«Жизнь идет своей дорогой!» — только и всего, что он сказал об уходе Рахель. Он не бросил в нее камнем и оправдывать не стал.
В последнее время бывал у нас редко, в свои еженедельные приходы на Пааделайд больше останавливался в доме учителя. Где сейчас Элиас — в Панкранна, в волостном правлении, или уже увезли в город? Наложили арест и на имущество, отобрали деньги? Правда, больших денег Элиас у себя не держал, отправлял в заграничный банк, говорил, что по крайней мере до тех пор можно здесь жить, пока разрешают отсылать в другие места деньги... Наведался уже урядник с кордонщиками к учителю или только собирается туда?
Все это проносилось в сознании отца, Яагупа и даже в моем. Но дело было настолько деликатным, что ни отец, ни Яагуп не решались на лишние расспросы.
— Ах, сегодня под стражей, завтра опять на свободе! Прозит!— сказал Яагуп, поднимая кружку.
Сам он пил по глоточку, а кордонщиков и урядника заставлял выпивать до дна. И тут, за столом, будто само собой, верховодил Яагуп.
Яагуп уставился на пивной кувшин, который он опорожнил в кружку урядника, и сказал:
— Не иссякла еще ячменная влага! Пойдем, отец, откроем в амбаре новый бочонок. Напор такой, что если одному цедить, то и рот, и глаза зальет.
Отец взял ведро, и было слышно, как их шаги удаляются к амбару. Урядник глянул на часы на стене, прислушался и стал пристально следить за Леной. Но уже вернулся Яагуп с ведром пива, на бровях и на вязанке пена.
— Ну и напор у пива, все равно что турок под султаном,— сказал Яагуп.— Один и не подходи, у другого сразу чтоб ведро наготове.
— Хозяин куда подевался?— спросил урядник.
— Старый человек, и ему своего нутряного напора не сдержать. Пошел туда, куда царь пешком ходит,— ответил Яагуп.
— Что он сказал?— спросил по-русски кордонщик, который знал только то, что кайзер на здешнем языке — это царь.
Урядник перевел слова Яагупа, тут же примирительно добавив, что здешние люди всегда говорят так, когда в доме чужие, к тому же за столом. Хотят повежливее сказать.
— У царя есть туалет,— пояснил кордонщик.— Не наше дело рассуждать, куда царь ходит.
Урядник пожал плечами. Может, это и было той последней каплей, той унцией, которая настолько перевесила чашу весов, что месяца через два урядника перевели из
Панкранна в другую, поменьше волость, хотя жалованье и осталось прежним. Но по служебной лестнице это было шагом назад и, в свою очередь, дурно повлияло на его последующую жизнь: излишне подружился с вином, и в конце концов его вообще освободили от должности. Но в тот раз, за столом у нас, он пил еще умеренно, и Яагупу приходилось его все время понуждать. Ему было важно, чтобы все трое посильнее захмелели и отец успел сбегать в школу и предупредить, чтобы учитель спрятал все книги Элиаса, хоть на пастбище в можжевельнике, где их ни урядник, ни пограничники не найдут.
Урядник все чаще зыркал на часы и просто так оглядывал комнату, чтобы кордонщики не заметили, что он смотрит на время, и тоже не стали бы сомневаться, что у хозяина занимает столько времени дело, на которое царь пешком ходит.
Наконец отец пришел, для вида оправляя в дверях штаны и пиджак.
— Ну, наконец-то,— сказал урядник.
— Что поделаешь, старая лодка, она и с кормы, и с носа течет. Чтоб законопатить, нужно время.
— Что он сказал?— спросил кордонщик.
Урядник ответил, что это трудно передать слово в слово, что он переведет только смысл. Что и сделал.
Второй пограничник, который знал немного по-эстонски, листал Библию, которую урядник вознамерился забрать как вещественное доказательство. Если бы там было что-то приписано, может, они и взяли бы ее с собой, но, кроме ровных, аккуратно проведенных под линейку карандашом линий на отдельных страницах, в Библии ничего не было.
Так у нас ничего и не забрали, и Библия осталась. Старого Элиаса, из-за которого явились на Пааделайд урядник и два пограничника, хотя и выпустили после двухнедельной отсидки из волостной каталажки, но больше ему не дозволялось проживать тут, возле границы, и вообще в Прибалтийском крае. В России он мог выбирать себе место любое — кроме Москвы и Петербурга. Элиас выбрал Псков. От Сааремаа он был за несколько сот верст, но все же ближе к Пааделайду, чем любой другой российский город или деревня.
Пааделайдцы, Пикеы и Ряхки, все, кто был на ногах, пришли в Панкранна проводить Элиаса.
— В чем же тебя винят?— спрашивали все.
— Об этом спросите барона фон Маака и нового пастора фон Халлера.
— Как же это мы пойдем у них спрашивать. А если и пошли бы, разве они скажут.
— Да уж не промолчат! Не могу я вам больше ничего сказать, кроме того, что новая метла метет чисто. А то еще обвинят, что затеял в поселке митинг.
— А чего в заграницу не уедешь, если тебе нельзя больше здесь оставаться?— спросили у него.
— Не разрешают. Надо было ехать, пока дозволяли. Но я ведь говорил, чтобы митинг не устраивать, ничего больше не спрашивайте. Врать не хочу, а говорить правду...— Элиас махнул рукой и отвернулся.
В свое время Элиас приехал в Панкранна, как барин, на почтовых, и уезжал сейчас отсюда по-барски, заказал себе перекладные. Книги, даже журналы мод у него отобрали, но швейная машинка и два кожаных чемодана все же остались. Он велел вознице все уложить. Встал возле коляски, в синем дорогом плаще, шляпе, в руках трость с серебряным набалдашником. Повернулся спиной, чтобы не показывать своих переживаний. Собравшись с духом, обернулся и сказал:
— Пусть дети подойдут! Этого им никто в вину не поставит.
Мы, молодые Пиксы и Ряхки, некоторые уже с пушком на губах, другие еще от горшка два вершка, сгрудились вокруг старого Элиаса. Он брал на руки малышей, старшим ерошил волосы, каждому ребенку из Пааделайда, кто стоял возле него, дал по десятирублевой золотой монете. И мы с Наамой получили по золотому. По тем временам это были большие, очень большие для ребенка деньги, и я не хотел их принимать, пытался вернуть обратно.
— Вот подрастешь и приедешь повидаться. На дорогу будет...— Но потом передумал:— Нет, не приезжай! Лучше купи себе книг!— Затем обернулся к взрослым, которые пришли проводить его: — Отыщите в книге господней и прочитайте!
Это и были его последние слова в Панкранна. Сел в коляску, кучер на козлах понукнул лошадь, и Элиас уехал, даже не оглянувшись. Думаю, что у него были слезы на глазах, он не хотел показаться слабым.
Элиаса провожали не только пааделайдцы. Пришли те, кто почитал его, были наверняка и доносчики. Ведь неспроста для своей следующей проповеди пастор Халлер взял те же слова из Библии, которые, покидая Панкранна,
произнес Элиас: «Отыщите в книге господней и прочитайте!»
Не называя имени Элиаса, пастор повторил их десятки раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
В последнее время бывал у нас редко, в свои еженедельные приходы на Пааделайд больше останавливался в доме учителя. Где сейчас Элиас — в Панкранна, в волостном правлении, или уже увезли в город? Наложили арест и на имущество, отобрали деньги? Правда, больших денег Элиас у себя не держал, отправлял в заграничный банк, говорил, что по крайней мере до тех пор можно здесь жить, пока разрешают отсылать в другие места деньги... Наведался уже урядник с кордонщиками к учителю или только собирается туда?
Все это проносилось в сознании отца, Яагупа и даже в моем. Но дело было настолько деликатным, что ни отец, ни Яагуп не решались на лишние расспросы.
— Ах, сегодня под стражей, завтра опять на свободе! Прозит!— сказал Яагуп, поднимая кружку.
Сам он пил по глоточку, а кордонщиков и урядника заставлял выпивать до дна. И тут, за столом, будто само собой, верховодил Яагуп.
Яагуп уставился на пивной кувшин, который он опорожнил в кружку урядника, и сказал:
— Не иссякла еще ячменная влага! Пойдем, отец, откроем в амбаре новый бочонок. Напор такой, что если одному цедить, то и рот, и глаза зальет.
Отец взял ведро, и было слышно, как их шаги удаляются к амбару. Урядник глянул на часы на стене, прислушался и стал пристально следить за Леной. Но уже вернулся Яагуп с ведром пива, на бровях и на вязанке пена.
— Ну и напор у пива, все равно что турок под султаном,— сказал Яагуп.— Один и не подходи, у другого сразу чтоб ведро наготове.
— Хозяин куда подевался?— спросил урядник.
— Старый человек, и ему своего нутряного напора не сдержать. Пошел туда, куда царь пешком ходит,— ответил Яагуп.
— Что он сказал?— спросил по-русски кордонщик, который знал только то, что кайзер на здешнем языке — это царь.
Урядник перевел слова Яагупа, тут же примирительно добавив, что здешние люди всегда говорят так, когда в доме чужие, к тому же за столом. Хотят повежливее сказать.
— У царя есть туалет,— пояснил кордонщик.— Не наше дело рассуждать, куда царь ходит.
Урядник пожал плечами. Может, это и было той последней каплей, той унцией, которая настолько перевесила чашу весов, что месяца через два урядника перевели из
Панкранна в другую, поменьше волость, хотя жалованье и осталось прежним. Но по служебной лестнице это было шагом назад и, в свою очередь, дурно повлияло на его последующую жизнь: излишне подружился с вином, и в конце концов его вообще освободили от должности. Но в тот раз, за столом у нас, он пил еще умеренно, и Яагупу приходилось его все время понуждать. Ему было важно, чтобы все трое посильнее захмелели и отец успел сбегать в школу и предупредить, чтобы учитель спрятал все книги Элиаса, хоть на пастбище в можжевельнике, где их ни урядник, ни пограничники не найдут.
Урядник все чаще зыркал на часы и просто так оглядывал комнату, чтобы кордонщики не заметили, что он смотрит на время, и тоже не стали бы сомневаться, что у хозяина занимает столько времени дело, на которое царь пешком ходит.
Наконец отец пришел, для вида оправляя в дверях штаны и пиджак.
— Ну, наконец-то,— сказал урядник.
— Что поделаешь, старая лодка, она и с кормы, и с носа течет. Чтоб законопатить, нужно время.
— Что он сказал?— спросил кордонщик.
Урядник ответил, что это трудно передать слово в слово, что он переведет только смысл. Что и сделал.
Второй пограничник, который знал немного по-эстонски, листал Библию, которую урядник вознамерился забрать как вещественное доказательство. Если бы там было что-то приписано, может, они и взяли бы ее с собой, но, кроме ровных, аккуратно проведенных под линейку карандашом линий на отдельных страницах, в Библии ничего не было.
Так у нас ничего и не забрали, и Библия осталась. Старого Элиаса, из-за которого явились на Пааделайд урядник и два пограничника, хотя и выпустили после двухнедельной отсидки из волостной каталажки, но больше ему не дозволялось проживать тут, возле границы, и вообще в Прибалтийском крае. В России он мог выбирать себе место любое — кроме Москвы и Петербурга. Элиас выбрал Псков. От Сааремаа он был за несколько сот верст, но все же ближе к Пааделайду, чем любой другой российский город или деревня.
Пааделайдцы, Пикеы и Ряхки, все, кто был на ногах, пришли в Панкранна проводить Элиаса.
— В чем же тебя винят?— спрашивали все.
— Об этом спросите барона фон Маака и нового пастора фон Халлера.
— Как же это мы пойдем у них спрашивать. А если и пошли бы, разве они скажут.
— Да уж не промолчат! Не могу я вам больше ничего сказать, кроме того, что новая метла метет чисто. А то еще обвинят, что затеял в поселке митинг.
— А чего в заграницу не уедешь, если тебе нельзя больше здесь оставаться?— спросили у него.
— Не разрешают. Надо было ехать, пока дозволяли. Но я ведь говорил, чтобы митинг не устраивать, ничего больше не спрашивайте. Врать не хочу, а говорить правду...— Элиас махнул рукой и отвернулся.
В свое время Элиас приехал в Панкранна, как барин, на почтовых, и уезжал сейчас отсюда по-барски, заказал себе перекладные. Книги, даже журналы мод у него отобрали, но швейная машинка и два кожаных чемодана все же остались. Он велел вознице все уложить. Встал возле коляски, в синем дорогом плаще, шляпе, в руках трость с серебряным набалдашником. Повернулся спиной, чтобы не показывать своих переживаний. Собравшись с духом, обернулся и сказал:
— Пусть дети подойдут! Этого им никто в вину не поставит.
Мы, молодые Пиксы и Ряхки, некоторые уже с пушком на губах, другие еще от горшка два вершка, сгрудились вокруг старого Элиаса. Он брал на руки малышей, старшим ерошил волосы, каждому ребенку из Пааделайда, кто стоял возле него, дал по десятирублевой золотой монете. И мы с Наамой получили по золотому. По тем временам это были большие, очень большие для ребенка деньги, и я не хотел их принимать, пытался вернуть обратно.
— Вот подрастешь и приедешь повидаться. На дорогу будет...— Но потом передумал:— Нет, не приезжай! Лучше купи себе книг!— Затем обернулся к взрослым, которые пришли проводить его: — Отыщите в книге господней и прочитайте!
Это и были его последние слова в Панкранна. Сел в коляску, кучер на козлах понукнул лошадь, и Элиас уехал, даже не оглянувшись. Думаю, что у него были слезы на глазах, он не хотел показаться слабым.
Элиаса провожали не только пааделайдцы. Пришли те, кто почитал его, были наверняка и доносчики. Ведь неспроста для своей следующей проповеди пастор Халлер взял те же слова из Библии, которые, покидая Панкранна,
произнес Элиас: «Отыщите в книге господней и прочитайте!»
Не называя имени Элиаса, пастор повторил их десятки раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54