Оттянув ворот кафтана, он повернулся к людям сутулой спиной, пошел в шатер.
– Кун, удвой стражу, – подцепляя носком сапога край ковра, приказал он. – Сам приди, ляжешь у ног.
За владыкой хлопнул прикрывающий вход тяжелый ковер.
II
КСАР
Не щадя коней, мчал Ксар в окружении тридцати верных всадников. За полночь, когда луна, багровея, медленно погрузилась в воды гремящего прибоем Понта, он придержал скакуна и дал знак спешиться. Впереди лежал перешеек, узкий в начале, но чем дальше, тем вольнее раздвигающий в стороны воды двух морей, образуя продутую ветрами дикую таврскую степь.
Воины расседлали коней, стреножили их, пустили на травы, уже поникшие, тронутые желтью. Для старейшины раскинули легкий войлочный шатер, сами расположились средь разложенных кругом костров. Над одним подвесили бронзовый котел, влили в него принесенную в шлемах солоноватую воду из бьющего неподалеку ключа, навалили в котел рубленой козлятины. Сидели, подбрасывая в костры прошлогодние облыдья, усохший кустарник, лениво перебрасывались словами, ждали варева. Никто не снял с себя ни панциря, ни горита, никто не отстегнул меча: рядом была земля дикого и разбойного племени тавров.
Ксар лежал в шатре на войлочном конском потнике, тянул из узкогорлого серебряного кувшина вино. Крохотный светильник едва раздвигал пламенем душную темноту. Резко пахло горелым маслом, вином и потом. Иногда Ксар опускал кувшин, прислушивался. Но за стенами шатра только потрескивали костры, да булькало закипающее варево. Временами прорезался далекий вой степных волков, встревоженных огнями и запахом лошадей, да стремительно скользили выползшие на охоту змеи. От трения их гибких тел о жесткую траву слышался тягучий посвист.
Кто-то поскребся о покрышку шатра. Ксар отставил кувшин, положил ладонь на рукоять акинака.
– Это я – произнес знакомый голос, и в тесную щель протиснулся воин конвоя. Он опустился на колени, подал Ксару наколотый на кинжал кусок козлятины и повалился на бок. По тому, как он разлегся рядом со старейшиной, смело подтянул к себе кувшин и, проливая вино на бороду, отпил из него, было видно – человек этот близкий Ксару.
– Цхе-е! – утираясь полой кафтана, выдохнул воин. – Только у тебя и вольешь в пузо доброго винца. С царского стола небось ?
– Ничего, скоро и сам будешь его иметь вволю. И не только его. Потерпи, – заверил Ксар, обгладывая кость. – Говоришь, наша стрела долетела ударив в цель?
Воин хмыкнул и снова прильнул к кувшину.
– А глубоко ли всадилась, источает ли яд – трудясь над костью, игриво допытывался Ксар.
– Я не промахиваюсь.
– Знаю! – Ксар подмигнул. – Видел, как смахнул с коня царевича Ольдоя, верная у тебя рука, страшная… Значит, долетела. Что же, можно жечь поминальный костер по белоголовому. Он портил мне кровь и мысли.
Воин не отрывался от кувшина. Закрыв глаза и задрав вверх бороду, лил в заросший рот темную струйку. В горле его, бугря кожу, двигался кадык, и воин довольно мычал. Наконец отставил пустой кувшин.
– Можно зажечь, – отдышавшись, заверил он. – Я видел браслет на руке этой гордячки, чтоб ее…
– Но-о! – Ксар замахнулся, но тут же опустил кулак.
Воин усмехнулся.
– Я погубил свою душу, раскопав священную обитель Отсутствующих, пачкался в крови и навозе, а ты на меня…
Ксар примирительно улыбнулся, легонько толкнул в плечо.
– Ладно брат. – Снова толкнул воина. – Слова забудь, а кровь кое-чью пролить надо – помни. Быть тебе старейшиной над царской конницей. Вместо Скила. Он на очереди за белоголовым. Туда. Думаю я, что Агай уже пустил Лога по тропе теней… Где браслет из гробницы?
Ксар взял у воина змеевитый браслет, повертел у светильника. Холодно посверкивали из него глаза-изумруды. Он спрятал браслет, молча догрыз кость, вытер руки сначала о штаны, потом о голову. Воин взял свой кинжал, всунул в ножны.
– Буду у костра, – сказал он. – Спи, с утра в путь, а там… Кто знает, что там?
Раздвинул плечом узкую щель входа, понюхал наружный воздух.
– А почему, – он повернул голову к старейшине, – почему ты не хочешь, чтобы персиды прошли сюда землей тавров? Пусть пройдут и ударят. Ты отведешь свои тысячи в сторону и поглядывай. Агай если и победит, то истреплет войско, а это нам на руку. Долго ли еще терпеть их главенство. Мы такие же скифы, как и они, а обходятся с нами хуже, чем с данниками. Ну, победит Дарий – чего ж! Обнимись с ним.
Ксар испуганно приподнялся, схватил воина за полу кафтана, рывком отдернул от входа.
– Съешь свой язык, ты, вскормленный сукой! – зашипел он, стоя на коленях над упавшим на спину воином. – Совсем стал болтлив! Заколоть бы тебя, как теленка. Запомни мои слова и сохрани их в себе, как в могильнике. Скифия должна принадлежать мне и никому другому. Помоги я Дарию разбить Агая, он посадит меня на трон, верно. Но кто я буду? Собакой, давящей зайцев для барса? Тысячи свои в стороны уводить не буду, первыми пошлю в сечу, сам поведу и пропаду. Ты так хочешь? Нет? Так вот, надо сделать все, чтобы персиды не пошли на Скифию. Мы сами уберем Агая и всех его приспешников. Это они посеяли рознь в народе! Укрепим военный союз племен, потом пусть идет к нам Дарий. Мы сами придем к нему, – а там в Египет, а там трепещите Афины! Я уведу вас в этот поход, и весь мир упадет в мои руки.
– И Ола? – нагловато спросил воин. Он уже поднялся на колени, и теперь их глаза были на одном уровне.
– И Ола! – твердо ответил Ксар.
– А мне что достанется?
– Ты уже слышал.
– Я рад, и я ухожу.
Воин приложил палец к губам, отвернулся, выполз из шатра. Ксар еще постоял на коленях, вслушиваясь в ночь, потом рухнул на потник, положил на грудь обнаженный меч и, глядя на слабый огонек светильника, затих. Он так и уснул – не прикрыв век, стиснув в крупнокостном кулаке рукоять акинака. В полутьме тускло отсвечивали спящие глаза, нижняя губа отвалилась, выказав белокрепкий ряд зубов.
Небо чуть тронула робкая просинь, которая все выцветала, пока не задернулась напрочь голубым, с розовым по краю подолом. Костры не горели, лишь над некоторыми еще поднимались ознобные струйки дыма, распространяя в утреннем воздухе горьковатый запах тлеющего помета. На воинах, спящих вокруг черных кострищ, лежала роса. Она обусила их бороды, притушила блеск серебряных окладов на кожаных горитах, слезками висла с бронзовых наконечников стрел. Чуть поодаль, опершись подбородком на короткое копье, каменным истуканом стыл дозорный. Раскосые глаза его, стерегущие рассветную даль, не выражали ничего, а на широком лице лежала печаль, присущая только кочевникам – спокойная, как степь, глубокая, как небо над степью.
Лог спешил, со дня его внезапного увоза к царю прошла неделя, а он едва-едва заканчивал заказ. Сияя позолотой, островерхий шлем царя лежал на ладони мастера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Кун, удвой стражу, – подцепляя носком сапога край ковра, приказал он. – Сам приди, ляжешь у ног.
За владыкой хлопнул прикрывающий вход тяжелый ковер.
II
КСАР
Не щадя коней, мчал Ксар в окружении тридцати верных всадников. За полночь, когда луна, багровея, медленно погрузилась в воды гремящего прибоем Понта, он придержал скакуна и дал знак спешиться. Впереди лежал перешеек, узкий в начале, но чем дальше, тем вольнее раздвигающий в стороны воды двух морей, образуя продутую ветрами дикую таврскую степь.
Воины расседлали коней, стреножили их, пустили на травы, уже поникшие, тронутые желтью. Для старейшины раскинули легкий войлочный шатер, сами расположились средь разложенных кругом костров. Над одним подвесили бронзовый котел, влили в него принесенную в шлемах солоноватую воду из бьющего неподалеку ключа, навалили в котел рубленой козлятины. Сидели, подбрасывая в костры прошлогодние облыдья, усохший кустарник, лениво перебрасывались словами, ждали варева. Никто не снял с себя ни панциря, ни горита, никто не отстегнул меча: рядом была земля дикого и разбойного племени тавров.
Ксар лежал в шатре на войлочном конском потнике, тянул из узкогорлого серебряного кувшина вино. Крохотный светильник едва раздвигал пламенем душную темноту. Резко пахло горелым маслом, вином и потом. Иногда Ксар опускал кувшин, прислушивался. Но за стенами шатра только потрескивали костры, да булькало закипающее варево. Временами прорезался далекий вой степных волков, встревоженных огнями и запахом лошадей, да стремительно скользили выползшие на охоту змеи. От трения их гибких тел о жесткую траву слышался тягучий посвист.
Кто-то поскребся о покрышку шатра. Ксар отставил кувшин, положил ладонь на рукоять акинака.
– Это я – произнес знакомый голос, и в тесную щель протиснулся воин конвоя. Он опустился на колени, подал Ксару наколотый на кинжал кусок козлятины и повалился на бок. По тому, как он разлегся рядом со старейшиной, смело подтянул к себе кувшин и, проливая вино на бороду, отпил из него, было видно – человек этот близкий Ксару.
– Цхе-е! – утираясь полой кафтана, выдохнул воин. – Только у тебя и вольешь в пузо доброго винца. С царского стола небось ?
– Ничего, скоро и сам будешь его иметь вволю. И не только его. Потерпи, – заверил Ксар, обгладывая кость. – Говоришь, наша стрела долетела ударив в цель?
Воин хмыкнул и снова прильнул к кувшину.
– А глубоко ли всадилась, источает ли яд – трудясь над костью, игриво допытывался Ксар.
– Я не промахиваюсь.
– Знаю! – Ксар подмигнул. – Видел, как смахнул с коня царевича Ольдоя, верная у тебя рука, страшная… Значит, долетела. Что же, можно жечь поминальный костер по белоголовому. Он портил мне кровь и мысли.
Воин не отрывался от кувшина. Закрыв глаза и задрав вверх бороду, лил в заросший рот темную струйку. В горле его, бугря кожу, двигался кадык, и воин довольно мычал. Наконец отставил пустой кувшин.
– Можно зажечь, – отдышавшись, заверил он. – Я видел браслет на руке этой гордячки, чтоб ее…
– Но-о! – Ксар замахнулся, но тут же опустил кулак.
Воин усмехнулся.
– Я погубил свою душу, раскопав священную обитель Отсутствующих, пачкался в крови и навозе, а ты на меня…
Ксар примирительно улыбнулся, легонько толкнул в плечо.
– Ладно брат. – Снова толкнул воина. – Слова забудь, а кровь кое-чью пролить надо – помни. Быть тебе старейшиной над царской конницей. Вместо Скила. Он на очереди за белоголовым. Туда. Думаю я, что Агай уже пустил Лога по тропе теней… Где браслет из гробницы?
Ксар взял у воина змеевитый браслет, повертел у светильника. Холодно посверкивали из него глаза-изумруды. Он спрятал браслет, молча догрыз кость, вытер руки сначала о штаны, потом о голову. Воин взял свой кинжал, всунул в ножны.
– Буду у костра, – сказал он. – Спи, с утра в путь, а там… Кто знает, что там?
Раздвинул плечом узкую щель входа, понюхал наружный воздух.
– А почему, – он повернул голову к старейшине, – почему ты не хочешь, чтобы персиды прошли сюда землей тавров? Пусть пройдут и ударят. Ты отведешь свои тысячи в сторону и поглядывай. Агай если и победит, то истреплет войско, а это нам на руку. Долго ли еще терпеть их главенство. Мы такие же скифы, как и они, а обходятся с нами хуже, чем с данниками. Ну, победит Дарий – чего ж! Обнимись с ним.
Ксар испуганно приподнялся, схватил воина за полу кафтана, рывком отдернул от входа.
– Съешь свой язык, ты, вскормленный сукой! – зашипел он, стоя на коленях над упавшим на спину воином. – Совсем стал болтлив! Заколоть бы тебя, как теленка. Запомни мои слова и сохрани их в себе, как в могильнике. Скифия должна принадлежать мне и никому другому. Помоги я Дарию разбить Агая, он посадит меня на трон, верно. Но кто я буду? Собакой, давящей зайцев для барса? Тысячи свои в стороны уводить не буду, первыми пошлю в сечу, сам поведу и пропаду. Ты так хочешь? Нет? Так вот, надо сделать все, чтобы персиды не пошли на Скифию. Мы сами уберем Агая и всех его приспешников. Это они посеяли рознь в народе! Укрепим военный союз племен, потом пусть идет к нам Дарий. Мы сами придем к нему, – а там в Египет, а там трепещите Афины! Я уведу вас в этот поход, и весь мир упадет в мои руки.
– И Ола? – нагловато спросил воин. Он уже поднялся на колени, и теперь их глаза были на одном уровне.
– И Ола! – твердо ответил Ксар.
– А мне что достанется?
– Ты уже слышал.
– Я рад, и я ухожу.
Воин приложил палец к губам, отвернулся, выполз из шатра. Ксар еще постоял на коленях, вслушиваясь в ночь, потом рухнул на потник, положил на грудь обнаженный меч и, глядя на слабый огонек светильника, затих. Он так и уснул – не прикрыв век, стиснув в крупнокостном кулаке рукоять акинака. В полутьме тускло отсвечивали спящие глаза, нижняя губа отвалилась, выказав белокрепкий ряд зубов.
Небо чуть тронула робкая просинь, которая все выцветала, пока не задернулась напрочь голубым, с розовым по краю подолом. Костры не горели, лишь над некоторыми еще поднимались ознобные струйки дыма, распространяя в утреннем воздухе горьковатый запах тлеющего помета. На воинах, спящих вокруг черных кострищ, лежала роса. Она обусила их бороды, притушила блеск серебряных окладов на кожаных горитах, слезками висла с бронзовых наконечников стрел. Чуть поодаль, опершись подбородком на короткое копье, каменным истуканом стыл дозорный. Раскосые глаза его, стерегущие рассветную даль, не выражали ничего, а на широком лице лежала печаль, присущая только кочевникам – спокойная, как степь, глубокая, как небо над степью.
Лог спешил, со дня его внезапного увоза к царю прошла неделя, а он едва-едва заканчивал заказ. Сияя позолотой, островерхий шлем царя лежал на ладони мастера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67