Где ни окажутся вместе, отвернутся друг от друга и разом уходят, чтобы драки не получилось. А в этом году и у Каллистрата побывало несчастье. Пошел отец на охоту и угодил под снежную лавину. Люди болтают, будто бы наверху сидел Савелий, поджидал, что вроде бы следы его лыж видели. Но Каллистрат не поверил, не стал грешить на Савелия. Лавина, мол, она и есть лавина, под нее попасть очень даже просто. Кругом столько таких ущелий, куда, прежде чем войти, надо громко крикнуть, а лучше всего — выстрелить. Позабыл, видно, об этом отец и — вот беда.
В этом же году у Каллистрата пали две коровы, и старушка Кудьюрчи определила причину — кто-то сглазил. И намекнула на Савелия. Каллистрат и этому не поверил. И только весной, когда кто-то застрелил его лошадь, согласился: да, может быть. Вспомнились ему заветные слова Савелия, сказанные когда еще были друзьями. Вот что он тогда сказал: «Видел ли ты, Каллистрат, девушку, которая живет со старушкой в урочище Койонду, что за Катунью? Такая красивая, ладная. Сильно нравится она мне. Только мои родители и слушать о ней не хотят Приданого-то у нее — кот наплакал. Отца нету, одна мать, старая, больная. Родниться-то надо с выгодой».
Но когда отец помер, Савелий посватался и получил отказ. И говорили, что Савелий в большом отчаянии хотел повеситься или утопиться. Но он не сделал ни того, ни другого.
Каллистрат в отместку Савелию решил взглянуть на ту девушку, самому убедиться, так уж она хороша или врут люди. Подкрался он по крутому берегу Кату-ни к месту, о котором говорил Савелий, и видел возле избушки-развалюхи девушку легкую, стройную, будто молодая козочка. Она сажала картошку. В девушке явно чувствовалась алтайская кровь. Глаза черные с ис-
коркой, нос прямой, русский, длинный, как вороново крыло, косы украшены алтайскими украшениями. Очень красивая девушка, ничего худого о пей язык не повернется сказать. Л то, что метиска, так это совсем не плохо: из обоих народов она взяла самое лучшее.
Рядом с девушкой сидела старушка, перебирала семенную кар юшку. Своей дряхлостью она еще больше подчеркивала молодость и привлекательность дочери.
Девушка увидела Каллистрата на яру, но не испугалась, а отчего-то улыбнулась ему. И от этой улыбки произошло с Каллистратом удивительное. Весь мир показался ему таким прекрасным, таким добрым, прямо музыка в сердце зазвенела, серебряные колокольчики запели. Обо всем на свете он враз позабыл. Спустился с яра, взял лопату из рук девушки и давай лунки копать. Усталости он никакой не чувствовал, будто не землей, а воздухом ворочал. Ему хотелось, чтобы это продолжалось долго-долго. Он готов был весь берег засадить кирюшкой. И чтобы незнакомая эта красавица бросала бы в каждую лунку по картошке, а он, Каллистрат, засыпал бы картошку землей, и сладко было бы ему от такой работы.
Не помнит Каллистрат, как они посадили картошку, как домой вернулся — словно во сне был. Ему казалось, что горы кружатся и кружатся в хороводе, а Катунь, вся солнечная, золоченая, смеялась ему и пела нежные песни. После этого он часто оказывался у ветхой избушки, кружил вокруг нее со сладкой болью в груди.
Савелий узнал об этом, пригрозил Каллистрату, а тому, опьяненному любовью, все нипочем, отмахнулся, как от мухи.
Осенью справили свадьбу. Савелий тоже пришел, напился пьян, хотел учинить драку, но его быстро связали и макнули головой в бочку с водой, чтоб отошел. Л ночью загорелся у Каллистрата зарод сена. И Каллистрат знал, чьих это рук дело. Однако говорят: «Не пойман — не вор».
Аграфена очень даже пришлась ко двору. Недаром есть пословица: «Телка, отелившаяся впервые, очень любит свое дитя, а сирота — своих родственников». Да и верно, девушка, жившая в бедности и нужде, все умела делать по дому, никакой работой не гнушалась. Знала работу и обычаи русских от матери, работы и обычаи алтайцев от отца, потому что причастна была и к тем и другим. Она совершенно не выносила безделья, всегда-то она глядела прямыми глазами, понимала, что теперь она — замужняя женщина, что у нее дом, хозяйство. Диву давался Каллистрат, как это она поспевала до рассвета подоить коров, напоить телят, настряпать пельменей, пирожков. Прямо живой огонь — не девка. Одно сделает, тут же выскакивает во двор задать корму скотине, птице. Забежит в избу и примется за уборку, нравилась ей чистота в горницах. А вечерами вязала да напевала мужу. Говорила ласково: «Ты мужчина, возись с деревом да с железом, а по кухне и дому — я сама. Не надо мне помогать. Да я и не устаю. С чего уставать-то?»
Еще удивляло Каллистрата: ведь совсем молодая, а собирала лечебные травы везде и всюду — на покосе, в тайге ли. Знала, какая травка от какой болезни. К ней даже старые люди за советом приходили, и она не отказывала никому, врачевала местных людей. А за это благодарные жители несли в дом то одно, то другое. Огород она любила особенно, в нем все бегом да бегом. Поливала, окучивала, выпалывала сорняки тщательно. У нее огурцы и помидоры раньше поспевали, чем у других, и сами плоды вырастали ядренее, вкуснее. Такая работящая и умелая хозяйка в доме — великое дело. Поэтому у Каллистрата скот начал прибавляться. Пашни и огород пришлось расширить. Аграфсиа и там успевала. Никто за ней не мог угнаться, когда она сеяла, жала или вязала снопы А как косила она! Когда красивая и радостная женщина работает с охотою, то и всем вокруг хочется быть похожим на нее. Никто рядом с нею усталости не чувствует.
Но скоро пришлось Каллистрату бросать все построенное и нажитое. Бросать свое поле, пастбища, огород, и виновником этого был Савелий. Женился он на вдовушке, которая была на десять лет его старше, но очень богатая. Одних пасек у нее имелось три штуки, да что там пасеки. Говорят, самородки золотые у нее водились. И Савелий разбогател разом, богатой родни стало много, хозяином почувствовал себя Савелий. И однажды передал он Каллистрату: «Два медведя в одной берлоге не живут. Который послабже, должон уйтить».
Да, велика тайга, широки леса, а тесно им стало с Савелием. И пришлось Каллистрату срываться с места, потому что слабее — он. Скоро всех соседей согнал с земли Савелий, уже целым урочищем владел. В прошлую осень с бараком своим и племянником Кулером приезжал к Каллистрату свататься. Каллистрат ответил:
— Есть у меня дочка, да зелена еще. Пусть поспееет, тогда и поговорим.
Вежливо разговаривал Каллистрат, почти ласково называл дорогими сватушками. Знал: так надо.
— Как бы ягодка-то не перезрела,— сказал Савелий с прищуром.— Кабы ее не расклевали никчемные птицы.
— Да я уж погляжу за этим,— усмехнулся Каллистрат.— А появятся те птицы, так у меня дробовичок есть. Их перышки я, бог даст, пущу по ветру.
Уехали «дорогие сватушки», украв из сеней плетеную с чеканью узду и волосяной аркан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
В этом же году у Каллистрата пали две коровы, и старушка Кудьюрчи определила причину — кто-то сглазил. И намекнула на Савелия. Каллистрат и этому не поверил. И только весной, когда кто-то застрелил его лошадь, согласился: да, может быть. Вспомнились ему заветные слова Савелия, сказанные когда еще были друзьями. Вот что он тогда сказал: «Видел ли ты, Каллистрат, девушку, которая живет со старушкой в урочище Койонду, что за Катунью? Такая красивая, ладная. Сильно нравится она мне. Только мои родители и слушать о ней не хотят Приданого-то у нее — кот наплакал. Отца нету, одна мать, старая, больная. Родниться-то надо с выгодой».
Но когда отец помер, Савелий посватался и получил отказ. И говорили, что Савелий в большом отчаянии хотел повеситься или утопиться. Но он не сделал ни того, ни другого.
Каллистрат в отместку Савелию решил взглянуть на ту девушку, самому убедиться, так уж она хороша или врут люди. Подкрался он по крутому берегу Кату-ни к месту, о котором говорил Савелий, и видел возле избушки-развалюхи девушку легкую, стройную, будто молодая козочка. Она сажала картошку. В девушке явно чувствовалась алтайская кровь. Глаза черные с ис-
коркой, нос прямой, русский, длинный, как вороново крыло, косы украшены алтайскими украшениями. Очень красивая девушка, ничего худого о пей язык не повернется сказать. Л то, что метиска, так это совсем не плохо: из обоих народов она взяла самое лучшее.
Рядом с девушкой сидела старушка, перебирала семенную кар юшку. Своей дряхлостью она еще больше подчеркивала молодость и привлекательность дочери.
Девушка увидела Каллистрата на яру, но не испугалась, а отчего-то улыбнулась ему. И от этой улыбки произошло с Каллистратом удивительное. Весь мир показался ему таким прекрасным, таким добрым, прямо музыка в сердце зазвенела, серебряные колокольчики запели. Обо всем на свете он враз позабыл. Спустился с яра, взял лопату из рук девушки и давай лунки копать. Усталости он никакой не чувствовал, будто не землей, а воздухом ворочал. Ему хотелось, чтобы это продолжалось долго-долго. Он готов был весь берег засадить кирюшкой. И чтобы незнакомая эта красавица бросала бы в каждую лунку по картошке, а он, Каллистрат, засыпал бы картошку землей, и сладко было бы ему от такой работы.
Не помнит Каллистрат, как они посадили картошку, как домой вернулся — словно во сне был. Ему казалось, что горы кружатся и кружатся в хороводе, а Катунь, вся солнечная, золоченая, смеялась ему и пела нежные песни. После этого он часто оказывался у ветхой избушки, кружил вокруг нее со сладкой болью в груди.
Савелий узнал об этом, пригрозил Каллистрату, а тому, опьяненному любовью, все нипочем, отмахнулся, как от мухи.
Осенью справили свадьбу. Савелий тоже пришел, напился пьян, хотел учинить драку, но его быстро связали и макнули головой в бочку с водой, чтоб отошел. Л ночью загорелся у Каллистрата зарод сена. И Каллистрат знал, чьих это рук дело. Однако говорят: «Не пойман — не вор».
Аграфена очень даже пришлась ко двору. Недаром есть пословица: «Телка, отелившаяся впервые, очень любит свое дитя, а сирота — своих родственников». Да и верно, девушка, жившая в бедности и нужде, все умела делать по дому, никакой работой не гнушалась. Знала работу и обычаи русских от матери, работы и обычаи алтайцев от отца, потому что причастна была и к тем и другим. Она совершенно не выносила безделья, всегда-то она глядела прямыми глазами, понимала, что теперь она — замужняя женщина, что у нее дом, хозяйство. Диву давался Каллистрат, как это она поспевала до рассвета подоить коров, напоить телят, настряпать пельменей, пирожков. Прямо живой огонь — не девка. Одно сделает, тут же выскакивает во двор задать корму скотине, птице. Забежит в избу и примется за уборку, нравилась ей чистота в горницах. А вечерами вязала да напевала мужу. Говорила ласково: «Ты мужчина, возись с деревом да с железом, а по кухне и дому — я сама. Не надо мне помогать. Да я и не устаю. С чего уставать-то?»
Еще удивляло Каллистрата: ведь совсем молодая, а собирала лечебные травы везде и всюду — на покосе, в тайге ли. Знала, какая травка от какой болезни. К ней даже старые люди за советом приходили, и она не отказывала никому, врачевала местных людей. А за это благодарные жители несли в дом то одно, то другое. Огород она любила особенно, в нем все бегом да бегом. Поливала, окучивала, выпалывала сорняки тщательно. У нее огурцы и помидоры раньше поспевали, чем у других, и сами плоды вырастали ядренее, вкуснее. Такая работящая и умелая хозяйка в доме — великое дело. Поэтому у Каллистрата скот начал прибавляться. Пашни и огород пришлось расширить. Аграфсиа и там успевала. Никто за ней не мог угнаться, когда она сеяла, жала или вязала снопы А как косила она! Когда красивая и радостная женщина работает с охотою, то и всем вокруг хочется быть похожим на нее. Никто рядом с нею усталости не чувствует.
Но скоро пришлось Каллистрату бросать все построенное и нажитое. Бросать свое поле, пастбища, огород, и виновником этого был Савелий. Женился он на вдовушке, которая была на десять лет его старше, но очень богатая. Одних пасек у нее имелось три штуки, да что там пасеки. Говорят, самородки золотые у нее водились. И Савелий разбогател разом, богатой родни стало много, хозяином почувствовал себя Савелий. И однажды передал он Каллистрату: «Два медведя в одной берлоге не живут. Который послабже, должон уйтить».
Да, велика тайга, широки леса, а тесно им стало с Савелием. И пришлось Каллистрату срываться с места, потому что слабее — он. Скоро всех соседей согнал с земли Савелий, уже целым урочищем владел. В прошлую осень с бараком своим и племянником Кулером приезжал к Каллистрату свататься. Каллистрат ответил:
— Есть у меня дочка, да зелена еще. Пусть поспееет, тогда и поговорим.
Вежливо разговаривал Каллистрат, почти ласково называл дорогими сватушками. Знал: так надо.
— Как бы ягодка-то не перезрела,— сказал Савелий с прищуром.— Кабы ее не расклевали никчемные птицы.
— Да я уж погляжу за этим,— усмехнулся Каллистрат.— А появятся те птицы, так у меня дробовичок есть. Их перышки я, бог даст, пущу по ветру.
Уехали «дорогие сватушки», украв из сеней плетеную с чеканью узду и волосяной аркан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93