.. Вы спите?
Она говорила и, поддаваясь ее хриплому голосу, Владимир начинал верить, что все, о чем она говорит, может быть правдой. Тишина уснувшего дома, далекий стук снега по окнам, отблески какого-то света, упрятанного в глубине зала, отодвигали в сторону прежние мысли. Все становилось простым и ясным. В мире существовали удивительные И сложные вещи — угол, отгороженный простынями, разговор двоих в ночной темноте, нехитрые планы на будущее, понятные каждому мечты...
— Нет, я не сплю... Я слушаю тебя...
Владимир не слыхал, как просыпается громадный зал — зашипели примуса, на простынях закачались желтые пятна керосиновых ламп, стали подниматься дети. Люди собирались на работу, торопливо глотали завтраки, натягивали сапоги, громко топая ими по полу.
Он спал, разметавшись на кровати, и лицо у него было злое и спокойное.
Когда Владимир открыл глаза, уже было светло. Он увидел лепной закопченный потолок. В углу — расколотый пополам камин, покрытый зелеными изразцами. Трещину заткнули тряпками и ветошью. В камине стояли пустые банки и бутылки. Гипсовые серые скульптуры поддерживали карниз потолка, согнувшись под его тяжестью. Они смотрели пустыми глазницами на хаос простыней и фанерных листов, выгородивших бесчисленные соты человеческого жилья.
Владимир жевал чуть теплую картошку.и читал записку:
«Володечка! Кушайте и отдыхайте. Помните наш разговор? Я жду вас на заводе. Приходите. Наташа». И адрес.
Он повертел в руках обрывок бумаги и улыбнулся. Над простынями возвышалось окно — старинное, большое, выложенное цветными стеклами. Солнце пробивало слой пыли, и в полумраке окно мерцало, как икона. И было тихо.
Владимир надел шинель, взял костыль и, тяжело припадая на ногу, побрел к двери. Он искал ее долго, блуждал по чьим-то комнатам, проходил через отгороженные углы. Лабиринт простыней, висящих на веревках, вел его мимо застланных кроватей, спящих на полу детей, кухонных столов, с еще не убранными грязными тарелками и разбросанными ложками... Наконец он нашел дверь, миновал вахтер-шу и вышел на лестничную клетку.
За ночь намело сугробы. Солнце поднималось красное. Несмотря на адский холод, оно еще грело; а в тени домов дул пронизывающий ветер. Люди шли торопливо, пряча лица в поднятые воротники. Трамваи отчаянно неслись, по рельсам, слепые от мохнатого инея на стеклах. Бесчисленные дымы поднимались от стен зданий — жестяные колена самодельных труб торчали из окон. Воробьи плясали у тощих авосек, вывешенных наружу из форточек.
Владимир долго ехал в трамвае, потом сошел в конце маршрута и побрел улочкой в сторону чуть видимой кирпичной трубы. Домишки становились все меньше, узенькие тропки бежали к ним от разбитой колесами машин бугристой дороги.
«По этому пути я буду теперь ходить каждый день. Рано, утром. И, ночью. Всегда вдвоем. Надо устроиться в одну смену. Летом, наверно,: тут не плохо. А зима не весь год. Да и приятно по морозцу. Ночью Наташа что-то говорила об учебе. Может быть, она права. Все-таки он перед войной окончил три курса строительного техникума. Пошел на войну добровольцем, в девятнадцать неполных лет... Был на производственной практике в небольшом южном городке
и в первый же день войны направился в военкомат. Черт, как давно это произошло, даже не верится. Еще год — и диплом в кармане, но не получилось. Теперь, все забыл. Конечно, можно вспомнить, засесть за учебники. Заставить учиться Наташку. Вдвоем легче. Любовь? Да нет. Что-то другое. И не стоит в'этом копаться. Главное,все теперь ясно и понятно. И за то девочке спасибо».
Владимир миновал пустую, с распахнутой дверью проходную завода. Рыжая тощая собака шла рядом, принюхиваясь к незнакомому человеку. Двор был пустынен. Длинные навесы тянулись в его глубину. Под некоторыми лежали штабеля серого необожженного кирпича, Чуть видно дымила старая труба, приземистая, как шахматная тура. В низком бараке что-то изредка погромыхивало и железно стучало. Владимир прижался лицом к окну, но сквозь иней и паутину ничего не видел, кроме красных отсветов огня. Протопала мохнатая лошадь, запряженная в рыжую подводу, на которой громоздились рыжие кирпичи. И дальше, за бараком, снег покрывали длинные рыжие полосы кирпичной пыли. Иногда они сливались в большие пятна, и сапоги Владимира, проламывая цветную корку, оставляли на них разрыхленную белую вату изнанки.
Владимир остановился возле длинной печи — это был сложенный из закопченного кирпича могучий холм. Черная дыра входа, как пробоина, темнела в, метровой толще кладки. Снег возле него был утоптан, перемешан с рыжими осколками.
Владимир вошел в печь, и его обдало жарким теплом. Дыхание сдавило, сразу на лице проступил пот, а глаза бессильны были найти хоть слабое пятно света в кромешном, невыносимо душном, прокаленном мраке. Он постоял несколько минут, мокрый, задыхающийся, оглушенный тиши-ной, и торопливо заковылял к выходу. Глотнул морозного воздуха, ослеп от сияющего снега. Стоял, расставив ноги и опираясь на костыль, и медленно прозревал, возвращаясь к солнцу, остужая на ветру пересохшие легкие...
Отдышавшись, Владимир пошел вдоль стены. За углом. он увидел еще несколько печей. Многие из них были занесены снегом и возвышались над заводским двором покатыми буграми, похожие на гигантские берлоги. Вершины голых деревьев качались на уровне их каменных сводов...
Владимир заметил людей. Над входом в печь клубился пар. Стучали по рельсам вагонетки. Скрипели колеса дере-вянных тачек. Слышались голоса.
Владимир стоял возле заиндевелых кустов, провалившись в снег по колени. Рыжая тощая собака, отбежав в сторону, молча наблюдала за ним.
Их было много — людей. И почти все —- женщины. Закутанные в платки, в тяжелые полушубки и ватники, в больших растоптанных валенках, покрытые рыжей коростой кирпичной пыли, они вырывались из клубящегося пара потные, задыхающиеся. Налегая всем телом; катили по доскам тачки, полные дымящихся горячих слитков. Лица у них были обожжены ветром и распарены жарой. Они бежали рысью по мосткам, с трудом удерживая равновесие. Ошметки спрессованного рыжего снега летели из-под колес. Слышалось хриплое дыхание. Сорванными на морозе голосами они покрикивали друг на друга, иногда чему-то смеялись и уже с пустыми тачками ныряли в проломленную в стене дыру входа, слабо освещенную переносной лампой, Й размытые паром тени их возникали в глубине печи..
«...Это то, что она мне обещала сегодня ночью. Прекрасное будущее, распланированное на годы вперед. Светлое, радостное будущее. Неужели она ничего не понимает? Может быть, ей для жизни достаточно. Но, подумать, всю жизнь среди кирпичей, хриплых баб... этих каменных горячих холмов...»
Он увидел Наташу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Она говорила и, поддаваясь ее хриплому голосу, Владимир начинал верить, что все, о чем она говорит, может быть правдой. Тишина уснувшего дома, далекий стук снега по окнам, отблески какого-то света, упрятанного в глубине зала, отодвигали в сторону прежние мысли. Все становилось простым и ясным. В мире существовали удивительные И сложные вещи — угол, отгороженный простынями, разговор двоих в ночной темноте, нехитрые планы на будущее, понятные каждому мечты...
— Нет, я не сплю... Я слушаю тебя...
Владимир не слыхал, как просыпается громадный зал — зашипели примуса, на простынях закачались желтые пятна керосиновых ламп, стали подниматься дети. Люди собирались на работу, торопливо глотали завтраки, натягивали сапоги, громко топая ими по полу.
Он спал, разметавшись на кровати, и лицо у него было злое и спокойное.
Когда Владимир открыл глаза, уже было светло. Он увидел лепной закопченный потолок. В углу — расколотый пополам камин, покрытый зелеными изразцами. Трещину заткнули тряпками и ветошью. В камине стояли пустые банки и бутылки. Гипсовые серые скульптуры поддерживали карниз потолка, согнувшись под его тяжестью. Они смотрели пустыми глазницами на хаос простыней и фанерных листов, выгородивших бесчисленные соты человеческого жилья.
Владимир жевал чуть теплую картошку.и читал записку:
«Володечка! Кушайте и отдыхайте. Помните наш разговор? Я жду вас на заводе. Приходите. Наташа». И адрес.
Он повертел в руках обрывок бумаги и улыбнулся. Над простынями возвышалось окно — старинное, большое, выложенное цветными стеклами. Солнце пробивало слой пыли, и в полумраке окно мерцало, как икона. И было тихо.
Владимир надел шинель, взял костыль и, тяжело припадая на ногу, побрел к двери. Он искал ее долго, блуждал по чьим-то комнатам, проходил через отгороженные углы. Лабиринт простыней, висящих на веревках, вел его мимо застланных кроватей, спящих на полу детей, кухонных столов, с еще не убранными грязными тарелками и разбросанными ложками... Наконец он нашел дверь, миновал вахтер-шу и вышел на лестничную клетку.
За ночь намело сугробы. Солнце поднималось красное. Несмотря на адский холод, оно еще грело; а в тени домов дул пронизывающий ветер. Люди шли торопливо, пряча лица в поднятые воротники. Трамваи отчаянно неслись, по рельсам, слепые от мохнатого инея на стеклах. Бесчисленные дымы поднимались от стен зданий — жестяные колена самодельных труб торчали из окон. Воробьи плясали у тощих авосек, вывешенных наружу из форточек.
Владимир долго ехал в трамвае, потом сошел в конце маршрута и побрел улочкой в сторону чуть видимой кирпичной трубы. Домишки становились все меньше, узенькие тропки бежали к ним от разбитой колесами машин бугристой дороги.
«По этому пути я буду теперь ходить каждый день. Рано, утром. И, ночью. Всегда вдвоем. Надо устроиться в одну смену. Летом, наверно,: тут не плохо. А зима не весь год. Да и приятно по морозцу. Ночью Наташа что-то говорила об учебе. Может быть, она права. Все-таки он перед войной окончил три курса строительного техникума. Пошел на войну добровольцем, в девятнадцать неполных лет... Был на производственной практике в небольшом южном городке
и в первый же день войны направился в военкомат. Черт, как давно это произошло, даже не верится. Еще год — и диплом в кармане, но не получилось. Теперь, все забыл. Конечно, можно вспомнить, засесть за учебники. Заставить учиться Наташку. Вдвоем легче. Любовь? Да нет. Что-то другое. И не стоит в'этом копаться. Главное,все теперь ясно и понятно. И за то девочке спасибо».
Владимир миновал пустую, с распахнутой дверью проходную завода. Рыжая тощая собака шла рядом, принюхиваясь к незнакомому человеку. Двор был пустынен. Длинные навесы тянулись в его глубину. Под некоторыми лежали штабеля серого необожженного кирпича, Чуть видно дымила старая труба, приземистая, как шахматная тура. В низком бараке что-то изредка погромыхивало и железно стучало. Владимир прижался лицом к окну, но сквозь иней и паутину ничего не видел, кроме красных отсветов огня. Протопала мохнатая лошадь, запряженная в рыжую подводу, на которой громоздились рыжие кирпичи. И дальше, за бараком, снег покрывали длинные рыжие полосы кирпичной пыли. Иногда они сливались в большие пятна, и сапоги Владимира, проламывая цветную корку, оставляли на них разрыхленную белую вату изнанки.
Владимир остановился возле длинной печи — это был сложенный из закопченного кирпича могучий холм. Черная дыра входа, как пробоина, темнела в, метровой толще кладки. Снег возле него был утоптан, перемешан с рыжими осколками.
Владимир вошел в печь, и его обдало жарким теплом. Дыхание сдавило, сразу на лице проступил пот, а глаза бессильны были найти хоть слабое пятно света в кромешном, невыносимо душном, прокаленном мраке. Он постоял несколько минут, мокрый, задыхающийся, оглушенный тиши-ной, и торопливо заковылял к выходу. Глотнул морозного воздуха, ослеп от сияющего снега. Стоял, расставив ноги и опираясь на костыль, и медленно прозревал, возвращаясь к солнцу, остужая на ветру пересохшие легкие...
Отдышавшись, Владимир пошел вдоль стены. За углом. он увидел еще несколько печей. Многие из них были занесены снегом и возвышались над заводским двором покатыми буграми, похожие на гигантские берлоги. Вершины голых деревьев качались на уровне их каменных сводов...
Владимир заметил людей. Над входом в печь клубился пар. Стучали по рельсам вагонетки. Скрипели колеса дере-вянных тачек. Слышались голоса.
Владимир стоял возле заиндевелых кустов, провалившись в снег по колени. Рыжая тощая собака, отбежав в сторону, молча наблюдала за ним.
Их было много — людей. И почти все —- женщины. Закутанные в платки, в тяжелые полушубки и ватники, в больших растоптанных валенках, покрытые рыжей коростой кирпичной пыли, они вырывались из клубящегося пара потные, задыхающиеся. Налегая всем телом; катили по доскам тачки, полные дымящихся горячих слитков. Лица у них были обожжены ветром и распарены жарой. Они бежали рысью по мосткам, с трудом удерживая равновесие. Ошметки спрессованного рыжего снега летели из-под колес. Слышалось хриплое дыхание. Сорванными на морозе голосами они покрикивали друг на друга, иногда чему-то смеялись и уже с пустыми тачками ныряли в проломленную в стене дыру входа, слабо освещенную переносной лампой, Й размытые паром тени их возникали в глубине печи..
«...Это то, что она мне обещала сегодня ночью. Прекрасное будущее, распланированное на годы вперед. Светлое, радостное будущее. Неужели она ничего не понимает? Может быть, ей для жизни достаточно. Но, подумать, всю жизнь среди кирпичей, хриплых баб... этих каменных горячих холмов...»
Он увидел Наташу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71