Предсказатель предостерегающе поднял руку, глянул на царя гневно.
– Убойся так думать, царь! – слабо выкрикнул он. – Судьбу живущим выкладывает не рука смертного. Не спорь с Ним, а мы слуги Его.
Агай промолчал. Спорить с энареями не дано никому. Он наблюдал, как предсказатели прячут в суму ивовые прутья, кору, и чувствовал себя обманутым, одиноким. Между тем энарей собрались и вопрошающе уставились на царя.
– Идите с миром, – повелел он.
– Я сказал не все, – зашевелил запавшими губами старший предсказатель. – Богам еще угодно открыть для тебя тайное… Ты, царь, жить будешь, пока живет он, зять твой скорый. Непогрешима воля небожителей.
Предсказатели удалились. Смятенный их словами, Агай долго сидел один. Ола хотела подойти к нему, но мрачная неподвижность отца пугала ее. Она ушла на свою половину, стала дожидаться возвращения начальника стражи.
Агай вышел из шатра мрачный. Два воина сидели у входа, зажав между коленями короткие копья. Увидев царя, стражи поднялись на ноги, почтительно расступились. Он прошел мимо, обогнул шатер, глядя на освещенное яркой луной море.
Долгое время кочующий по степям Агай не понимал – зачем так много воды налито в одном месте, воды плохой, которую не пьют кони? Что за сосуд – огромный и загадочный – удерживает ее в себе, ревущую волнами, готовую раздробить края чаши и выплеснуться?
Сейчас море было тихим. Лунная дорожка лежала на нем, лениво поигрывая голубыми осколками. Иногда дорожку перечеркивали тени пасущихся на берегу коней или она пропадала, когда на луну с размаха набегали облачка. Все в мире жило, шевелилось, и так будет вечно.
Царь не любил море и считал свое становище на берегу временным. Разве мала степь? Он не хотел мириться с тем, что с севера, запада и востока его земли давно наполняются уже другими племенами, пришедшими из дальних далей. Они поселяются на степях его предков крепко, навсегда. Навсегда ли? Разве не рвалась степь воплем и гиком, когда он водил на пришельцев своих сросшихся с конями воинов? Водил, когда надо было доказать, на чьей стороне сила и боги, а значит, и чья она – степь! И разве не его племена пахарей и скотоводов надежно прикрывают его царских скифов с севера и запада, а он отсюда готов защитить их, кормильцев, за трудами отвыкших от мечей.
Он не любил море и потому, что здесь, на самой кайме его степей, поселились и размножают города эллины, эти бритые люди, оставившие где-то за дальней синевой свою гордую родину. Теперь, глядя на них, люди степей все чаще смотрят себе под ноги, будто хотят вкопать в землю свои кибитки, обнести их стенами и засесть в городищах. А как же степь? Обманутая, она отомстит бросившим ее. Что происходит с людьми? Вот и Скил, его правая рука, заглядывается на эллинские города и уже лопочет по-ихнему. Глядишь, и обреет себя!
Агай взялся рукой за гривну. Ветер налетал тугими порывами, относил вбок космы волос, шевелил бороду, но царю не хватало воздуха. Он сорвал гривну, оттянул ворот кафтана. Эллины! Он искал с ними только военного союза, надеясь при беде опереться на их грозные когорты. Не с этой ли целью взял себе женой дочь афинского стратега, приплывшего сюда с эллинами на многих кораблях. Когда это было? Прошло всего двадцать весен, а уж сколько понастроили они жилищ и обнесли их стенами. Тут и там шумят их города, скоро не хватит пальцев, чтобы счесть их… Да, они дали жену, но потом отобрали. Разве не от печали по ним ушла она совсем молодой к своим предкам? Сын – надежда и наследник – тоже удалился вослед за матерью, потому что тянулся душой к эллинским домам, в которых стоят их непонятные белокаменные боги.
Царь отвернулся от моря и стал смотреть в ту сторону, где лежали широкие и спокойные степи. Его степи. Кибитки на четырех – и шестиколесных телегах не мешали Агаю видеть нужное. Взгляд как бы проникал сквозь них, и царю открывались закрытые сумерками и расстоянием дали. И как петля за петлей падает с клубка шерстяная нить, разматываясь до того, самого первого виточка, образующего клубок, так и перед глазами Агая замелькали, смахивая друг друга, годы. И в который раз увидел он себя на руках отца, увидел мать, стоящую рядом и гордую происходящим. Вот конюх подводит царского скакуна, сильные руки отца швыряют маленького Агая на спину коня. Воля! Скакун встает на дыбы, сечет копытами воздух и, еще не упав на передние, задними отталкивается от земли и делает первый прыжок. Ветер бьет по глазам, выжимает слезы, летят мимо полевые цветы, отбрасывая на сторону яркие головки. Степь, будто кто ее гладит широкой ладонью, волнуется ковылем, глушит удары копыт, а перед оскаленной мордой легконогого скакуна шарахаются ввысь комочки перепелов, да невиданными прыжками уходят вперед спугнутые с лежек горбоносые сайги.
Потом у кибитки он, полумертвый от захватившей дух радости, падает в тревожно вскинутые руки матери и вскрикивает от боли, раскровянив бок о ее золотой змеевидный браслет.
– О, боги! – вздохнул Агай, и видение отшатнулось от глаз, зябко подрожало и растаяло. Вместо давних, наполненных тугим ветром ковыльных степей, царь снова увидел ряды кибиток, облитых светом луны, черный силуэт собаки, дробящей кость возле распертого спицами огромного колеса, и свою длинную, растрепанную тень. Он нехотя повернулся к морю и, не глядя на него, зашагал к шатру. Воспоминания бесследно схлынули и унесли недолгий покой. Только что отмякшее было лицо Агая вновь стало жестким, озабоченным, и, увидев это лицо, Ола, поджидающая отца у входа, побледнела, больно вцепилась ногтями в плечо низкорослой служанки, отчего та испуганно ойкнула и, испугавшись больше прежнего, присела у ног царевны.
– Ты почему не спишь? – Агай вскинул бороду на Олу, подождал ответа и, не получив его, насупленно прошел мимо. Стража расступилась, но царь не вошел в шатер, а, постояв у порога, спросил:
– Ждешь, что я прощу его, если будешь рядом, дочь?
Половина лица Олы в тени, вторая, высветленная луной, мертвенно бледна, и огромный просящий глаз напряжен и неподвижен. И опять царь не дождался ответа. Он в гневе повернулся, выхватил у стражника тяжелое копье, грянул чернем о землю.
– Отвечай, чего ждешь? – прикрикнул Агай и откачнул от себя копье, которое ловко подхватил стражник, и отступил к порогу.
– Жду-у, – чуть слышно прошептала Ола. – За него вступились боги, и ты не ослушаешься их воли…
Топот, долетевший до слуха царя, не дал ему дослушать дочь. Он вгляделся в улицу, образованную рядами кибиток, увидел темное пятно, что, накатываясь на него, преображалось и вот уже группой всадников подлетело к шатру. С переднего коня, оттолкнувшись руками от луки седла, спрянул быстрый Кун и, поблескивая шлемом, подошел к Агаю.
– Ты сказал – я взял его, – хмуро доложил он и ткнул в плечо короткой нагайкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67