— А ты, Михов, не пошел на вечер? Михов обратил на него сонный, тупой взгляд.
— Не пошел.
Сапожник засмеялся и подмигнул:
— Ну, Михов, ловко тебя портной обвел. Кусок хлеба у тебя отобрал, да и честь вдобавок. Раньше-то ты всегда там бывал.
«Все он у тебя отнял,— про себя говорил Михов.— Кусок хлеба и честь вдобавок».
— Посмотришь, Михов, со всеми нами так будет. И меня это ждет — сегодня ли, завтра ли, а ждет, знаю...
Вдруг он ударил по столу так, что все задребезжало.
— Но я не такой сморчок, как ты, Михов! Я бы его задушил середь улицы да и задушу, при всем честном народе задушу, пусть потом сажают!
— И я бы его задушил,— говорил Михов раздумчиво,— Да вот какое-то колебание найдет, руки повиснут — и все, ничего не могу поделать.
Оба были пьяны и смотрели друг на друга тупыми, налитыми кровью глазами. Сапожник проговорил торжественным голосом, глядя перед собой и морща лоб:
— Я долго на тебя надеялся. Ждал, ждал, а ты ни с места, он тебя бьет, а ты стоишь... Я поступлю по-другому...
Злобой засверкали его глаза, на пьяном лице мелькнули отвага и решительность.
Михов совсем отдернул занавеску, в ночи сияло два ряда освещенных окон, временами в окне, в дверях показывалась человеческая фигура, раздавался звон стаканов, доносились даже чьи-то восклицания, громкий смех застолья. Михов вздрогнул — он различил в неясном шуме голос портного и услышал свое имя.
Сапожник поглядел на него и усмехнулся.
— Слыхал?
Будто случайно, он протянул руку и коснулся ножа, лежавшего на скатерти. Михова словно пронизало что-то, кровь отлила от лица, он быстро встал.
— Пойду гляну... повидать его хочу...
— Иди и сделай, что надо! — сказал сапожник и спокойно посмотрел ему вслед.
У Михова заплетались ноги, выйдя из комнаты на холодный ночной воздух, он чуть не упал. Медленно, шатаясь из стороны в сторону, пересек площадь, направляясь прямо к дому, гордо высившемуся перед ним в сиянии множества огней. Он говорил сам с собой: «Не зря ты ждал, дорогой приятель...»
Но мыслей не было никаких, решимость была показная, пыл тотчас иепарился из отяжелевшей, усталой головы, и глаза смотрели мутно, сонно.
Он ступил на порог — от яркого света глазам стало больно.
— Э, куда тебя несет, Михов, ты же пьян! — засмеялся ему в лицо толстый лавочник, выходя из трактира и вытирая потный лоб.
Михов, не отвечая, едва взглянул на него и побрел дальше, шатаясь, сгорбившись, наполовину уже во сне, окруженный мучительными неясными видениями. Он вошел в первую комнату, пошарил сонными, полузакрытыми глазами и не нашел своего заклятого врага; здесь сидели одни крестьяне, громко разговаривали, играли в карты. Его не заметил никто. В следующей комнате, с красными стенами и дорогой мебелью, сидели господа. Михов остановился на пороге, перед красной портьерой.
Окинув пьяным взглядом стол, он увидел у окна толстое, лоснящееся от пота лицо портного. Но в тот самый миг, когда все уставились на Михова, в нем произошло что-то непонятное. Он с достоинством снял шляпу, отвесил поклон и улыбнулся.
— Господа! — проговорил он высоким, дребезжащим и прерывающимся голосом.
Оглушительный смех обрушился на него, портной взял стакан и перегнулся через стол.
— Ты пьян, Михов,— на, выпей, это винцо получше будет.
Михов несколько пришел в себя, в голове мелькнуло воспоминание о том, зачем он сюда пришел и что должен сделать. Он шагнул к столу, взял стакан и швырнул его портному в лицо; замахнулся он с такой силой, что всем туловищем упал на стол и залил руки и одежду вином. Портной стоял по другую сторону стола, испуганный и дрожащий; он побледнел, улыбка исчезла с его губ. Вино залило ему все лицо, воротничок и галстук, стакан угодил в лоб, и тонкая струйка крови зазмеилась по левой щеке. Все повскакали, некоторые бросились к портному, доктор промывал ему рану. Михова били и пинали, выталкивали на улицу, но он не чувствовал ничего. В тот миг, когда он увидел перед собой побелевшее лицо портного и кровь, стекавшую по лицу и капавшую на плечо, он совершенно отрезвел. Домой Михов шел быстро, почти бежал, и путь показался ему очень длинным...
В доме еще светилось окно. Францка сидела за столом. Веки ее покраснели от долгого плача. Когда дверь открылась и она увидела мужа, бледного, поникшего, с лицом, изборожденным морщинами, искаженным болью, увидела его глаза, робкие, как бы просящие о пощаде и милосердии, она быстро встала и подошла к нему.
— Я обманул тебя, Францка, прости меня. Дай тебе бог счастья... я больше не могу...
Он выпустил ее руку и хотел уйти.
— Куда ты, Тоне?
— Пусти меня, Францка, прости меня!
Михов заикался, все тело охватила слабость, он держался за косяк, чтобы не упасть.
Францка крепко взяла его за руку, заперла дверь, сняла с него шляпу и повела к кровати, как ребенка...
С этого вечера жизнь их изменилась — с той минуты, когда ей почудилось, будто она ведет к кровати слабого, боязливого, нуждающегося в помощи ребенка, Францка
почувствовала, что на плечи ее легло страшное, тяжкое бремя, пригнувшее ее почти до земли, ощутила себя матерью и защитницей, и это сознание было страшным и сладким.
Михов лег и тотчас заснул, а Францка всю ночь простояла у постели на коленях, прижимаясь лбом к стиснутым рукам.
Жилье Миховых было хорошо обставлено и просторно. Большая комната служила мастерской; напротив двери висело длинное зеркало в золоченой раме. По стенам — изображения святых, в углу огромная печь, выложенная зелеными изразцами, близ печи две кровати с высоко взбитыми перинами, застланные белыми покрывалами, на подоконниках цветы. В пристройке, которая была пониже комнаты и имела только одно окно, лежал Михов-отец, полуслепой старик, уже два года не встававший с постели. Последнее время он был раздражителен и капризен, все время стонал, и, если на его зов никто не приходил, начинал хныкать и плакал, как капризный ребенок.
— Забыли обо мне, потому что я не могу на вас больше работать; уж лучше заройте меня живьем, чтобы конец пришел!
Францка самоотверженно возилась с ним, и он ее полюбил.
В конце концов он уверовал в нее, как в мать, совершенно по-детски. Свекру казалось естественным, чтобы каждое его желание — капризное желание больного — исполнялось, и для него было страшным ударом, когда однажды Францка не принесла ему вина, потому что в доме не нашлось ни гроша. Он плакал так, что слезы градом катились по щекам, а Францка стояла у постели в полной растерянности. Старик все больше слабел, с кровати на кровать его приходилось таскать на руках, и Францке, хоть она и стыдилась этого чувства, были противны мертвые члены, покрытые дряблой, серой кожей. И кормить его надо было с ложки, так как руки у него тряслись и суп проливался на подбородок и рубашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47