Ночь его очищения. Он сразу понял, как использует эту ночь. Была осень. Он смотрел, как падают перед ним листья, и слушал, как те самые листья, падая, шуршат у него за спиной. Он снова был на перекрестке дорог и снова молился Гекате, богине Луны.
– Пустых садов я боюсь, потерянных в сердце моем, не зная путей, что могут к ним привести. Не я выбираю птиц, что туда слетятся, и память моя все старше, все дальше в прошлом томится она, и власти нет у меня, чтоб ее удержать…
Тогда ему открылось, что в человеке скорее всего стареет пот, а медленнее всего стареет душа. Его душа была по крайней мере на десять лет моложе его тела. Ему исполнилось пятьдесят, а душе по-прежнему было около сорока лет. Для нее все еще были живы те, кто для него давно умер. Да ведь его душа все еще «не знает», что Микаины больше нет! И тут Аркадий вдруг начал относиться к Микаине так, словно она была жива. Он ее всеми силами возненавидел. За свою несчастную жизнь, за то, что он бросил работу, за свой разоренный очаг. Благодаря этой ненависти однажды утром он вдруг очнулся от своей тоски, как от болезни, воспрянул, как от зимнего сна. Окрепший, почти веселый, он вдруг заметил окружающих, обратил внимание на жену, которую он нашел переменившейся почти до неузнаваемости, и бросился взглянуть на дочь.
Войдя в ее светелку, он окаменел. Вся комната была заполнена волосами цвета воронова крыла. Под шатром этих волос он увидел коленопреклоненную женскую фигурку, державшую перед собой сложенные раковиной ладони. На голове у нее была шляпа из рыбьей чешуи, а на стене перед ней висел деревянный ключ. Аркадий ахнул, раздвинул волосы и увидел под ними свою дочь Флациллу.
– В сложенных ладонях – забытые нами слова, – сказала она с улыбкой. Не отрываясь смотрела она на бабочку, трепетавшую над плечом Аркадия подобно лучику света.
Отец разомкнул сложенные ладони дочери. В них лежал клубочек красной шерсти. Под его взглядом Флацилла стала потихоньку разматывать клубок и наконец, когда вся шерсть была размотана, показала Аркадию семь денежек, которые Микаина спрятала в свой клубок. Тех самых денежек, изготовляя которые он чеканил лик своей возлюбленной на монете Римской империи.
Всего было шесть медных монет и одна серебряная. С оттисками названий городов, где они были изготовлены.
Трехспальная кровать
1
– Берегись Анджелара, его имя лжет! – повторяли мне коллеги по университету.
– Коза, может, и лжет, да рог не лжет, – отвечали студентки. Это происходило в то время, когда быстро растут ногти. Мои вечно были обгрызены, а про Анджелара говорили, что ему ногти обгрызают женщины. Тогда, пока мы еще встречали друг друга в здании капитана Миши, в курчавых волосах Анджелара было полно перьев, стружек от зачинки карандашей и трамвайных билетов, которыми посыпали его проходящие мимо девушки. Ел он всегда (даже в ресторане «Три шляпы») собственной вилкой, которую носил в кармане и которой пользовался еще и для расчесывания бороды. Основное впечатление, которое он производил, было смешанным – он казался удивительно привлекательным и одновременно будил в наг страх. На втором курсе нас возили в Дубровник познакомиться со старинным архивом. Воспользовавшись случаем, мы наняли рыбачью шхуну и отправились на один день в Цавтат, но тут на море началось волнение. Почти всех на борту рвало, а Анджелар вдруг начал насвистывать какую-то мелодию, его свист всех постепенно успокоил, и наши мучения прекратились. От Анджелара мы узнали, что такое «пьяный хлеб» и как его едят. Если нужно быстро забыться или загладить какое-то душевное потрясение, есть способ в мгновение ока напиться до полного бесчувствия.
– Достаточно, – объяснял нам Анджелар, – намочить два-три куска хлеба в стакане ракии и проглотить их. Пьянеешь тут же, да так, что выпадаешь из реальности, но опьянение проходит гораздо быстрее, чем обычно, и вызывает нечто похожее на кратковременную потерю сознания.
Анджелар приходил на занятия без ремня. Нижнюю пуговицу рубашки он обычно пристегивал к верхней петле на ширинке своих широченных штанов, так что получалось, что он носил брюки на шее. Его часто можно было встретить в обществе двух друзей, которые были старше его и которые обращались к нему «сынок». Одного звали Максим, и был он из Сремска-Митровицы, а второго, белградца, звали Василие Уршич. Василие и Максим жили в районе Дорчол, в квартире Уршича, на втором этаже дома на углу улиц Добрачине и Господар Йованове, откуда зимой можно было очень быстро добраться до факультета, если воспользоваться раскатанными ледяными дорожками, которые в это время года пересекали улицу Братьев Юговичей, а потом Симину, Евремову, Йованову и, наконец, Страхинича Бана. В эту их комнату, три окна которой выходили на одну улицу и три на другую, а на самом углу был немного приподнятый балкон, нас по случаю встречи Нового, 1972 года и пригласили на ужин. А точнее, на «фасоль с мясом без мяса». Это означало, что фасоли был второй день и в первый день все мясо из нее было съедено. Всех заранее предупредили, что компания будет смешанной, но точно мы не знали, кого там найдем и кто с кем оттуда уйдет.
Придя на место, мы обнаружили, что комната имеет форму буквы «Г». На застекленном балконе, пол которого был на одну ступеньку выше комнаты (и откуда в дождь можно было услышать Дунай), стояла плита, и возле нее маялся Максим. В одной части комнаты виднелся накрытый стол со свечами, вставленными в две старые курительные трубки. Ввиду того что в туалет не было подведено электричество, каждому, кто хотел удалиться, приходилось брать в зубы трубку, зажигать свечу и только после этого отправляться по делу. В другой части комнаты стояла старинная трехспальная кровать со встроенными в спинку часами, из которых давно уже вытекло все время. Кровать была металлической, на шести металлических же ножках, с маленькими латунными шариками на спинках, размером не меньше двух с половиной метров на три.
– Когда человек ложится в нее, – шепнула мне одна из девушек, проходя мимо, – это все равно как если дьявол плюет в Дунай.
Рассказывали, что Анджелар (у которого не было постоянного места пребывания) иногда спал в этой кровати с двумя подружками. Правда, он сам с усмешкой сказал, что в действительности такое было лишь однажды (в отсутствие хозяина), причем с девушками он заключил пари, что ни одну из них не тронет. Пари он выиграл, девушки его проиграли.
– Кровать для Жаклин Кеннеди, – в шутку заметил кто-то из гостей, на что Анджелар запротестовал и добавил, что насчет Жаклин Онассис стоило бы хорошенько поразмыслить.
– Неужели вы не согласитесь, – обратился он к присутствующим, – что у Православной церкви есть все основания объявить единственной восточно-христианской святой двадцатого века именно Жаклин Онассис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Пустых садов я боюсь, потерянных в сердце моем, не зная путей, что могут к ним привести. Не я выбираю птиц, что туда слетятся, и память моя все старше, все дальше в прошлом томится она, и власти нет у меня, чтоб ее удержать…
Тогда ему открылось, что в человеке скорее всего стареет пот, а медленнее всего стареет душа. Его душа была по крайней мере на десять лет моложе его тела. Ему исполнилось пятьдесят, а душе по-прежнему было около сорока лет. Для нее все еще были живы те, кто для него давно умер. Да ведь его душа все еще «не знает», что Микаины больше нет! И тут Аркадий вдруг начал относиться к Микаине так, словно она была жива. Он ее всеми силами возненавидел. За свою несчастную жизнь, за то, что он бросил работу, за свой разоренный очаг. Благодаря этой ненависти однажды утром он вдруг очнулся от своей тоски, как от болезни, воспрянул, как от зимнего сна. Окрепший, почти веселый, он вдруг заметил окружающих, обратил внимание на жену, которую он нашел переменившейся почти до неузнаваемости, и бросился взглянуть на дочь.
Войдя в ее светелку, он окаменел. Вся комната была заполнена волосами цвета воронова крыла. Под шатром этих волос он увидел коленопреклоненную женскую фигурку, державшую перед собой сложенные раковиной ладони. На голове у нее была шляпа из рыбьей чешуи, а на стене перед ней висел деревянный ключ. Аркадий ахнул, раздвинул волосы и увидел под ними свою дочь Флациллу.
– В сложенных ладонях – забытые нами слова, – сказала она с улыбкой. Не отрываясь смотрела она на бабочку, трепетавшую над плечом Аркадия подобно лучику света.
Отец разомкнул сложенные ладони дочери. В них лежал клубочек красной шерсти. Под его взглядом Флацилла стала потихоньку разматывать клубок и наконец, когда вся шерсть была размотана, показала Аркадию семь денежек, которые Микаина спрятала в свой клубок. Тех самых денежек, изготовляя которые он чеканил лик своей возлюбленной на монете Римской империи.
Всего было шесть медных монет и одна серебряная. С оттисками названий городов, где они были изготовлены.
Трехспальная кровать
1
– Берегись Анджелара, его имя лжет! – повторяли мне коллеги по университету.
– Коза, может, и лжет, да рог не лжет, – отвечали студентки. Это происходило в то время, когда быстро растут ногти. Мои вечно были обгрызены, а про Анджелара говорили, что ему ногти обгрызают женщины. Тогда, пока мы еще встречали друг друга в здании капитана Миши, в курчавых волосах Анджелара было полно перьев, стружек от зачинки карандашей и трамвайных билетов, которыми посыпали его проходящие мимо девушки. Ел он всегда (даже в ресторане «Три шляпы») собственной вилкой, которую носил в кармане и которой пользовался еще и для расчесывания бороды. Основное впечатление, которое он производил, было смешанным – он казался удивительно привлекательным и одновременно будил в наг страх. На втором курсе нас возили в Дубровник познакомиться со старинным архивом. Воспользовавшись случаем, мы наняли рыбачью шхуну и отправились на один день в Цавтат, но тут на море началось волнение. Почти всех на борту рвало, а Анджелар вдруг начал насвистывать какую-то мелодию, его свист всех постепенно успокоил, и наши мучения прекратились. От Анджелара мы узнали, что такое «пьяный хлеб» и как его едят. Если нужно быстро забыться или загладить какое-то душевное потрясение, есть способ в мгновение ока напиться до полного бесчувствия.
– Достаточно, – объяснял нам Анджелар, – намочить два-три куска хлеба в стакане ракии и проглотить их. Пьянеешь тут же, да так, что выпадаешь из реальности, но опьянение проходит гораздо быстрее, чем обычно, и вызывает нечто похожее на кратковременную потерю сознания.
Анджелар приходил на занятия без ремня. Нижнюю пуговицу рубашки он обычно пристегивал к верхней петле на ширинке своих широченных штанов, так что получалось, что он носил брюки на шее. Его часто можно было встретить в обществе двух друзей, которые были старше его и которые обращались к нему «сынок». Одного звали Максим, и был он из Сремска-Митровицы, а второго, белградца, звали Василие Уршич. Василие и Максим жили в районе Дорчол, в квартире Уршича, на втором этаже дома на углу улиц Добрачине и Господар Йованове, откуда зимой можно было очень быстро добраться до факультета, если воспользоваться раскатанными ледяными дорожками, которые в это время года пересекали улицу Братьев Юговичей, а потом Симину, Евремову, Йованову и, наконец, Страхинича Бана. В эту их комнату, три окна которой выходили на одну улицу и три на другую, а на самом углу был немного приподнятый балкон, нас по случаю встречи Нового, 1972 года и пригласили на ужин. А точнее, на «фасоль с мясом без мяса». Это означало, что фасоли был второй день и в первый день все мясо из нее было съедено. Всех заранее предупредили, что компания будет смешанной, но точно мы не знали, кого там найдем и кто с кем оттуда уйдет.
Придя на место, мы обнаружили, что комната имеет форму буквы «Г». На застекленном балконе, пол которого был на одну ступеньку выше комнаты (и откуда в дождь можно было услышать Дунай), стояла плита, и возле нее маялся Максим. В одной части комнаты виднелся накрытый стол со свечами, вставленными в две старые курительные трубки. Ввиду того что в туалет не было подведено электричество, каждому, кто хотел удалиться, приходилось брать в зубы трубку, зажигать свечу и только после этого отправляться по делу. В другой части комнаты стояла старинная трехспальная кровать со встроенными в спинку часами, из которых давно уже вытекло все время. Кровать была металлической, на шести металлических же ножках, с маленькими латунными шариками на спинках, размером не меньше двух с половиной метров на три.
– Когда человек ложится в нее, – шепнула мне одна из девушек, проходя мимо, – это все равно как если дьявол плюет в Дунай.
Рассказывали, что Анджелар (у которого не было постоянного места пребывания) иногда спал в этой кровати с двумя подружками. Правда, он сам с усмешкой сказал, что в действительности такое было лишь однажды (в отсутствие хозяина), причем с девушками он заключил пари, что ни одну из них не тронет. Пари он выиграл, девушки его проиграли.
– Кровать для Жаклин Кеннеди, – в шутку заметил кто-то из гостей, на что Анджелар запротестовал и добавил, что насчет Жаклин Онассис стоило бы хорошенько поразмыслить.
– Неужели вы не согласитесь, – обратился он к присутствующим, – что у Православной церкви есть все основания объявить единственной восточно-христианской святой двадцатого века именно Жаклин Онассис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57