Адресовано криминальассистенту Моку. – Смолор подал Мюльхаусу листок, вырванный из тетради в клетку.
– Можете не читать. – Мюльхаус яростно затянулся. – Я и так знаю, что там.
– То же, что и в бумажке на трупе Олленборга, – буркнул Мок. – Но с припиской: «Тело у шлюза в Шайтнигене». Он нам сам сообщает, где оставляет трупы.
Бреслау, вторник, 2 сентября 1919 года, без десяти девять утра
Не по-сентябрьски жаркие солнечные лучи освещали комнату для совещаний в комиссии убийств полицайпрезидиума. Цокот копыт, скрежет трамваев и фырканье автомобилей возносились с оживленной улицы Шубрюкке прямо в чистое небо. По узким тротуарам шли на занятия гимназисты. У некоторых под мышками были папки, у других тетради просто обвязаны ремешком. Несколько мальчишек, забыв про гимназию, стояли у памятника святому Яну Непомуцкому и сбивали камнями каштаны. Какой-то извозчик покрикивал на просителей Верховного суда, гурьбой высыпавших на мостовую. К мальчишкам у памятника подошел пожилой человек в котелке и сурово их отчитал. Наверное, ректор, подумал Мюльхаус и с сожалением закрыл окно, возвращаясь из мира школьных воспоминаний к суровой реальности.
Стоило Мюльхаусу взглянуть на мрачные, усталые, злые физиономии своих подчиненных, как его охватила тоска. Этих похмельных тупиц ведь еще инструктировать надо. А тут не знаешь, с чего начать.
– Герр комиссар, – пришел ему на помощь Мок, – может быть, снять всех этих людей с «дела четырех матросов»? Надобности в них все равно никакой…
– Это уж мне решать, Мок, кто будет со мной работать по этому делу, – чеканя слова, произнес Мюльхаус.
– Виноват, герр комиссар.
– Кстати, просто из любопытства… – Комиссар опять подошел к окну, но на этот раз не стал его открывать. – Откуда вы взяли, что «надобности в них нет»? «В них» – это в ком? Во всех, кроме вас одного? Вы это имели в виду?
– Так точно.
– Объяснитесь!
– Убийца, как мы уже установили, хочет, чтобы я признался в какой-то ошибке. С этой целью он зверски расправляется с четырьмя молодыми парнями с мешочками на яйцах. Его цель: взбудоражить публику – раз, лишить меня спокойного сна – два. Теперь образ четырех юношей с выколотыми глазами будет меня преследовать.
– Мок, мы это уже слыхали, – отмахнулся Райнерт.
– Заткнись, приятель. Не твое ведь имя упоминает этот мерзавец в своих записочках.
– Не мешайте криминальассистенту Моку, Райнерт, – прикрикнул Мюльхаус. – Пусть говорит дальше.
– Смолор верно подметил, – Мок глядел прямо в лицо взбешенному Райнерту, – что преступник будет и дальше убивать, если я не признаюсь в своей ошибке. Из него вышел бы хороший предсказатель. Господа, между его жертвами нет ничего общего…
– Есть, – впервые подал голос Кляйнфельд. – Все они как-то связаны с водой. Первые четверо – матросы или мнимые матросы. Скорее всего, как предполагает Мок, завсегдатаи публичных домов. По какой-то причине они предаются разврату в матросских фуражках и в кожаных трусах. Следующая жертва – старый матрос, секретный агент полиции. Одни матросы, как ни погляди.
– Уж не знаю, Мок, – Мюльхаус словно не слышал слов Кляйнфельда, – как вы собирались обосновать свое странное предложение, чтобы все, кроме вас лично, покинули следственную бригаду. Впрочем, ваше обоснование меня не интересует. Я никого не собираюсь снимать с дела. Итак, господа, нас восемь человек. – Мюльхаус посмотрел на своих людей. – Хольст, Прагст, Рос, Райнерт, Кляйнфельд, Смолор и Мок. Столько нас будет и впредь. А теперь к делу… – Комиссар подошел к доске и под словами, начертанными вчера Моком: «Фома Неверный = Мок, Христос = убийца, убитые матросы = знак для Мока», написал: «В каком борделе убийце попались четыре матроса?» – Этим займется Смолор. Как человек из комиссии нравов, он знает все публичные дома в городе. Помогать ему будут мои проверенные люди, Хольст, Прагст и Рос. – Ниже комиссар написал: «Последние минуты Олленборга». – А этим займутся Кляйнфельд и Райнерт. Сбор в этой комнате в пятницу в девять утра. На сегодня все.
– А я? – спросил Мок. – Мне-то чем заниматься?
– Идемте со мной, Мок. Я вас кое с кем познакомлю.
Бреслау, вторник, 2 сентября 1919 года, девять вечера
Доктор Казнич служил ассистентом у профессора Хенигсвальда, специализировался на экспериментальной психологии и гордо именовал себя учеником Фрейда и Верницкого. В Бреславльском университете Казнич читал лекции и вел практические занятия по психоанализу, больше смахивавшие на эксперименты на студентах. Человеческий материал, участвующий в занятиях-опытах, на основании которых доктор делал свои всеобъемлющие выводы, был настолько однороден, что злые языки из мира ученых успели наречь психологию Казнича «наукой о студентах».
Въедливые вопросы доктора, нередко касающиеся различных сторон интимной жизни, поначалу привели Мока в бешенство, но вскоре Эберхард перестал сопротивляться (черт с ним, главное – не допустить дальнейших жертв) и выложил все, что знал о людях, у которых могли быть причины за что-то ему мстить. При этом Мок ни словом не упомянул о Вирте, Цупице и сестричке из Кенигсбергского госпиталя Милосердия Господня. Помощник Казнича старательно записывал все в толстую тетрадь, преданно глядя на мэтра в надежде поймать хоть один одобрительный кивок. Но мэтр был скуп на жесты и головой кивал, только если Мок, рассказывая о своих детских и юношеских годах, выдавал какое-нибудь признание пооткровеннее. Тогда доктор поощрительно улыбался и произносил одно и то же слово: «Понятно».
Это слово звенело в ушах Мока, даже когда он уже лежал в своей кровати в обнимку с бутылкой коньяка. Ни одна женщина не получала от него столько нежности и ласки (за исключением красавиц, порожденных фантазией, и сестрички из Кенигсберга, неизвестно, существовавшей ли на самом деле). За пологом отходил ко сну отец, а сын на своей кровати в нише нежился с подружкой-бутылочкой. «Понятно», – слышалось Моку, и он живо припоминал кое-какие подробности восьмичасовой беседы с Казничем. Какие умные были у доктора глаза и какая тонкая улыбка таилась под черной бородой, когда Мок рассказывал, как мучил во дворе вальденбургской начальной школы жирного Эриха Хюмана! Мок (тогда двенадцатилетний мальчишка) вместе с другими детьми щиплет Хюмана за живот и грудь, тот корчится, извивается, вырывается, щеки у него бордовые, из носа течет кровь, на воротничке, старательно выглаженном матушкой, бурые пятна… От учителей их скрывают кусты, окаймляющие двор. Эрих Хюман падает на колени, Эрих Хюман молит о пощаде, Эрих Хюман взывает к небесам о мести, Эрих Хюман вонзает спицы в тела убитых матросов.
Мысль, что жирняга Хюман мог посчитаться с ним за давнишние унижения, таская туда-сюда тела убитых и ломая им кости, Мок счел нелепой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Можете не читать. – Мюльхаус яростно затянулся. – Я и так знаю, что там.
– То же, что и в бумажке на трупе Олленборга, – буркнул Мок. – Но с припиской: «Тело у шлюза в Шайтнигене». Он нам сам сообщает, где оставляет трупы.
Бреслау, вторник, 2 сентября 1919 года, без десяти девять утра
Не по-сентябрьски жаркие солнечные лучи освещали комнату для совещаний в комиссии убийств полицайпрезидиума. Цокот копыт, скрежет трамваев и фырканье автомобилей возносились с оживленной улицы Шубрюкке прямо в чистое небо. По узким тротуарам шли на занятия гимназисты. У некоторых под мышками были папки, у других тетради просто обвязаны ремешком. Несколько мальчишек, забыв про гимназию, стояли у памятника святому Яну Непомуцкому и сбивали камнями каштаны. Какой-то извозчик покрикивал на просителей Верховного суда, гурьбой высыпавших на мостовую. К мальчишкам у памятника подошел пожилой человек в котелке и сурово их отчитал. Наверное, ректор, подумал Мюльхаус и с сожалением закрыл окно, возвращаясь из мира школьных воспоминаний к суровой реальности.
Стоило Мюльхаусу взглянуть на мрачные, усталые, злые физиономии своих подчиненных, как его охватила тоска. Этих похмельных тупиц ведь еще инструктировать надо. А тут не знаешь, с чего начать.
– Герр комиссар, – пришел ему на помощь Мок, – может быть, снять всех этих людей с «дела четырех матросов»? Надобности в них все равно никакой…
– Это уж мне решать, Мок, кто будет со мной работать по этому делу, – чеканя слова, произнес Мюльхаус.
– Виноват, герр комиссар.
– Кстати, просто из любопытства… – Комиссар опять подошел к окну, но на этот раз не стал его открывать. – Откуда вы взяли, что «надобности в них нет»? «В них» – это в ком? Во всех, кроме вас одного? Вы это имели в виду?
– Так точно.
– Объяснитесь!
– Убийца, как мы уже установили, хочет, чтобы я признался в какой-то ошибке. С этой целью он зверски расправляется с четырьмя молодыми парнями с мешочками на яйцах. Его цель: взбудоражить публику – раз, лишить меня спокойного сна – два. Теперь образ четырех юношей с выколотыми глазами будет меня преследовать.
– Мок, мы это уже слыхали, – отмахнулся Райнерт.
– Заткнись, приятель. Не твое ведь имя упоминает этот мерзавец в своих записочках.
– Не мешайте криминальассистенту Моку, Райнерт, – прикрикнул Мюльхаус. – Пусть говорит дальше.
– Смолор верно подметил, – Мок глядел прямо в лицо взбешенному Райнерту, – что преступник будет и дальше убивать, если я не признаюсь в своей ошибке. Из него вышел бы хороший предсказатель. Господа, между его жертвами нет ничего общего…
– Есть, – впервые подал голос Кляйнфельд. – Все они как-то связаны с водой. Первые четверо – матросы или мнимые матросы. Скорее всего, как предполагает Мок, завсегдатаи публичных домов. По какой-то причине они предаются разврату в матросских фуражках и в кожаных трусах. Следующая жертва – старый матрос, секретный агент полиции. Одни матросы, как ни погляди.
– Уж не знаю, Мок, – Мюльхаус словно не слышал слов Кляйнфельда, – как вы собирались обосновать свое странное предложение, чтобы все, кроме вас лично, покинули следственную бригаду. Впрочем, ваше обоснование меня не интересует. Я никого не собираюсь снимать с дела. Итак, господа, нас восемь человек. – Мюльхаус посмотрел на своих людей. – Хольст, Прагст, Рос, Райнерт, Кляйнфельд, Смолор и Мок. Столько нас будет и впредь. А теперь к делу… – Комиссар подошел к доске и под словами, начертанными вчера Моком: «Фома Неверный = Мок, Христос = убийца, убитые матросы = знак для Мока», написал: «В каком борделе убийце попались четыре матроса?» – Этим займется Смолор. Как человек из комиссии нравов, он знает все публичные дома в городе. Помогать ему будут мои проверенные люди, Хольст, Прагст и Рос. – Ниже комиссар написал: «Последние минуты Олленборга». – А этим займутся Кляйнфельд и Райнерт. Сбор в этой комнате в пятницу в девять утра. На сегодня все.
– А я? – спросил Мок. – Мне-то чем заниматься?
– Идемте со мной, Мок. Я вас кое с кем познакомлю.
Бреслау, вторник, 2 сентября 1919 года, девять вечера
Доктор Казнич служил ассистентом у профессора Хенигсвальда, специализировался на экспериментальной психологии и гордо именовал себя учеником Фрейда и Верницкого. В Бреславльском университете Казнич читал лекции и вел практические занятия по психоанализу, больше смахивавшие на эксперименты на студентах. Человеческий материал, участвующий в занятиях-опытах, на основании которых доктор делал свои всеобъемлющие выводы, был настолько однороден, что злые языки из мира ученых успели наречь психологию Казнича «наукой о студентах».
Въедливые вопросы доктора, нередко касающиеся различных сторон интимной жизни, поначалу привели Мока в бешенство, но вскоре Эберхард перестал сопротивляться (черт с ним, главное – не допустить дальнейших жертв) и выложил все, что знал о людях, у которых могли быть причины за что-то ему мстить. При этом Мок ни словом не упомянул о Вирте, Цупице и сестричке из Кенигсбергского госпиталя Милосердия Господня. Помощник Казнича старательно записывал все в толстую тетрадь, преданно глядя на мэтра в надежде поймать хоть один одобрительный кивок. Но мэтр был скуп на жесты и головой кивал, только если Мок, рассказывая о своих детских и юношеских годах, выдавал какое-нибудь признание пооткровеннее. Тогда доктор поощрительно улыбался и произносил одно и то же слово: «Понятно».
Это слово звенело в ушах Мока, даже когда он уже лежал в своей кровати в обнимку с бутылкой коньяка. Ни одна женщина не получала от него столько нежности и ласки (за исключением красавиц, порожденных фантазией, и сестрички из Кенигсберга, неизвестно, существовавшей ли на самом деле). За пологом отходил ко сну отец, а сын на своей кровати в нише нежился с подружкой-бутылочкой. «Понятно», – слышалось Моку, и он живо припоминал кое-какие подробности восьмичасовой беседы с Казничем. Какие умные были у доктора глаза и какая тонкая улыбка таилась под черной бородой, когда Мок рассказывал, как мучил во дворе вальденбургской начальной школы жирного Эриха Хюмана! Мок (тогда двенадцатилетний мальчишка) вместе с другими детьми щиплет Хюмана за живот и грудь, тот корчится, извивается, вырывается, щеки у него бордовые, из носа течет кровь, на воротничке, старательно выглаженном матушкой, бурые пятна… От учителей их скрывают кусты, окаймляющие двор. Эрих Хюман падает на колени, Эрих Хюман молит о пощаде, Эрих Хюман взывает к небесам о мести, Эрих Хюман вонзает спицы в тела убитых матросов.
Мысль, что жирняга Хюман мог посчитаться с ним за давнишние унижения, таская туда-сюда тела убитых и ломая им кости, Мок счел нелепой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66