мое скромное жилище… лучше, чем обратно… ваш дом – это мой… то есть я хочу сказать, мой дом – ваш дом…
Они взглянули на него, стараясь приглушить нестерпимый блеск своих глаз:
– Вы очень любезны, но мы не можем. Однако он не унимался:
– А как насчет омовения ног после тяжелого пути? А завтра, как только пожелаете, снова отправитесь в дорогу.
Ну, вы же знаете, какие мы: перед чистосердечной просьбой мы просто не в силах устоять. Итак, Аф и Кезеф вошли под кров этого человека. Он конечно же не был праведником, иначе Авраам указал бы нам на него, но уголек добра еще тлел в нем. Толпа, все еще предвкушавшая наслаждение от расправы над ангелами, осталась ни с чем. Лот запер дверь на ключ, задвинул засов и завалил вход всяким хламом: осторожность никогда не помешает, особенно, если ты за кого-то в ответе.
Масляная лампа уютно освещала стол, изрезанный многими поколениями предков Лота. Дымилась гороховая похлебка, в ней плавали хлебные корки. Вокруг, словно придавленные невидимым грузом, развалились домочадцы: папаша Лот разглагольствовал, мамаша с любопытством поглядывала на гостей, две придурковатые девицы – одна с облупившимся лаком на грязных ногтях, другая – неряшливо накрашенная дешевой помадой – посылали томные взгляды воздыхателям (каждая своему) – тучным парням, которые, отродясь не зная ничего, кроме разврата, окончательно потеряли к нему вкус и приходили сюда лишь затем, чтобы как следует набить брюхо за счет папаши Лота. Было жарко, душно… Одним словом, семья, как называют это люди. У них ведь всегда есть свои, непостижимые для нас тайны.
Закончив ужин, воздыхатели, – которые, надо сказать, вовсе не воздыхали, а просто рыгали, – убрались восвояси, гостей уложили на соломенные тюфяки, супруги удалились в спальню, а дочери – в свою комнату. Потушили свет. На улице бушевал праздник, грозивший вылиться во всеобщую вакханалию. Отблески разноцветных фонариков сквозь щели в ставнях причудливо окрашивали измятые льняные простыни. Гул нарастал. Ангелы не спали. Опершись спиной о подушку, Аф смотрел прямо перед собой горящими, как раскаленные угли, глазами; Кезеф, задумавшись разглядывал потолок. Их беспокоила участь хозяина дома. Было ясно, что организм его поражен раком «я» лишь частично; какими бы ни были его пороки, все они искупались его гостеприимством; надо было сделать так, чтобы он и его семья избежали участи, уготованной их землякам.
Скрипнула дверь, и в комнату, держась за руки и хихикая, проскользнули девицы. Обе были в одних рубахах, при этом одна из них держала палец во рту, а другая приплясывала на месте. От жирных волос пахло дешевой парфюмерией.
– Бы не спите? Мы маленькие девочки. Мы боимся темноты.
И они расхохотались дурным смехом.
Ангелы посмотрели на них.
– Выбирайте любую из нас, – сказала та, что была понаглее, – нам все равно, вы оба такие душки.
Они разлеглись на ковре.
То, что они предлагали, в сущности, не было абсолютно невозможным: доказательство тому – племя гигантов, рожденных земными женщинами от ангелов. Конечно, определенную роль могли сыграть моральные устои или уважение к хозяину дома. Но у нас, ангелов, не бывает жалости без уважения, в то время как у людей жалость всегда сочетается с презрением. Эти извивающиеся на полу, терзаемые похотью, умоляющие самки являли собой верх убожества. Карающим ангелам хотелось взять их на руки, как плачущих девочек, привести в порядок, как разбитых кукол, и научить их любви, да-да, говорю я вам, именно любви.
– Научитесь уважать себя, – сказал Аф, прямой, как язык пламени.
– И других, – сказал Кезеф, пылающий как лед.
– Не вышло, – проговорила одна из девиц, – пошли.
– Смеешься? – отозвалась ее сестра. – Это уж совсем обидно. Надо же когда-нибудь покончить с этим, а то уж совсем будет смешно.
– И то правда – ответила первая, – мне пятнадцать лет, да и тебе уже исполнилось четырнадцать. Господа, вы правда не будете? А то наши парни ни на что не годны: они девчонку от пня не отличат. А папаша никуда нас не пускает. Мы так больше не можем! – хныкала она.
Ангелы только покачали головой: никто не качает головой так убедительно, как ангел.
В это мгновенье на улице стало особенно шумно, сильные удары сотрясли дверь. Казалось, перед домом Лота собрался весь Содом, люди просто не могли больше жить, не изнасиловав небесных гостей и всячески не надругавшись над ними.
Спальня Лота находилась на втором этаже. Он вышел на балкон, оба ангела последовали за ним и встали в проеме.
– Посмотреть бы на них ощипанных! – выкрикнул кто-то из толпы.
Внизу похоть уступила место ярости. Дверь была крепкая, и от этого толпа еще больше расходилась, к своему пущему удовольствию. Человека всегда влекут запретные вещи, это составляет основу цивилизации; нам трудно понять это, ведь мы – протоки, а они – запруды. Атакующие орали до рвоты, разбивали кулаки о створки дверей, ломали ногти, пытаясь вскарабкаться по водосточным трубам, раздирали на себе одежду, тряслись до тошноты, в бешенстве размахивали цветными фонарями, посылавшими в толпу пестрые блики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Наконец они вышли на главную площадь. При виде их по городу разнеслась молва: райские птицы слетели в Содом, и без всякой охраны!
Горожане обоих полов столпились на балконах и у входов в дома, в их запавших глазах, горящих из-под спутанных волос, которые они отбрасывали назад медленным движением пловца, читалось одно и то же темное желание. Эти крылатые существа, что шагали по пыльной дороге, несли с собой что-то новенькое, а сладострастие так однообразно, что даже ожидание новизны пробуждает чувства, как бы пресыщены они ни были. Поймать неуловимое, овладеть тем, кто свободен по самой сути своей, – как это сладко, даже если ты лопаешься от сытости! И содомиты стали наступать.
Тут-то и появился тот пьянчужка.
* * *
Вы должны знать, что люди имеют обыкновение злоупотреблять полезными вещами, и в том числе вином, созданным Господом для увеселения сердец, как говорит Псалмопевец. Чертики подметили это и завели привычку прятаться в бутылях и кувшинах. Благодаря этой уловке им удается причинять человечеству немало вреда. Но люди так странно устроены, что подчас от наложения одного зла на другое в них получается добро. Неизвестно, что в тот день нашло на Лота; по всей видимости, выпил он ровно столько, чтобы в нем проснулось чувство гостеприимства, и, увидев на своей улице двух путников, он ощутил нестерпимое желание пригласить их к себе. Он вышел из пивной.
Он не пошатывался, нет, а наоборот, быстро засеменил, свесив голову набок, приоткрыв выпачканный едой рот, растопырив пальцы и распространяя вокруг себя кислый запах:
– Господа, окажите милость… мое скромное жилище… лучше, чем обратно… ваш дом – это мой… то есть я хочу сказать, мой дом – ваш дом…
Они взглянули на него, стараясь приглушить нестерпимый блеск своих глаз:
– Вы очень любезны, но мы не можем. Однако он не унимался:
– А как насчет омовения ног после тяжелого пути? А завтра, как только пожелаете, снова отправитесь в дорогу.
Ну, вы же знаете, какие мы: перед чистосердечной просьбой мы просто не в силах устоять. Итак, Аф и Кезеф вошли под кров этого человека. Он конечно же не был праведником, иначе Авраам указал бы нам на него, но уголек добра еще тлел в нем. Толпа, все еще предвкушавшая наслаждение от расправы над ангелами, осталась ни с чем. Лот запер дверь на ключ, задвинул засов и завалил вход всяким хламом: осторожность никогда не помешает, особенно, если ты за кого-то в ответе.
Масляная лампа уютно освещала стол, изрезанный многими поколениями предков Лота. Дымилась гороховая похлебка, в ней плавали хлебные корки. Вокруг, словно придавленные невидимым грузом, развалились домочадцы: папаша Лот разглагольствовал, мамаша с любопытством поглядывала на гостей, две придурковатые девицы – одна с облупившимся лаком на грязных ногтях, другая – неряшливо накрашенная дешевой помадой – посылали томные взгляды воздыхателям (каждая своему) – тучным парням, которые, отродясь не зная ничего, кроме разврата, окончательно потеряли к нему вкус и приходили сюда лишь затем, чтобы как следует набить брюхо за счет папаши Лота. Было жарко, душно… Одним словом, семья, как называют это люди. У них ведь всегда есть свои, непостижимые для нас тайны.
Закончив ужин, воздыхатели, – которые, надо сказать, вовсе не воздыхали, а просто рыгали, – убрались восвояси, гостей уложили на соломенные тюфяки, супруги удалились в спальню, а дочери – в свою комнату. Потушили свет. На улице бушевал праздник, грозивший вылиться во всеобщую вакханалию. Отблески разноцветных фонариков сквозь щели в ставнях причудливо окрашивали измятые льняные простыни. Гул нарастал. Ангелы не спали. Опершись спиной о подушку, Аф смотрел прямо перед собой горящими, как раскаленные угли, глазами; Кезеф, задумавшись разглядывал потолок. Их беспокоила участь хозяина дома. Было ясно, что организм его поражен раком «я» лишь частично; какими бы ни были его пороки, все они искупались его гостеприимством; надо было сделать так, чтобы он и его семья избежали участи, уготованной их землякам.
Скрипнула дверь, и в комнату, держась за руки и хихикая, проскользнули девицы. Обе были в одних рубахах, при этом одна из них держала палец во рту, а другая приплясывала на месте. От жирных волос пахло дешевой парфюмерией.
– Бы не спите? Мы маленькие девочки. Мы боимся темноты.
И они расхохотались дурным смехом.
Ангелы посмотрели на них.
– Выбирайте любую из нас, – сказала та, что была понаглее, – нам все равно, вы оба такие душки.
Они разлеглись на ковре.
То, что они предлагали, в сущности, не было абсолютно невозможным: доказательство тому – племя гигантов, рожденных земными женщинами от ангелов. Конечно, определенную роль могли сыграть моральные устои или уважение к хозяину дома. Но у нас, ангелов, не бывает жалости без уважения, в то время как у людей жалость всегда сочетается с презрением. Эти извивающиеся на полу, терзаемые похотью, умоляющие самки являли собой верх убожества. Карающим ангелам хотелось взять их на руки, как плачущих девочек, привести в порядок, как разбитых кукол, и научить их любви, да-да, говорю я вам, именно любви.
– Научитесь уважать себя, – сказал Аф, прямой, как язык пламени.
– И других, – сказал Кезеф, пылающий как лед.
– Не вышло, – проговорила одна из девиц, – пошли.
– Смеешься? – отозвалась ее сестра. – Это уж совсем обидно. Надо же когда-нибудь покончить с этим, а то уж совсем будет смешно.
– И то правда – ответила первая, – мне пятнадцать лет, да и тебе уже исполнилось четырнадцать. Господа, вы правда не будете? А то наши парни ни на что не годны: они девчонку от пня не отличат. А папаша никуда нас не пускает. Мы так больше не можем! – хныкала она.
Ангелы только покачали головой: никто не качает головой так убедительно, как ангел.
В это мгновенье на улице стало особенно шумно, сильные удары сотрясли дверь. Казалось, перед домом Лота собрался весь Содом, люди просто не могли больше жить, не изнасиловав небесных гостей и всячески не надругавшись над ними.
Спальня Лота находилась на втором этаже. Он вышел на балкон, оба ангела последовали за ним и встали в проеме.
– Посмотреть бы на них ощипанных! – выкрикнул кто-то из толпы.
Внизу похоть уступила место ярости. Дверь была крепкая, и от этого толпа еще больше расходилась, к своему пущему удовольствию. Человека всегда влекут запретные вещи, это составляет основу цивилизации; нам трудно понять это, ведь мы – протоки, а они – запруды. Атакующие орали до рвоты, разбивали кулаки о створки дверей, ломали ногти, пытаясь вскарабкаться по водосточным трубам, раздирали на себе одежду, тряслись до тошноты, в бешенстве размахивали цветными фонарями, посылавшими в толпу пестрые блики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75