Качур нагнулся еще ниже и спрятал лицо в ладони.
— Как гадко, как все гадко!
— Что гадко? — удивился Ферян. Качур поднялся и быстро оделся.
— Не обижайся, Ферян. Видишь, я болен. Спокойной ночи!
Шагал он быстро, качаясь. Пришел домой, лег на кровать, не погасив огня. Его глаза лихорадочно блестели.
Он уже забыл, что сидел в трактире, что пил там и что говорил. Видел перед собою белолицую смеющуюся Мин-ку, и казалось ему, что он пришел прямо оттуда только сейчас и что он мог бы еще вернуться туда.
«Ведь все потеряно! Навсегда!»
Ему вспомнилось все его смешное поведение, и он
громко рассмеялся. «Зачем все это? Зачем? Я, бедняк, которому некуда голову приклонить, у которого на свете нет ни одного близкого человека, хотел еще от своей бедности уделить другим. Не испробовав даже капли любви, думал другим черпать ее полными ковшами. «Помоги себе сам!» — сказали Иисусу. О боже!»
Он заснул и во сне метался и кричал.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
На счастье Качура и к пользе высокой словенской нравственности и единства в феврале умер от скуки учитель в Грязном Доле, и Качур перебрался туда со своим узелком и посохом.
Село было длинное, разбросанное. Такого темного и грязного села Качур еще ни разу не видал. Когда солнце сияло над всем остальным миром, на здешних улицах всеми цветами радуги переливалась грязь. Грязный Дол лежал в глубокой котловине, со всех сторон огороженной холмами, заросшими низкими кустарниками, такими же темными и заброшенными, как и самое село.
«Кому пришло в голову поселиться в этой пустыне? — удивлялся Качур.— Наверняка каким-нибудь контрабандистам, дезертирам, браконьерам и разбойникам».
За церковью он увидал человека, который разбрасывал навоз. Приземистый старичок, с широким загорелым лицом и густыми седыми бровями, с серой щетиной на небритых щеках, был одет в полотняную срязную рубаху и жилет из грубого сукна; штаны подвернуты до колен, а ноги обмотаны мешковиной. Качур увидел на шее у старика поповский воротничок и удивился.
— Кто вы такой? — повернулся к нему старичок.
— Учитель я, вчера вечером прибыл.
— А я священник,— ответил старик и продолжал разбрасывать навоз, не интересуясь больше новым учителем.
Качур удивился и пошел дальше.
— Завтра воскресенье? — закричал вслед ему священник.
— Да.
— Зайдите в полдень ко мне!
Качур остановился в школе, в неприветливой, крытой
соломой крестьянской избе возле церкви. В сенях, в его комнате, в классе воняло, как в хлеву. В сенях он столкнулся с высокой, тощей женщиной в подоткнутой юбке; сжимая в руке березовые розги, она гналась за оборванным мальчишкой; оба исчезли в хлеву, и Качур услыхал оттуда крики и ругань.
Он заглянул в класс и испугался. Посередине длинной, низкой комнаты стояло несколько трухлявых, изрезанных, облитых чернилами парт. Перед ними — грубо сколоченный колченогий стол и когда-то господский стул, из которого теперь торчала солома. Стены черные и сырые. Над столом висел портрет кесаря. Он был совершенно закопчен и, так как изображения не было видно совсем, под ним пришлось подписать большими буквами: «Портрет Франца-Иосифа I».
Качур вошел в свою комнату, и на душе его не стало легче. Комната была такая же темная и пустая, как и класс, только меньше и уже, как закуток для доживающих свой век стариков. Стояла в ней одна кровать.
В сенях все еще слышались крики, женщина с розгами прошла через его комнату в класс.
— Эй, мамаша, кто вы такая? Вы здесь служите? Она не повернулась и не ответила.
— Вы что, не слышите? — крикнул Качур.
В сенях показался мальчишка и громко засмеялся:
— Чего вы кричите, она ничего не слышит. Ведь она глухая!.. Если в самое ухо кричать, тогда только услышит.
— А ты кто? — спросил Качур.
Мальчишка некоторое время внимательно смотрел на него, потом показал нос и удрал. «Бандиты и разбойники, ничего другого»,— подумал Качур. Он подошел к женщине и крикнул ей в ухо:
— Я учитель! Учитель! Понимаете?
Женщина выпустила розги, схватилась обеими руками за голову и крикнула еще громче:
— Иисус Мария, как вы меня испугали!
— Вы служите здесь? — прокричал Качур.
— Что?
— Служите здесь?
— Убираю.
— Черт вас побери! —- закричал Качур, повернулся и вышел.
«Господи помилуй, неужели в этом бандитском гнезде нет одного нормального человека? — спрашивал он себя.— Теперь мне понятно, бедный мой друг, почему ты кончил так печальное.
Он пошел в трактир, занимавший лучший дом в селе; размером он был почти с церковь вместе с колокольней^ а выкрашен лучше, чем дом священника. Трактирщик, он же и жупан, оказался толстым веселым человеком, с пухлым лицом и таким низким лбом, что волосы росли прямо от бровей.
— Могу ли я у вас столоваться: обедать и ужинать?
— Вы новый учитель?
— Да.
— Разумеется, можете и обедать и ужинать. И прежний ходил к нам, пока не умер. Нехристианскую смерть принял он.
— Почему нехристианскую?
— Ну, бродил как тень, ни с кем не разговаривал и в школе не говорил ни слова, а только колотил детей, пока они не начали удирать через окна. Потом заперся, семь дней пробыл взаперти, а на восьмой взял и повесился,
— Не удивительно,— заметил хмуро Качур.
— Почему? Жилось ему неплохо: ел вдоволь, пил вдоволь, чего еще человеку надо?
Качур не ответил.
«Чтобы жить здесь, надо быть сильным физически, богатым духовно и стоять над миром! — подумал он про себя.— А во мне нет и силы особой, и богатством духа я не отличаюсь, и прикован к миру, подняться над ним не могу...»
— Дел у вас будет немного,— рассказывал жупан,— школа иной раз совсем пустует, особенно летом; тогда можете лежать себе в холодке и дремать. Зимою учеников прибавляется, но большей частью это дети поденщиков, дома у них не топят, вот они и ходят греться... Да и на что этим соплякам учение? Пусть работают. Я вот читаю — а какая польза от этого? По-немецки читаю, в солдатах выучился; но наши книги написаны не по-немецки, а немецких тоже не прочитаешь, потому что написаны они на таком языке, что сам черт не разберет, в казарме мы говорили совсем по-другому.
— А что, если придет бумага от властей? — спросил Качур.
Жупан молча поднял руку и ткнул большим пальцем через плечо. В темном углу Качур увидел худощавого, высокого человека, не молодого и не старого, заостренный подбородок зарос рыжей щетиной; водянистые глаза его улыбались и подмигивали. Одет он был довольно скверно: в изношенный, старинного покроя сюртук с фалдами и короткие узенькие брючки. Однако смотрел на Качура и на жупана с крайне дерзким и хитрым выражением.
— По-немецки он знает,— прошептал жупан, кивнув головой. Потом тяжело повернулся, так что стул затрещал под ним, и позвал: —- Подойди сюда, Грайжар!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Как гадко, как все гадко!
— Что гадко? — удивился Ферян. Качур поднялся и быстро оделся.
— Не обижайся, Ферян. Видишь, я болен. Спокойной ночи!
Шагал он быстро, качаясь. Пришел домой, лег на кровать, не погасив огня. Его глаза лихорадочно блестели.
Он уже забыл, что сидел в трактире, что пил там и что говорил. Видел перед собою белолицую смеющуюся Мин-ку, и казалось ему, что он пришел прямо оттуда только сейчас и что он мог бы еще вернуться туда.
«Ведь все потеряно! Навсегда!»
Ему вспомнилось все его смешное поведение, и он
громко рассмеялся. «Зачем все это? Зачем? Я, бедняк, которому некуда голову приклонить, у которого на свете нет ни одного близкого человека, хотел еще от своей бедности уделить другим. Не испробовав даже капли любви, думал другим черпать ее полными ковшами. «Помоги себе сам!» — сказали Иисусу. О боже!»
Он заснул и во сне метался и кричал.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
На счастье Качура и к пользе высокой словенской нравственности и единства в феврале умер от скуки учитель в Грязном Доле, и Качур перебрался туда со своим узелком и посохом.
Село было длинное, разбросанное. Такого темного и грязного села Качур еще ни разу не видал. Когда солнце сияло над всем остальным миром, на здешних улицах всеми цветами радуги переливалась грязь. Грязный Дол лежал в глубокой котловине, со всех сторон огороженной холмами, заросшими низкими кустарниками, такими же темными и заброшенными, как и самое село.
«Кому пришло в голову поселиться в этой пустыне? — удивлялся Качур.— Наверняка каким-нибудь контрабандистам, дезертирам, браконьерам и разбойникам».
За церковью он увидал человека, который разбрасывал навоз. Приземистый старичок, с широким загорелым лицом и густыми седыми бровями, с серой щетиной на небритых щеках, был одет в полотняную срязную рубаху и жилет из грубого сукна; штаны подвернуты до колен, а ноги обмотаны мешковиной. Качур увидел на шее у старика поповский воротничок и удивился.
— Кто вы такой? — повернулся к нему старичок.
— Учитель я, вчера вечером прибыл.
— А я священник,— ответил старик и продолжал разбрасывать навоз, не интересуясь больше новым учителем.
Качур удивился и пошел дальше.
— Завтра воскресенье? — закричал вслед ему священник.
— Да.
— Зайдите в полдень ко мне!
Качур остановился в школе, в неприветливой, крытой
соломой крестьянской избе возле церкви. В сенях, в его комнате, в классе воняло, как в хлеву. В сенях он столкнулся с высокой, тощей женщиной в подоткнутой юбке; сжимая в руке березовые розги, она гналась за оборванным мальчишкой; оба исчезли в хлеву, и Качур услыхал оттуда крики и ругань.
Он заглянул в класс и испугался. Посередине длинной, низкой комнаты стояло несколько трухлявых, изрезанных, облитых чернилами парт. Перед ними — грубо сколоченный колченогий стол и когда-то господский стул, из которого теперь торчала солома. Стены черные и сырые. Над столом висел портрет кесаря. Он был совершенно закопчен и, так как изображения не было видно совсем, под ним пришлось подписать большими буквами: «Портрет Франца-Иосифа I».
Качур вошел в свою комнату, и на душе его не стало легче. Комната была такая же темная и пустая, как и класс, только меньше и уже, как закуток для доживающих свой век стариков. Стояла в ней одна кровать.
В сенях все еще слышались крики, женщина с розгами прошла через его комнату в класс.
— Эй, мамаша, кто вы такая? Вы здесь служите? Она не повернулась и не ответила.
— Вы что, не слышите? — крикнул Качур.
В сенях показался мальчишка и громко засмеялся:
— Чего вы кричите, она ничего не слышит. Ведь она глухая!.. Если в самое ухо кричать, тогда только услышит.
— А ты кто? — спросил Качур.
Мальчишка некоторое время внимательно смотрел на него, потом показал нос и удрал. «Бандиты и разбойники, ничего другого»,— подумал Качур. Он подошел к женщине и крикнул ей в ухо:
— Я учитель! Учитель! Понимаете?
Женщина выпустила розги, схватилась обеими руками за голову и крикнула еще громче:
— Иисус Мария, как вы меня испугали!
— Вы служите здесь? — прокричал Качур.
— Что?
— Служите здесь?
— Убираю.
— Черт вас побери! —- закричал Качур, повернулся и вышел.
«Господи помилуй, неужели в этом бандитском гнезде нет одного нормального человека? — спрашивал он себя.— Теперь мне понятно, бедный мой друг, почему ты кончил так печальное.
Он пошел в трактир, занимавший лучший дом в селе; размером он был почти с церковь вместе с колокольней^ а выкрашен лучше, чем дом священника. Трактирщик, он же и жупан, оказался толстым веселым человеком, с пухлым лицом и таким низким лбом, что волосы росли прямо от бровей.
— Могу ли я у вас столоваться: обедать и ужинать?
— Вы новый учитель?
— Да.
— Разумеется, можете и обедать и ужинать. И прежний ходил к нам, пока не умер. Нехристианскую смерть принял он.
— Почему нехристианскую?
— Ну, бродил как тень, ни с кем не разговаривал и в школе не говорил ни слова, а только колотил детей, пока они не начали удирать через окна. Потом заперся, семь дней пробыл взаперти, а на восьмой взял и повесился,
— Не удивительно,— заметил хмуро Качур.
— Почему? Жилось ему неплохо: ел вдоволь, пил вдоволь, чего еще человеку надо?
Качур не ответил.
«Чтобы жить здесь, надо быть сильным физически, богатым духовно и стоять над миром! — подумал он про себя.— А во мне нет и силы особой, и богатством духа я не отличаюсь, и прикован к миру, подняться над ним не могу...»
— Дел у вас будет немного,— рассказывал жупан,— школа иной раз совсем пустует, особенно летом; тогда можете лежать себе в холодке и дремать. Зимою учеников прибавляется, но большей частью это дети поденщиков, дома у них не топят, вот они и ходят греться... Да и на что этим соплякам учение? Пусть работают. Я вот читаю — а какая польза от этого? По-немецки читаю, в солдатах выучился; но наши книги написаны не по-немецки, а немецких тоже не прочитаешь, потому что написаны они на таком языке, что сам черт не разберет, в казарме мы говорили совсем по-другому.
— А что, если придет бумага от властей? — спросил Качур.
Жупан молча поднял руку и ткнул большим пальцем через плечо. В темном углу Качур увидел худощавого, высокого человека, не молодого и не старого, заостренный подбородок зарос рыжей щетиной; водянистые глаза его улыбались и подмигивали. Одет он был довольно скверно: в изношенный, старинного покроя сюртук с фалдами и короткие узенькие брючки. Однако смотрел на Качура и на жупана с крайне дерзким и хитрым выражением.
— По-немецки он знает,— прошептал жупан, кивнув головой. Потом тяжело повернулся, так что стул затрещал под ним, и позвал: —- Подойди сюда, Грайжар!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43