Портной подумал.
— Вот видите, если бы ваш старик остался дома, было бы у меня работы вдоволь... А что вы можете одна? И брюки-то не умеете как следует стачать... Ну, а сколько он задолжал?
— Десять гульденов; пять дал бургомистр...
Она дрожала от надежды и ожидания — вот он уже полез во внутренний карман, но вынул руку и пошел в лавку.
— Подождите минутку!
Вернувшись из лавки, он отсчитал ей пять блестящих гульденов.
— Когда парень будет дома, пусть зайдет ко мне примерить костюм... С богом, Миховка!
Он кивнул головой и притворил за собой дверь.
Францка спешила домой, в кармане звенели монеты, радостной музыкой сопровождая ее радостные мысли...
Она распахнула дверь и остановилась, окаменев.
За столом сидел Лойзе — лицо вспухло и покраснело от ветра, башмаки в грязи, одежда доверху забрызгана грязью.
Когда мать вошла в комнату, он не оглянулся и не поздоровался.
— Что случилось, Лойзе?
Глаза их встретились и налились слезами.
— Я достала денег, Лойзе, завтра мы пойдем в город. Лойзе смотрел в пол.
— Мама, я бы лучше остался дома... не могу я больше там жить, там как в аду... Лучше бы мне остаться дома, все равно ничего не выйдет, ничего не выйдег...
Его юное, еще детское лицо вдруг сделалось старым, он смотрел хмуро и серьезно, говорил спокойно, не вздохнул, не заплакал.
Мать испуганно шагнула к нему.
— Лойзе, не говори так, завтра мы с тобой вернемся. Все будет опять хорошо, ты только не расстраивайся! Сколько лет еще осталось? Не успеешь оглянуться, как пролетят. Потерпи — теперь у нас есть деньги, а следующий месяц я уж позабочусь заранее, чтобы не дотягивать до последнего дня... Ты голодный, Лойзе?
Мать побежала готовить обед, а Лойзе снял насквозь промокшие башмаки и подошел к печке. Когда он согрелся, его постепенно охватило блаженное чувство покоя; хорошо и отрадно дома, где некого бояться, где не надо следить за тем, чтобы не ступить слишком громко, не повернуться неловко, а то закричат на тебя: «Эй, парень, веди себя прилично — и заплати-ка лучше!» Не надо глядеть в пол, чтобы не встретиться с сердитыми глазами, которые непрестанно устремлены на тебя. «Плати, нищий, или убирайся!» Можно без опаски распахнуть дверь и выйти на улицу, не боясь, что вслед злобно закричат: «Лучше всего будет, если ты больше не покажешься; до утра подожду с деньгами, а больше не стану, ни часу!» — и нет в этом родном, теплом доме тех, кто исподтишка насмехается за то, что он не платит хозяйке и ходит рваный и голодный... Там, за дверью, верхняя улица, приветливая и милая, как ни одна из улиц в городе, дома соседей, приземистые, крытые соломой, и живут в них добрые люди, которые и нищему слова дурного не скажут, а зовут его к столу, к миске кукурузной каши, когда он открывает дверь и просит милостыню... Зазвонил колокол приходской церкви, наверно, за упокой, но так сладки были звуки этой знакомой, родной песни, что сердце Лойзе затрепетало; растаяло горе, исчезли заботы.
Он сидел у печки, голова склонилась, он задремал. Мать вошла в комнату на цыпочках, чтобы не разбудить его...
Поев, Лойзе сходил к портному примерить костюм; день прошел быстро, заглядывали соседки, явился и стряпчий, подавленный и жалкий.
— Так прямо взять и выгнать человека! — Но вскоре он утешился.— Ничего, такое со многими случается. Надо помучиться, прежде чем чего-нибудь добьешься. Кто боится каждого ветерка, никогда ничего не достигнет. Что, собственно, случилось? Ну, прогулялся немножко, заглянул домой. Вот и все... Ничего, уладится... Был бы мой сын
другой! Не боялся бы я ни забот, ни хлопот, только бь пристроить его в гимназию... да поздно уж. Радуйтесь, Ми-ховка, что ваш сын учится!
Стемнело. Лойзе рано пошел спать; он устал и заснул сразу, как только лег.
Солнце еще не встало, когда мать разбудила его; ему хотелось полежать еще, так тепло было дома в постели, и сны были такие приятные.
— Скоро пять, Лойзе, пора в дорогу! Вставай!
Он оделся и сел завтракать. Когда они с матерью сидели за столом, пришел сапожник и принес Лойзе башмаки, которые починил ночью.
— Сколько я должна? — спросила мать.
Сапожник не ответил, вытащил из кармана десять крейцеров и положил перед Лойзе на стол.
— На дорогу! — сказал он и ушел.
Францка еще спала, но, когда мать и брат уходили, проснулась.
— В печке стоит кофе, пообедаешь у сапожника, я договорилась... Смотри не опоздай в школу!
— Принесите мне что-нибудь, мама!
Девочка проводила их до порога и смотрела, как они идут по улице, идут твердым размеренным шагом, как те, кто отправляется в далекий путь. Когда мать и брат скрылись из глаз, Францке вдруг стало жаль Лойзе, бог знает почему. Она с раскаянием вспомнила, как вчера упрекнула брата за то, что тот ничего не принес ей из города, и, сходив на кухню за кофе и сев завтракать, она со страхом ощутила свое одиночество и заплакала.
Мать и Лойзе отправились в Любляну пешком, так как билет стоил слишком дорого — не хватило бы заплатить за квартиру, а на еду и вовсе бы не осталось.
Над горами небо было ясно, и только далеко на горизонте спали серые облака; но когда поднялось солнце, дымка постепенно затянула все небо, погода испортилась. Дорога раскисла так, что башмаки тонули в грязи. То и дело они переходили с одной стороны на другую и обратно, но везде было одинаково грязно, и в конце концов они перестали обращать внимание на это. Местечко осталось позади, и вокруг воцарилось безлюдье.
— Мама, помните,— улыбнулся Лойзе,— как мы первый раз ехали в Любляну? Тогда день был хороший...
Мать тоже улыбнулась, как улыбаются, вспомнив о чем-то, что кажется наивным и глупым, но что все-таки хотелось бы вернуть.
Когда Лойзе вспомнил эту первую радостную поездку будто он ехал в землю обетованную, где все из сахара и меда,— в памяти его воскресли те поездки, что были потом, и все они были печальны, горько было думать о них. Когда он в первый раз возвращался домой на рождество, дорога подмерзла и мороз жег лицо так, что пришел домой иззябший и все праздники пролежал больной. Праздничного кренделя не было, мать купила в трактире кусок пирога, все были подавлены, едва отваживались говорить, потому что на сердце лежала какая-то непонятная тяжесть. И все-таки ему стало страшно, когда пришло время прощаться с домом и возвращаться в город. В городе была хозяйка, рослая, дебелая женщина со злыми глазами и злым голосом, которая встретила его молча и ждала, когда он положит деньги на стол. Денег он не принес, тихо пошел к своей полке и взял книгу в руки; он со страхом чувствовал, что хозяйка стоит в кухне и смотрит на него. Наконец она вошла в комнату; он не обернулся.
— Ну, так как, Лойзе? — спросила она. Лойзе, покраснев, смотрел в книгу.
— Мама сказала, потерпите еще, она пришлет на этой неделе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47