– Силой?.. Это мы-то с тобой действуем силой!
Он горько засмеялся.
После паузы она говорила задумчиво:
– Да. Если он и вернется, то лишь из страха или от жалости к нам, а не потому, что мы ему нужны. Ну, удивится нашей бедности, но удивится, как чужой или даже как враг. Уж лучше пусть навсегда запомнит прежние счастливые времена… пусть так и не поймет, какое зло нам причинил… Вот все, что мы можем ему оставить. Наши земли, деньги, много ли они значат? Они все равно достались бы ему… только он получил их немного раньше времени.
– Так ты его еще и оправдываешь?!
– Не оправдываю, мне ли его оправдывать! Но он наш сын, Энрико, наш сын! И таких сыновей теперь, увы, немало. Да, нам больше нечем с ним поделиться, мы нищие, так пусть хоть не будет между нами обид, злобы. – Она грустно улыбнулась. – Последнее наше сокровище не надо прятать в сейф. Ему не страшны и автоматы, но отдать его Джулио мы не в силах – ведь он из другого мира. Я понимаю, что эта молодежь обдирает нас как липку, но насмехаться над собой я не позволю.
– Да что ты, родная моя! Неужто до сих пор не поняла, что Джулио уже давно смеется над нами, что в душе он считает нас жалкими, глупыми обломками прошлого?
– Все так, Энрико, но для меня Джулио и такие, как он, остаются загадкой, дьявольской загадкой. Им еще предстоит прошагать тысячи и тысячи километров по жизни, прежде чем они поймут нас. И все же, может быть, в один прекрасный день… Это теперь моя единственная надежда.
Энрико только помрачнел еще больше.
– Все это сантименты в духе Эдмондо де Амичиса! Прости, дорогая, но ты впала в дурацкую риторику. Гуманную, благородную, но все же риторику. А я не миссионер и не святой.
Анна не вняла ему, не желая отказываться от последней надежды, от своего крохотного утешения – только оно помогало ей преодолевать бесконечную усталость.
– Ты же мужчина, Энрико. Тебе и надо быть твердым, и, как бы нас ни душило горе, ты, я знаю, никогда не сдашься.
XII
ЗОЛОТОИСКАТЕЛИ БЫЛЫХ ВРЕМЕН
Энрико упорно продолжал разыгрывать жалкую комедию, и, хотя притворство давалось ему с великим трудом, он без запинки, без всяких колебаний, словно одержимый проговаривал текст роли.
Иногда он все же не удерживался от вопроса с подвохом:
– Послушай, Джулио, а почему твои компаньоны больше меня не шантажируют, не требуют выкупа?
– Папа, у моих компаньонов, как ты их называешь, теперь тьма других дел.
– А ведь кое-что у меня еще осталось – пакет акций на предъявителя… немного, но ценных. Почему бы тебе их не забрать?
– Мне… При чем тут я?.. Но я приду, папа, приду… если только меня отпустят.
– Отпустят, наверняка отпустят. Ты только попроси. Какая им выгода держать тебя, вернее, содержать?
Еще один каверзный вопрос, но Джулио ловко вывернулся:
– Что же мне, донести на них? И потом, знаешь, папа, они стали относиться ко мне как к своему приятелю.
И они все это проглатывали, невольно втягиваясь в сеть наглой лжи. Основательно все обдумав и обсудив, они теперь ясно представляли, как обстоит дело. Его гнусное вранье окончательно убедило их, что Джулио живет один или же – что еще хуже – в компании таких же подлецов и их пособников.
Прежде Энрико, словно на заигранной пластинке, то и дело твердил одно и то же: «Почему ты не возвращаешься?» Теперь же, меряя шагами кабинет, он все чаще в отчаянии восклицал:
– Анна, я иду к следователю!
И все не шел.
Понял Джулио, что его раскусили, или нет, но он невозмутимо продолжал играть свою роль.
– Поверь, папа, в последние годы жизнь стала более ясной, открытой, я бы даже сказал, честнее стала. К примеру, женские юбки. Раньше они скрывали все, и мужчины, как золотоискатели былых времен в погоне за сокровищем, теряли состояния, становились рогоносцами, а в итоге вместо сокровища обнаруживали обыкновенные трусики! А теперь – voil?, и в дамки!
– Ишь, какой ты стал образованный!
– Я много думал, папа, и мог бы, как Сильвио Пеллико, написать «Мои темницы». Но мои, понимаешь, мои темницы и все, что происходит вокруг. Вот тебе еще пример… Ты видишь широкий луг, мирно пасущихся коров, быка, нежно-зеленую траву, и все. А я вижу еще и коровьи лепешки. Вот в чем разница!
– Ты прав, в жизни есть хорошие и плохие стороны. Тебе что больше по душе?
– Я беспристрастен, папа, потому ценю и то и другое. Такова жизнь.
– О, да ты становишься философом, Джулио, это они так тебя просветили?
– До чего ты старомоден, папа!
– Баран тоже, когда встречает овцу, делает свое дело, не заботясь о том, наблюдают за ним или нет.
– И молодец!
– И все-таки почему ты не возвращаешься?
– Я нужен им, чтобы помогать по хозяйству… Брать прислугу теперь накладно, тем более что есть я…
– Значит, ты самый настоящий раб.
– Ну и словечки у тебя, папа! Вот вы уж точно рабы. Как ослы, прикованные к своей повозке, вы – рабы пасхальных открыток, семейных портретов, обручальных колец, церковных предрассудков, дурацкого патриотизма, ради которого вы готовы околевать в окопах… Ах да, забыл, я сменил имя и фамилию.
– Ты больше не Джулио Тарси?
– Нет, папа, я Марио Бьянки.
– А почему?
– Так удобнее. Такую фамилию носят миллионы итальянцев. Все равно я остаюсь вашим сыном, правда? Только… только вы уж привыкайте звать меня Марио.
– А почему тебе так удобнее?
Джулио, как всегда, ушел от прямого ответа.
– Поразмыслив, я пришел к выводу, что жизнью надо начинать наслаждаться как можно раньше. Ты не думай, я учился, как мама просила. И, если хочешь знать, в античности самым последним болваном – болваном с большой буквы – был Катон. Тоже мне Цензор! Кого он осуждал, этот несчастный? «Красавицу на каждый день» или вестерны? Ручаюсь, живи он в наше время, засучил бы рукава, слопал с десяток бутербродов, надулся пива, а вечерком отправился бы на лужок позабавиться с девчонкой. Разве я не прав, папа?
Он все говорил и говорил, бессвязно, бестолково, нагло, а главное, без умолку, точно внутри у него была пружина и она не давала ему остановиться.
Однажды Анна спросила:
– А что стало с той женщиной, с той красивой женщиной, о которой ты рассказывал?
– А, с этой!.. Она давно сбежала, мама.
Анну, однако, его ответ убедил в обратном – та женщина по-прежнему живет с ним. Но с Энрико она своим открытием не поделилась – это бы его добило.
Анна упорно стремилась докопаться до истины и столь же упорно ее избегала, укрывалась за привычными словесными формулами, со страхом сознавая, что уже не верит, не может им верить.
Тогда она стала искать утешения в боге. Но и он, казалось, отрекся от них, иначе зачем ему было выносить такой суровый приговор не столько сыну, потерявшему человеческий облик, сколько им самим, их телам, их опустошенным душам?
Она попыталась найти моральное прибежище в церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28