Пусть люди будут с хлебом, пусть будут сыты». И в конце сева от нее остались только кости да кожа и шаталась она даже от ветерка. Сейчас спит третий день. Утро-вечер подоит корову и спит.
— Что же замышляет Йугуш? Явно недоброе,— все сидит и думает Байюрек. Теперь свободное время, думы у него все об этом.— Мешаю я ему... Вот и пришел решающий час. Кончилась разведка. Начинается бой. Кто меня поддержит? Комсомольцы. Славный этот парень Чынчы. С ним не страшно выступить против противников. Передовики тоже станут на мою сторону. Они знают, чему обязан колхоз своим ростом, видят, кто погреться хочет за счет других, кто пользуется народным добром...
Байюрек взял узду и пошел за лошадью. Солнце уже ударило по макушкам гор. Мимо села бежал косяк кобылиц с жеребятами, а за ним еще. Эти табуны будут проходить сегодня чуть ли не весь день — лошадей больше двух тысяч. А за ними потянутся отара за отарой, гурты за гуртами. Скот сейчас наелся новой зелени и спускается в устье долины, чтобы полизать солонца.
— Якши ба! — промчался мимо Байюрека табунщик Йолдубай, догоняя табун. Крепкий мужчина Йол-дубай, один из лучших табунщиков. Это он первым берет мясо из тепеши во время праздников. Йугуш сам рассаживает народ за столами во время праздников: передовики первыми допускаются к трапезе, им достается лучшее мясо, иногда им даже дают араки, а те, кто работает похуже, да старики и дети, едят после всех.
Из-за нового скотного двора вдруг выезжают Йугуш и Кепеш, оба верхом. Скрестились пути, теперь не разойтись. Байюрек все же пересек им дорогу, но обернулся на зов.
— Что это ты, Юрекбай мой, так долго спал? Поздно идешь за лошадью.
— Да вот иду.
— Молодой — вот и спишь. А время-то не для спанья сейчас: надо помнить. Ты же «шишка»! Не забывай, на кого народ равняется. На нас. Вот так-то...— йугуш громко расхохотался, припадая к голове лошади, и продолжал, глядя в глаза Байюреку:— Ох, спокойный, тихий ты... «В рот не влезло тебе пшеничное зерно — влезла бычья голова, не влезло ржаное — влезла голова жеребца». Слыхал про такое?
— Нет, а что?
— Да так, к слову пришлось... Знаешь их, старую деву из сёка тодош? Когда она была юна и прекрасна, как это восходящее солнце, сёк байлагазов решил ее сосватать этому Кепешу. Смотрины растянулись на два дня, а йинйи еще и крошки в рот не взяла. Подумать только — ложку воды всего и выпила. «Ох, хороша, ах, прекрасна»,— радовались сваты и легли спать. Засыпая, шептались: «Повезло нам. Откуда только взялась такая, скромная и пригожая? Такая никаких расходов в дом не принесет. Какое счастье!» Посреди ночи просыпаются они от шума и видят: невеста встала и на огонь казан поставила. Вытаскивает из ларя бычью голову и ее — в казан. Варит. Сварила, вытащила и обглодала. Пока ела, в казане варилась голова жеребца, видно, знала девушка, что мало ей бычьей... У сватов свет померк в глазах. Не стали ждать, пока сварится голова жеребца, решили отравиться восвояси. Сели на коней и такую песню, парень, запели: «В рот твой не влезло пшеничное зерно — влезла бычья голова, не влезло ржаное — влезла голова жеребца». Понял?—Лицо Йугуша вдруг побагровело, дернулся шрам на щеке.— Вот так знай!— резко крикнул Байюреку он прямо в лицо, потом опустил поводья и пригнулся к голове лошади. Белоногая Стрела, едва не сбив Байюрека, рванулась вперед. Гнедой, на котором сидел Кепеш, от неожиданности прянул в сторону, потом галопом поскакал за Стрелой.
Байюрек долго глядел им вслед: «Что же они замышляют? И вчера ночью вместе были».— Тут Байюрек посмотрел в сторону и увидел молодого пария, по пояс голого. Он обчесывал бревно длиною меч ров девять. Парень мускулист, широкоплеч, и спина его, обугленная, вся сверкала от пота. Движения его ловки, он сейчас похож на скакуна, который только что втянулся в бег, вошел в силу — ему надо бежать и бежать. Это вожак комсомольцев — Чынчы. Байюрек невольно залюбовался им со стороны. Хорошо жить на свете, когда есть такие парни.
— Якши ба, Чынчы?
— Якши,— приостановился Чынчы.
— Ты, Чынчы, вечером зайди ко мне. Надо поговорить об одном деле.
«Тунг-танг, танг-тунг»,— гудит, содрогается от ударов топора бревно, которое обтесывает Чынчы.
«Тунг-танг, ганг-туиг»,— соревнуясь, перекликается десяток топоров.
Чынчы свои взмахи приноровил к стукам топора бригадира Былбака. Ему не хочется отставать в ударах от него. И он не чувствует ни тяжести топора, ни упругости ударов о бревно, ни того, что у него есть руки, ноги, спина и вообще, что он есть сам.
А лес свежий, тешется легко, о том, что он тешет прямо, знает сам: ему не надо целиться бревном, чтобы обнаружить в нем где-нибудь неровность или изъян, руки привычные, топор ведут сами.
Как хорошо — Чынчы и молод и силен. Во рту у него свежая смоляная щепа. Как хорошо, размахнувшись со всего плеча, изо всей силы ударять по бревну. А вокруг него лето, только начинающее густеть вверху небо, а навстречу выкатывается огромное солнце. Утренняя свежесть окружила его, наполнила грудь... Ничего, что Чынчы сегодня выпил всего две пиалы пустого чаю, ничего, что он всю ночь водил за руку девушку-избачку, до рассвета вместе с ней осматривал звезды. У него хватит силы на то, чтобы до самой темноты махать топором и снова до рассвета водить за руку девушку-избачку, и хватит на то, чтобы возглавить комсомольцев, поднимать их на строительство новой жизни. Уставать, хныкать, бояться — что это за понятия, что это за слова.
«Ты, парень, береги силы,— говорит ему иногда бригадир Былбак.— Лес — штука такая, тяжелая, можно надорваться. Перед тем как его поднимать, надо покумекать: может, слепой его поддеть, а может, и чурочку подложить...»
А зачем — сила-то есть у Чынчы. Лес лишь бы руками хорошо охватывался, а потом он поднимется. Работать надо так, чтоб все горело! Если не будешь работать, откуда ей быть, новой жизни, и кому ее делать, как не молодым, как не Чынчы...
Стояла ночь, такая же лунная, светлая, как и вчера.
Йугуш, Кепеш и Кукпаш шли к юрте Байюрека. Кукпаш нес на спине мешок, в котором лежала отрезанная голова лучшего в колхозе жеребца по кличке «Комол». Шли осторожно, едва дыша, так, что каждый слышал биение сердца своего. Все должно сойти гладко: Байюрек спит, уткнувшись в «Капитал», жену его выстрелом из ружья не разбудить, а Чынчы, заходивший к Байюреку по каким-то делам, ушел от него в Полночь. Все высмотрел Кукпаш, обо всем донес Йугушу.
Вдруг впереди в высоком бурьяне что-то мелькнуло, потом раздался свист, и навстречу им, прямо под ноги, выкатился мальчишка. Кто это? Да Сорпо! Рассмотрел он их троих хорошо, ахнул, отскочил и бросился бежать, тоненько крича, поднимая тревогу. Но Йугуш в два прыжка догнал его и схватил за горло.
Мальчик и не вскрикнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Что же замышляет Йугуш? Явно недоброе,— все сидит и думает Байюрек. Теперь свободное время, думы у него все об этом.— Мешаю я ему... Вот и пришел решающий час. Кончилась разведка. Начинается бой. Кто меня поддержит? Комсомольцы. Славный этот парень Чынчы. С ним не страшно выступить против противников. Передовики тоже станут на мою сторону. Они знают, чему обязан колхоз своим ростом, видят, кто погреться хочет за счет других, кто пользуется народным добром...
Байюрек взял узду и пошел за лошадью. Солнце уже ударило по макушкам гор. Мимо села бежал косяк кобылиц с жеребятами, а за ним еще. Эти табуны будут проходить сегодня чуть ли не весь день — лошадей больше двух тысяч. А за ними потянутся отара за отарой, гурты за гуртами. Скот сейчас наелся новой зелени и спускается в устье долины, чтобы полизать солонца.
— Якши ба! — промчался мимо Байюрека табунщик Йолдубай, догоняя табун. Крепкий мужчина Йол-дубай, один из лучших табунщиков. Это он первым берет мясо из тепеши во время праздников. Йугуш сам рассаживает народ за столами во время праздников: передовики первыми допускаются к трапезе, им достается лучшее мясо, иногда им даже дают араки, а те, кто работает похуже, да старики и дети, едят после всех.
Из-за нового скотного двора вдруг выезжают Йугуш и Кепеш, оба верхом. Скрестились пути, теперь не разойтись. Байюрек все же пересек им дорогу, но обернулся на зов.
— Что это ты, Юрекбай мой, так долго спал? Поздно идешь за лошадью.
— Да вот иду.
— Молодой — вот и спишь. А время-то не для спанья сейчас: надо помнить. Ты же «шишка»! Не забывай, на кого народ равняется. На нас. Вот так-то...— йугуш громко расхохотался, припадая к голове лошади, и продолжал, глядя в глаза Байюреку:— Ох, спокойный, тихий ты... «В рот не влезло тебе пшеничное зерно — влезла бычья голова, не влезло ржаное — влезла голова жеребца». Слыхал про такое?
— Нет, а что?
— Да так, к слову пришлось... Знаешь их, старую деву из сёка тодош? Когда она была юна и прекрасна, как это восходящее солнце, сёк байлагазов решил ее сосватать этому Кепешу. Смотрины растянулись на два дня, а йинйи еще и крошки в рот не взяла. Подумать только — ложку воды всего и выпила. «Ох, хороша, ах, прекрасна»,— радовались сваты и легли спать. Засыпая, шептались: «Повезло нам. Откуда только взялась такая, скромная и пригожая? Такая никаких расходов в дом не принесет. Какое счастье!» Посреди ночи просыпаются они от шума и видят: невеста встала и на огонь казан поставила. Вытаскивает из ларя бычью голову и ее — в казан. Варит. Сварила, вытащила и обглодала. Пока ела, в казане варилась голова жеребца, видно, знала девушка, что мало ей бычьей... У сватов свет померк в глазах. Не стали ждать, пока сварится голова жеребца, решили отравиться восвояси. Сели на коней и такую песню, парень, запели: «В рот твой не влезло пшеничное зерно — влезла бычья голова, не влезло ржаное — влезла голова жеребца». Понял?—Лицо Йугуша вдруг побагровело, дернулся шрам на щеке.— Вот так знай!— резко крикнул Байюреку он прямо в лицо, потом опустил поводья и пригнулся к голове лошади. Белоногая Стрела, едва не сбив Байюрека, рванулась вперед. Гнедой, на котором сидел Кепеш, от неожиданности прянул в сторону, потом галопом поскакал за Стрелой.
Байюрек долго глядел им вслед: «Что же они замышляют? И вчера ночью вместе были».— Тут Байюрек посмотрел в сторону и увидел молодого пария, по пояс голого. Он обчесывал бревно длиною меч ров девять. Парень мускулист, широкоплеч, и спина его, обугленная, вся сверкала от пота. Движения его ловки, он сейчас похож на скакуна, который только что втянулся в бег, вошел в силу — ему надо бежать и бежать. Это вожак комсомольцев — Чынчы. Байюрек невольно залюбовался им со стороны. Хорошо жить на свете, когда есть такие парни.
— Якши ба, Чынчы?
— Якши,— приостановился Чынчы.
— Ты, Чынчы, вечером зайди ко мне. Надо поговорить об одном деле.
«Тунг-танг, танг-тунг»,— гудит, содрогается от ударов топора бревно, которое обтесывает Чынчы.
«Тунг-танг, ганг-туиг»,— соревнуясь, перекликается десяток топоров.
Чынчы свои взмахи приноровил к стукам топора бригадира Былбака. Ему не хочется отставать в ударах от него. И он не чувствует ни тяжести топора, ни упругости ударов о бревно, ни того, что у него есть руки, ноги, спина и вообще, что он есть сам.
А лес свежий, тешется легко, о том, что он тешет прямо, знает сам: ему не надо целиться бревном, чтобы обнаружить в нем где-нибудь неровность или изъян, руки привычные, топор ведут сами.
Как хорошо — Чынчы и молод и силен. Во рту у него свежая смоляная щепа. Как хорошо, размахнувшись со всего плеча, изо всей силы ударять по бревну. А вокруг него лето, только начинающее густеть вверху небо, а навстречу выкатывается огромное солнце. Утренняя свежесть окружила его, наполнила грудь... Ничего, что Чынчы сегодня выпил всего две пиалы пустого чаю, ничего, что он всю ночь водил за руку девушку-избачку, до рассвета вместе с ней осматривал звезды. У него хватит силы на то, чтобы до самой темноты махать топором и снова до рассвета водить за руку девушку-избачку, и хватит на то, чтобы возглавить комсомольцев, поднимать их на строительство новой жизни. Уставать, хныкать, бояться — что это за понятия, что это за слова.
«Ты, парень, береги силы,— говорит ему иногда бригадир Былбак.— Лес — штука такая, тяжелая, можно надорваться. Перед тем как его поднимать, надо покумекать: может, слепой его поддеть, а может, и чурочку подложить...»
А зачем — сила-то есть у Чынчы. Лес лишь бы руками хорошо охватывался, а потом он поднимется. Работать надо так, чтоб все горело! Если не будешь работать, откуда ей быть, новой жизни, и кому ее делать, как не молодым, как не Чынчы...
Стояла ночь, такая же лунная, светлая, как и вчера.
Йугуш, Кепеш и Кукпаш шли к юрте Байюрека. Кукпаш нес на спине мешок, в котором лежала отрезанная голова лучшего в колхозе жеребца по кличке «Комол». Шли осторожно, едва дыша, так, что каждый слышал биение сердца своего. Все должно сойти гладко: Байюрек спит, уткнувшись в «Капитал», жену его выстрелом из ружья не разбудить, а Чынчы, заходивший к Байюреку по каким-то делам, ушел от него в Полночь. Все высмотрел Кукпаш, обо всем донес Йугушу.
Вдруг впереди в высоком бурьяне что-то мелькнуло, потом раздался свист, и навстречу им, прямо под ноги, выкатился мальчишка. Кто это? Да Сорпо! Рассмотрел он их троих хорошо, ахнул, отскочил и бросился бежать, тоненько крича, поднимая тревогу. Но Йугуш в два прыжка догнал его и схватил за горло.
Мальчик и не вскрикнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93