В доме Ветеринара, например, то и дело выносили мебель и отправляли обивать новой материей. Помимо этого, с наступлением весны в доме сосредотачивались обойщики, маляры, человек, окуривающий растения – и дяденька, который моет плавательный бассейн, – все в респираторах, кто-то в спецовках синего цвета, а кто-то – в шортах. Все они разгуливали там под взглядом прекрасных глаз Марины, которая на это время оживала, чтобы давать ценные указания. Одни слушали радио, другие насвистывали – главное, чтобы было больше шума. То, что вызывало у меня недовольство в собственном доме, Эдуардо вдохновляло. Он говорил, что встает рано, когда приходят рабочие, и что в таких случаях бывает счастлив. Иными словами, Эдуардо мог получать удовольствие от чего угодно, лишь бы в доме был шум. Представляется ложным высказывание о том, что счастье порой находится в таких миниатюрных вещах, что его не суждено увидеть.
В один прекрасный день Эду заходит повидаться со мной в видеоклуб. Сюда приходят самые разные люди, даже мои бывшие учителя по средней школе, заядлые любители кино. Они просят у меня такие фильмы, о которых я и слыхом не слыхивал, но, судя по названиям, это хорошее кино. Я их, разумеется, все просматривал, прежде чем выдавать. Эду окидывает взглядом стеллажи с кассетами. На нем расстегнутое пальто из бежевой кашемировой ткани, концы пояса небрежно свисают по бокам. На руках – коричневые перчатки под цвет ботинок. Коротко подстриженные волосы создают над его головой ореол. Он спрашивает у меня, не надоедает ли мне здесь, на что я ему отвечаю, что в каждой коробке, которая стоит перед ним, заключен целый мир.
– Конечно, – замечает он. – Мне кино надоело до чертиков. Я насмотрелся достаточно телепередач, когда был маленьким.
– Ты никогда не видел столько телепередач, сколько я.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, потому что в полдень приходил домой обедать, а ты оставался в своем колледже и возвращался домой почти в семь часов вечера.
– Не говори о том, что я не делал, я этого не выношу. Ты не Бог.
– Ты просто незнаком с кино. Ты его не видел. Оно тебе не нравится.
– Смотреть телевизор в полдень – то же самое, что смотреть кино?
– То, о чем я тебе говорю, – отвечаю я, – состоит в том, что одно влечет за собой другое. Я вот хочу снять короткометражный фильм.
– Ты не единственный, – говорит он, прохаживаясь вдоль стеллажей и разглядывая кассеты, но не проявляя к ним никакого интереса.
Под пальто на нем надеты серый свитер с отложным воротником и хлопчатобумажные брюки того же цвета.
– В прошлом году я чуть было не уехал в Китай, – сообщаю я ему.
– Далековато, а?
– Помнишь Вей Пин из «Великой стены»?
Эду притворяется, что силится вспомнить, хотя помнит прекрасно, потому что память у него превосходная, однако это ему и не нравится.
– Что с ней?
– Не знаю, и хоть прошло уже много времени, я все еще помню, как она открывает нам дверь ресторана, одетая в китайскую пижаму, с шиньоном и фарфоровым личиком. Тебе не кажется, что в восточных женщинах есть что-то особенное?
– Все у них, как у других.
– Я не думаю, что во всех странах все одинаково.
– Ты наивен. Везде одно и то же. Все зависит от тебя, от твоего личностного восприятия.
Он кладет перчатки на прилавок. Они сохраняют форму пальцев и суставов, как будто живут собственной жизнью.
– Давно не бывал в этих краях?
– Угомонись, сядь и посмотри на меня своими бездонными голубыми глазами, чистыми и невинными, каких никто на свете не видывал. Моя мать говорит, что очень постарела.
Я ничего не отвечаю, не хочу рассказывать ему о своей матери.
– Вообще-то она не более одинока, чем другие, но кажется, что она именно такая и есть, – говорит он.
– Она всегда казалась такой, – отвечаю я, – даже тогда, когда ты жил с ней. Так что тебе нечего беспокоиться.
– Можно попросить тебя об одной услуге? – спрашивает он, осторожно рассматривая одну из коробок.
Я ожидаю продолжения.
– Мне хотелось бы, чтобы ты время от времени навещал ее, хотя бы только для того, чтобы сказать ей «привет». Не думаю, что прошу о многом. Когда, например, во время своих пробежек ты подбегаешь к дому, нажми звонок, скажи «привет» и беги дальше. Эти маленькие знаки внимания очень нравятся моей матери.
– Я больше не бегаю. Провожу здесь целый день.
– Это всего лишь любезность. Не знаешь, как оказать любезность? Мало же ты знаешь о жизни.
Таня просила меня позаботиться о нем, а он теперь просит позаботиться о его матери. За кого они меня принимают?
– Сделаю все, что смогу, – отвечаю я.
Закрыв клуб, я еду с Эду к нему домой. Он ездит на машине матери, потому что теперь обитает в Мексике, где живет и Таня со своим гангстером.
– Фактически я больше ничем, кроме путешествий, не занимаюсь. Постоянно нахожусь одной ногой здесь, другой – там, – рассказывает он.
– Очень активная жизнь, правда?
Он закрывает глаза, как будто устал, и садится в машину. «Аполлон» постепенно уходит назад. Он построен в форме пирамиды из стекла, и пока еще непогашенные огни остаются в пустоте, светят, как маленькое созвездие из небытия.
Мы проезжаем мимо бензоколонки и выезжаем на дорогу, обсаженную с обеих сторон деревьями. Потом поднимаемся по улице», на которой я живу, и дальше – на холм, оставляя по сторонам деревья, тропинки, заборы и остекленные портики, погруженные в полутьму. Я думаю над тем, как далеко пойдет моя мать в своем альтруизме, почему она должна быть постоянно довольна и что плохого в наступлении второй половины дня.
– Ты имеешь какое-нибудь отношение к наркотикам? – спрашиваю я Эду не задумываясь.
– Ты мне таких вопросов не задавай, я на них отвечать не собираюсь, – отвечает он, ничуть не удивившись.
– А мне все равно, – замечаю я. – Я ни во что свой нос совать не собираюсь.
– Живу я хорошо, – говорит Эду, – очень хорошо, и до сих пор никого не убил.
Он паркует машину на улице, и мы открываем калитку, ведущую в сад. Эду закуривает сигаретку и смотрит на звезды. Небо чистое. Венера поблескивает прямо над крышей дома, над ее коньком, словно ее, единственную, специально там повесили. Слева луна в последней четверти. Она висит значительно ниже, чем остальная часть небосвода. В абсолютном покое ночи слышится отдаленный лай собаки, и тишина плывет волнами над крышами домов. Светятся окна, а луга, сосновые рощи и горы погружены в голубой мрак.
– Почему мы так страдаем, хотя являемся, по сути дела, ничтожествами? – спрашивает вдруг Эдуардо.
Рядом с бассейном растут две пальмы, которые на фоне неба кажутся небольшими темными пятнами. Мы идем по краю бассейна друг за другом. Свет холодными водоворотами отражается на поверхности бассейна. Летом вода была настолько прозрачна, что была видна во всех подробностях мозаика на дне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59