А в то мгновение мне прямо так и почудилось, что тихий тяжелый свист обрушился на меня, взрезав спину наискось от плеча к пояснице, и начал падать, уже обессиленный. Рука моя сама сомкнулась вокруг древка, и тело само рванулось назад, сбивая с ног подоспевшего Лаана. И только потом, когда я отшвырнул Тхиа и накрепко закрыл дверь, пришло запоздалое осознание. Лишь когда мимолетный холод сменился цепкой болью, я понял, что держу в руке.
– Засада? – коротко спросил Тхиа, куда быстрей меня сообразив, что к чему.
– Со стены стреляли, – ответил я. – Сверху.
– Рану покажи, – потребовал Тхиа, и я безропотно повернулся к нему спиной.
– Длинная, но неглубокая, – заключил Тхиа, задрав рубашку. – Сейчас сладим.
– Туго не бинтуй, – попросил я.
– А я и не стану бинтовать. Смажу просто своим зельем, чтобы кровь остановить, и все. Повязка тебе помешает.
Лаан глядел на нас во все глаза. Ну да – по его разумению, меня следовало туго-натуго перевязать, а после уложить в постель. Будь я его вассалом, а не он моим, так бы тому и быть. Ручаюсь, он бы и ложе соорудить исхитрился.
Хорошо, что я не его вассал.
– Чем тебя так? – спросил он, стараясь не глядеть на манипуляции Тхиа.
Я показал стрелу. Широкое полукружие наконечника, острого, как отточенная бритва, блеснуло в полумраке. Тхиа коротко взглянул на него и хмыкнул.
– Знаешь, что говаривал батюшкин эконом об этих стрелах? – вопросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Очень практичная вещь. Очень. Чем тебя убили, тем тебе и могилу копать будут.
Шутник, однако, эконом Майонов. Впрочем, ему иначе и нельзя. Всю жизнь иметь дело с чужими деньгами, не обладая чувством юмора – этак и сбеситься недолго. Шутник.
И пусть его. Беда в том, что мнение свое о стрелах-лопатках, среди воинов именуемых “рассекающими”, господин эконом мог иметь в одном и только одном случае.
– Из ваших припасов стрела? – поинтересовался я, чтобы проверить догадку.
– Из наших, – кивнул Тхиа. – Для выстрела сверху куда как подходящая штука. Знаешь, если бы этот стрелок в тебя попал…
– Довольно и того, что он нас обнаружил, – возразил я. – По крайности, меня.
– Нас, – уверенно возразил Тхиа. – Слишком уж он быстро выстрелил. Значит, был готов. Ждал. Не тебя заметили, а нас, и не теперь, а раньше. И караулили у всех выходов – вдруг мы снова покажемся.
– Тогда нас приметили по обратной дороге в замок, – предположил я. – Иначе раньше бы и стреляли.
– Послушай, – оживился Тхиа. – Тогда еще не все потеряно! Никто не видел, как мы выходили наружу в первый раз… а мало ли кто может пролезть в замок извне. Это не нас поджидали! Не Майона Тхиа и Шенно Дайра Кинтара! Ждали лазутчиков, которым рано или поздно придется из замка выйти!
– А тогда нам самое время бегом бежать в спальные покои! – подхватил я. – Если повезет, успеем.
– Правда твоя, – бросил Тхиа уже на ходу. – Лаана в твоей спальне спрячем, там постель помассивнее.
Лаан не сказал ничего. Только молча зубы стиснул да прибавил шагу. Сильный он человек – не выругался, не вздохнул даже. Я бы так не смог. Когда ему совсем было удалось вырваться, сбросить цепи, обрести союзников, когда казалось, что всего-то и осталось сделать шаг-другой, судьба с немыслимой жестокостью посмеялась нам ним. Желанная воля обманчивым промельком возникла из ниоткуда – и скрылась в никуда. В нелепую мешанину чужих обрывочных надежд и ненужных ему замыслов.
– Тебя куда понесло? – окликнул меня Тхиа: оказывается, я, призадумвшись, опередил Тхиа и пропустил поворот.
Я остановился и виновато оглянулся на него.
– Ладно, – махнул рукой Тхиа. – Можно и этим путем пройти. Только впредь смотри, куда идешь.
Послушный взмаху его руки, я свернул направо – и едва удержал вопль. Во-первых, мне почудилось, что передо мной нет стены, а во-вторых, я едва в нее не врезался.
Прямо передо мной взору открывалась спальня, освещенная тремя большими свечами. Обитателя спальни я узнал не сразу: массивная спина и широкая задница могли принадлежать кому угодно. Добро бы еще обладатель этих телес был полностью одет, при всех накидках, нашивках, оторочках и прочих регалиях – а длинная, до пят, ночная рубашка что у светлости, что у высокородия на один покрой.
– Ч-то это? – одними губами прошелестел я, опасаясь шелохнуться.
– Не бойся, – вполголоса ответил Тхиа. – Стена прозрачна только отсюда. С той стороны ничего не видно и не слышно.
Как бы не так! Нет, умом я ему, конечно, верил. Поверить по настоящему оказалось сложнее.
Облаченный в ночнушку обитатель спальни подошел к большому зеркалу, и полированный металл покорно отобразил мясистый лик дядюшки Кадеи.
– И не спится ему, – сквозь зубы мурлыкнул Тхиа.
– Бессонницей мается, страдалец, – спертым от ненависти голосом произнес Лаан.
Однако непохоже было, чтобы объект столь пылких наших чувств хоть сколько-нибудь страдал от собственного бодрствования. Во всем его облике виделась не тягостная маета, а некое виноватое возбуждение. Мне доводилось видеть его не единожды, и приметы его я давно привык распознавать мгновенно. Именно такое страстное бесстрастие напускают на себя мальчишки, застигнутые мастером за нарушением запрета… но дядюшка-то перед кем фигуряет в полном одиночестве? Притом же он не мальчишка, чтобы тайком напиваться до рвоты или приударять за самой распутной из местных девиц – да и представить я себе не могу дядюшку Кадеи, ухлестывающим за служаночками. Не тот человек. Приказать он может, что да, то да, а вот ухаживать…
Но глядя на отраженное в зеркале лицо, я не мог обмануться. Дядюшка собирался сделать то, что сам полагал запретным. И неважно, что рядом нет того, кто воплощает собой запрет. Не пред кем-то посторонним красовался господин Кадеи, а перед самим собой. Некоей незримой черты он покуда переступить не успел – но он любовался собой, примерял странные, а по его мнению, величественные позы, поворачиваясь то одним, то другим боком, вздергивая массивную голову и шевеля бровями явно в подражание Тхиа. Цель этих ужимок была яснее ясного: он взбадривал, взвинчивал себя, он убеждал господина Кадеи и никого иного. Убеждал в том, что этот самый толстомясый господин, которого он знает, как облупленного, имеет полное право совершить запретное. Что запреты обязывают других. Других, не его, не великого и дерзновенного Кадеи. Запреты существуют для черни, для быдла всякого, для трусливого ничтожества – но не для таких, как единственный и несравненный… тьфу, ну и паскудное зрелище! Интересно, какой запрет жаждет преступить этот мелкотравчатый пакостник? Что он делать собрался? Кошек мучить? В пироги гостям дохлых мух засовывать? Нагишом бегать? Когда взрослый солидный человек, пожилой интриган ведет себя, как распущенный подросток, рисуясь и важничая перед тем, как сотворить несомненную гадость… глаза б мои не глядели!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
– Засада? – коротко спросил Тхиа, куда быстрей меня сообразив, что к чему.
– Со стены стреляли, – ответил я. – Сверху.
– Рану покажи, – потребовал Тхиа, и я безропотно повернулся к нему спиной.
– Длинная, но неглубокая, – заключил Тхиа, задрав рубашку. – Сейчас сладим.
– Туго не бинтуй, – попросил я.
– А я и не стану бинтовать. Смажу просто своим зельем, чтобы кровь остановить, и все. Повязка тебе помешает.
Лаан глядел на нас во все глаза. Ну да – по его разумению, меня следовало туго-натуго перевязать, а после уложить в постель. Будь я его вассалом, а не он моим, так бы тому и быть. Ручаюсь, он бы и ложе соорудить исхитрился.
Хорошо, что я не его вассал.
– Чем тебя так? – спросил он, стараясь не глядеть на манипуляции Тхиа.
Я показал стрелу. Широкое полукружие наконечника, острого, как отточенная бритва, блеснуло в полумраке. Тхиа коротко взглянул на него и хмыкнул.
– Знаешь, что говаривал батюшкин эконом об этих стрелах? – вопросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Очень практичная вещь. Очень. Чем тебя убили, тем тебе и могилу копать будут.
Шутник, однако, эконом Майонов. Впрочем, ему иначе и нельзя. Всю жизнь иметь дело с чужими деньгами, не обладая чувством юмора – этак и сбеситься недолго. Шутник.
И пусть его. Беда в том, что мнение свое о стрелах-лопатках, среди воинов именуемых “рассекающими”, господин эконом мог иметь в одном и только одном случае.
– Из ваших припасов стрела? – поинтересовался я, чтобы проверить догадку.
– Из наших, – кивнул Тхиа. – Для выстрела сверху куда как подходящая штука. Знаешь, если бы этот стрелок в тебя попал…
– Довольно и того, что он нас обнаружил, – возразил я. – По крайности, меня.
– Нас, – уверенно возразил Тхиа. – Слишком уж он быстро выстрелил. Значит, был готов. Ждал. Не тебя заметили, а нас, и не теперь, а раньше. И караулили у всех выходов – вдруг мы снова покажемся.
– Тогда нас приметили по обратной дороге в замок, – предположил я. – Иначе раньше бы и стреляли.
– Послушай, – оживился Тхиа. – Тогда еще не все потеряно! Никто не видел, как мы выходили наружу в первый раз… а мало ли кто может пролезть в замок извне. Это не нас поджидали! Не Майона Тхиа и Шенно Дайра Кинтара! Ждали лазутчиков, которым рано или поздно придется из замка выйти!
– А тогда нам самое время бегом бежать в спальные покои! – подхватил я. – Если повезет, успеем.
– Правда твоя, – бросил Тхиа уже на ходу. – Лаана в твоей спальне спрячем, там постель помассивнее.
Лаан не сказал ничего. Только молча зубы стиснул да прибавил шагу. Сильный он человек – не выругался, не вздохнул даже. Я бы так не смог. Когда ему совсем было удалось вырваться, сбросить цепи, обрести союзников, когда казалось, что всего-то и осталось сделать шаг-другой, судьба с немыслимой жестокостью посмеялась нам ним. Желанная воля обманчивым промельком возникла из ниоткуда – и скрылась в никуда. В нелепую мешанину чужих обрывочных надежд и ненужных ему замыслов.
– Тебя куда понесло? – окликнул меня Тхиа: оказывается, я, призадумвшись, опередил Тхиа и пропустил поворот.
Я остановился и виновато оглянулся на него.
– Ладно, – махнул рукой Тхиа. – Можно и этим путем пройти. Только впредь смотри, куда идешь.
Послушный взмаху его руки, я свернул направо – и едва удержал вопль. Во-первых, мне почудилось, что передо мной нет стены, а во-вторых, я едва в нее не врезался.
Прямо передо мной взору открывалась спальня, освещенная тремя большими свечами. Обитателя спальни я узнал не сразу: массивная спина и широкая задница могли принадлежать кому угодно. Добро бы еще обладатель этих телес был полностью одет, при всех накидках, нашивках, оторочках и прочих регалиях – а длинная, до пят, ночная рубашка что у светлости, что у высокородия на один покрой.
– Ч-то это? – одними губами прошелестел я, опасаясь шелохнуться.
– Не бойся, – вполголоса ответил Тхиа. – Стена прозрачна только отсюда. С той стороны ничего не видно и не слышно.
Как бы не так! Нет, умом я ему, конечно, верил. Поверить по настоящему оказалось сложнее.
Облаченный в ночнушку обитатель спальни подошел к большому зеркалу, и полированный металл покорно отобразил мясистый лик дядюшки Кадеи.
– И не спится ему, – сквозь зубы мурлыкнул Тхиа.
– Бессонницей мается, страдалец, – спертым от ненависти голосом произнес Лаан.
Однако непохоже было, чтобы объект столь пылких наших чувств хоть сколько-нибудь страдал от собственного бодрствования. Во всем его облике виделась не тягостная маета, а некое виноватое возбуждение. Мне доводилось видеть его не единожды, и приметы его я давно привык распознавать мгновенно. Именно такое страстное бесстрастие напускают на себя мальчишки, застигнутые мастером за нарушением запрета… но дядюшка-то перед кем фигуряет в полном одиночестве? Притом же он не мальчишка, чтобы тайком напиваться до рвоты или приударять за самой распутной из местных девиц – да и представить я себе не могу дядюшку Кадеи, ухлестывающим за служаночками. Не тот человек. Приказать он может, что да, то да, а вот ухаживать…
Но глядя на отраженное в зеркале лицо, я не мог обмануться. Дядюшка собирался сделать то, что сам полагал запретным. И неважно, что рядом нет того, кто воплощает собой запрет. Не пред кем-то посторонним красовался господин Кадеи, а перед самим собой. Некоей незримой черты он покуда переступить не успел – но он любовался собой, примерял странные, а по его мнению, величественные позы, поворачиваясь то одним, то другим боком, вздергивая массивную голову и шевеля бровями явно в подражание Тхиа. Цель этих ужимок была яснее ясного: он взбадривал, взвинчивал себя, он убеждал господина Кадеи и никого иного. Убеждал в том, что этот самый толстомясый господин, которого он знает, как облупленного, имеет полное право совершить запретное. Что запреты обязывают других. Других, не его, не великого и дерзновенного Кадеи. Запреты существуют для черни, для быдла всякого, для трусливого ничтожества – но не для таких, как единственный и несравненный… тьфу, ну и паскудное зрелище! Интересно, какой запрет жаждет преступить этот мелкотравчатый пакостник? Что он делать собрался? Кошек мучить? В пироги гостям дохлых мух засовывать? Нагишом бегать? Когда взрослый солидный человек, пожилой интриган ведет себя, как распущенный подросток, рисуясь и важничая перед тем, как сотворить несомненную гадость… глаза б мои не глядели!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119