Нет, я не был на нее зол. И досады не испытывал никакой. Все, что я чувствовал прежде, как-то отодвинулось в сторону, почти исчезло.
Мне теперь становится неловко, если я встречаю Таню. Лучше бы таких случайных встреч не было совсем: говорить нам не о чем, не говорить – тоже, какое-то дурацкое положение. Но мы живем в одном дворе, поэтому иногда встречаемся: «Привет!» – «Приветик!»
Хорошее остается в памяти… А что было хорошего? Сразу, пожалуй, не скажешь. Но что-то было. Конечно, было: «кусочек морского дна», и опера, на которую я прошел без билета, и «Таня + Эдик» на стене, и даже драка с Чикиряем… Да что вспоминать! Много было хорошего. Все начиналось очень хорошо. Одна только се улыбка, чуть заметная, лишь уголками губ, как она много для меня значила! А теперь: «Приветик!» – «Привет!» И ступай себе мимо, как сказал Некрасов.
Разобраться в этом мне было трудно, и я рассказал обо всем новому другу Глебу Травушкину, тому самому, у которого узкая лошадиная голова и большие крепкие зубы.
С Глебом мы теперь видимся каждый день. Он или заходит ко мне домой, или ждет во дворе. Мама сказала, что голова у него вовсе не лошадиная и что я напрасно все это выдумал. «Не лошадиная? – удивился я. – А какая же?» – «А у тебя какая?» Я даже растерялся. «У меня нормальная». – «Ты уверен?» – спросила мама. «Уверен». – «А я не очень». Тут мне все стало понятно. «Ты не думай, – сказал я, – я его не дразню. Но голова…» – «Тоже нормальная, – перебила меня мама. – А лицо очень приятное». – «Почему?» – «Открытое и мужественное – вот почему».
Вообще-то лично мне его лицо даже нравится, хоть оно и узкое и вытянутое. Наверное, потому, что сам Глеб нравится. Но мужественное – вот уж никогда бы не подумал. Только это неважно: все равно ведь Глеб – мой настоящий друг. Интересно, а какое лицо у меня? Я не удержался и спросил у мамы. «Подойди к зеркалу, – сказала она, – увидишь сам». К зеркалу я, конечно, не пошел, том более при маме. А жаль, она не сказала: интересно бы узнать. Может, и у меня мужественное, только не говорит она это в «педагогических целях» (ее любимые слова).
И вот однажды, гуляя с Глебом по улицам, я выложил ему про меня и Таню. И как это начиналось, и как кончилось.
– Чепуха на постном масле, – растолковал мне Глеб. – Еще древние греки открыли: все течет и все изменяется. Ты меня пол?
– Пол, – кивнул я.
– Жизнь не стоит. Она движется…
«Он будет академиком, – подумал я. – Надо же, так шпарит!» А Глеб продолжал развивать свою мысль.
– Сегодня ты схватил пару, но завтра подучил – и фьють, – он присвистнул, – ставят тебе пентух. Или наоборот.
– Или наоборот, – вздохнул я.
– Ты в Москве новую «Волгу» видел?
– Нет.
– Смотри вон тогда. – Он показал рукой. – Хорошо идет, а?
– В порядке. И форма современная.
– А главное – техника. Я недавно читал…
– Я тоже. Прибавили бы силенок.
– При ее весе зачем?
Хоть мне и хотелось поспорить, но я смолчал. Он был прав. С другим я бы все равно поспорил. Только не с Глебом. В машинах он толк знал. Я это еще тогда заметил, возле «Мустанга».
Чтобы интересный разговор у нас не кончился, я сказал:
– Да, со старой «Волгой» ее не сравнишь.
– Вот видишь, они правы.
– Кто?
Глеб улыбнулся:
– Древние греки.
С чего это он? Ему про Фому, а он про Ерему.
– Все течет… – пояснил Глеб. – Раньше нам та «Волга» нравилась, теперь другая. Ты «Мужчину и женщину» смотрел?
Я слышал, как девчонки нахваливали эту картину. Она была из тех, на которую до шестнадцати лет не пускают. Но девчонки знали, когда и куда идти (на утренний сеанс в кинотеатр, что подальше от центра). Нет, я не старался посмотреть «Мужчину и женщину». «Какая-нибудь слезливая мура про любовь», – решил я. Жаль, что Глеб перескочил на эту тему. Не стоило говорить ему о Тане: сейчас начнет сравнивать.
– Я, знаешь, Глеб, на такие дамские фильмы не хожу.
– Дамские? – изумился Глеб.
– Конечно, всякая там слезливость.
– Какая слезливость?
– Любовная, какая же еще.
– Да ты что! – захохотал Глеб. (А точнее сказать – заржал, как лошадь.)
Я смотрел на его здоровенные зубы, и мне тоже стало смешно.
– Это фильм про автомобильные гонки, – пояснил Глеб, насмеявшись. – А машины там – будь спок!
– Там разве не про любовь?
– Немножко и про любовь, – подумав, согласился Глеб. – Но прежде всего гонки.
– Тогда нужно сбегать.
– Я с тобой тоже. Пять раз смотрел, но это ничего. Айда?
«Странно, – думал я. – Таня мне про этот фильм все уши прожужжала, музыку из него выучила, а про гонки ни слова. Нет, что ни говори – чудной народ девчонки. А Таня особенно».
Ах, эта фуражка!
Маленький, слегка блестящий козырек и верх из какого-то заменителя под кожу. Края у фуражки не круглые, а угловатые, как бы чуть-чуть под рубленные. Сверху она скорее всего напоминает большущую гайку, только без дырки. Чего бы мы с Глебом не отдали за такую фуражку! Но ее нигде не купишь, ее носят только таксисты.
Шарыгин не таксист. Но он тоже шофер, тоже лихой парень, хотя возит всего-навсего декорации из мастерских в театр. И обратно – из театра в мастерские. А таксистскую фуражку достал ему Чепа, его дружок который работает в таксопарке.
Шарыгин умеет носить свою фуражку. Он чуть сдвигает ее к правому уху, а из-под козырька слегка выпускает курчавую прядку волос. Прядка, правда, рыжая, но это неважно, все равно он отличный парень, наш Витька Шарыгин. И он не жмот: попросишь примерить фуражку – пожалуйста.
Вы спросите, отчего я вдруг заговорил о Шарыгине и его фуражке? Это так, к случаю.
Просто мы с Глебом стояли возле шарыгинского грузовика, посматривали на Витькину фуражку, болтали о том о сем и поджидали других ребят.
Сегодня воскресенье. Сегодня не идти в школу. Это уже само по себе неплохо. А еще мы ждали этот день потому, что сегодня наш двор озеленяется. Мы едем в лес, выкапываем несколько деревьев и сажаем их во дворе.
Дело совсем немудреное, проще пареной репы. Но почему-то такая мысль никому в голову не приходила. Додумался до этого Виталькин отец Петр Сергеевич. Месяц тому назад было общее собрание жильцов. Вот там-то и выступил Петр Сергеевич и предложил озеленить двор. Комендант нашего дома сказал, что это очень правильно и даже похвально, но для озеленения нет средств. «Не предусмотрено», – пояснил он. Тогда, говорят, поднялся с места дядя Вася. Он сказал, что все можно сделать своими руками, была бы лишь машина, а желающие съездить в лес найдутся. «За бесплатно?» – усомнился комендант. И тут стали поднимать руки те, кто согласен был работать «за бесплатно». Даже старик поднял руку – Танин дед. «Ну что ж, – проговорил комендант, – народу, вижу, навалом. А машина? Может, и две понадобится…» Слово тогда попросил Шарыгин. Он сказал, что, если общественность нажмет на завгара, будет машина, хоть две.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42