Помню, сидели за
столом, болтали о чем-то, потом ругались, потом песни пели,
потом... Потом я, кажись, уснул за столом, а дальше не помню -
все равно как выключателем в мозгу щелкнули и сознание
отключили. Бошка болит, а тут еще музыку за стенкой крутят.
Что-то знакомое... О, вспомнил! Увертюра рок-оперы "Иисус
Христос - супер-стар". И чего не спится людям?!
И вдруг до меня дошло: музыка доносилась из-за той стенки,
где была квартира профессора! Что за черт... Я растолкал Анну.
- Что, пора? - спросила она, сладко потягиваясь.
- Куда пора? - удивился я, но тут же сообразил, что это
она со сна так говорит - приснилось ей, наверное, что
собирается куда-то. - Слышишь, музыка играет?
Она, ничего не ответив, проворно соскочила с кровати и
быстро оделась.
- Чего сидишь, как пень? - сказала она небрежно, как
мужу, с которым прожила много лет. - Портки надевай!
- Зачем?
- За тем, чтобы фужеры елдой со стола не сбивать как слон
в фарфорной лавке!
- Какие еще фужеры? - удивился я. Но брюки все же
натянул.
- На фуршет пойдем - нас позвали.
- Кто?
- Кто-то... - недовольно проворчала Анна. -
Разговорчики в строю. А эту здесь оставим, пусть поспит бедная
женщина, - она заботливо накрыла Антонину одеялом.
Мы вышли на лестничную площадку и позвонили в соседнюю
дверь под номером 50. Я, конечно, виду не подал, но был весьма
изумлен: с той стороны двери щелкнули замки, и на пороге перед
нами предстал сам профессор Преображенский. Он был теперь не в
хирургической робе, а во вполне изящном лазоревом халате и
турецких туфлях с загнутыми носами. Вид у него был странноватый
- дореволюционно-интеллигентский.
- Милости прошу, - расшаркался он перед нами, театрально
отставляя в сторону руку с бокалом мелкопузырчатого
шампанского.
- Рад вас видеть в полном здравии, - пробурчал я в тон
ему.
- Я, как всякий персонаж, неистребим, - весело
воскликнул профессор. Он был слегка навеселе.
Мы прошли в гостиную - в ней плечом к плечу толпилось
человек 50 народу. Одеты они были довольно-таки пестро: один
был в белой мантии с красной подкладкой, другой - в кальсонах,
третий - в голубом хитоне. А один упитанный мужик в сером
летнем костюме отличался от остальных тем, что голова у него
была не на шее, как у всех, а в полусогнутой руке на уровне
груди. Когда он говорил, окружающим приходилось из вежливости
наклоняться к этой его смешной голове. На лице его были
сверхъестественно большие очки в черной роговой оправе, а на
лысине - шляпа пирожком.
- Ты его знаешь? - взвигнула от восторга Анна.
- Впервые вижу, - поморщился я. Терпеть не могу бабской
экзальтации.
- Ну как же - это ведь Берлиоз! - возбужденно
подпрыгнула она.
- Композитор? - нарочито зевнул я.
- Да нет, ты ничего не понимаешь. Это тот самый, которому
трамваем отрезало голову.
- А... - протянул я.
- Фу, какой ты скучный! - возмутилась Анна. - Видишь,
он рассказывает какой-то анекдот, а те трое, что ржут рядом с
ним - Понтий Пилат, Иешуа и Воланд.
- Пить бум? - подскочилa к нам услужливого вида жирная
черная кошенция.
- Водка холодная есть? - спросил я, почесывая у нее за
ухом.
- Фр-р-р, - брезгливо отстранилась то ли грудастая
кошка, то ли девушка с кошачьими усами. - Водяры не держим-с.
Могу предложить "Дон Пириньон", "Мартель" или "Мутон кадет" из
коллекции барона Ротшильда.
- Ты мне, котяра, не трынди, - предупредил я ее
по-свойски. - Будто я не знаю, из каких коллекций
кадеты-мудеты бывают. Если через триста секунд холодной водки
не нарисуешь, займусть скотоложеством! Гнездит оно мне,
понимаешь, не-е-е держим-с-с!
Кошечка хотела было огрызнуться, но вовремя передумала и,
ловко выпрыгнув в форточку, грацизно отправилась в дежурную
палатку. А я, не теряя времени даром, стал разминаться
"Мартелем".
- Разрешите представиться, - подскочил ко мне
ублюдочного вида мужичок с жидкими усиками в разбитом пенсне и
укороченных брючках.
- Кто такой? - покосился я на него.
- Ну как же, - смутился он. - Бывший регент.
- А, тот самый, - догадался я. - Забыл твою фамилию. Да
ну и фиг с ней. Я с шестерками все равно не разговариваю.
- Покорнейше прошу прощения, - откланялся он, пятясь
задом.
Тут я заметил, что многие на меня поглядывают украдкой с
явным уважением, будто даже боятся не то что подойти, но и
взглянуть прямо. "Однако, - подумал я, - не знаю, к чему это,
но мне крайне в жилу!"
17. Лед тронулся
Внезапно стало относительно тихо. Тот, которого Анна
называла Иешуа, взошел на трон, услужливо сделанный окружающими
из перевернутого на бок цветного телевизора Рубин.
Парень поднял руку и ломовым басом провозгласил: "Всем
лечь - суд идет".
Все скоренько, как будто это ограбление сберкассы, строем
легли на пол, но легли не на животы, а на спины, каждый
старался прилечь поудобнее, поближе к Иешуа, или же чтобы
лежать спиной на ковре, подальше от сквозняка.
- Нам тоже прилечь? - спросил я свою невеселую спутницу.
- Еще чего! Тебе к Нему, на телевизор, а я тут подожду.
Я спокойно, в судах все же не впервой, прошел и сел на
телевизор, при этом Иешуа подвинулся.
- Тронулись? - с молодецким прищуром поинтересовался он.
- А як же! - вторил ему я.
- Сего числа, сего года постанавляю. Слушается дело рабы
божьей Маргариты в миру Анны, - проорал он мне басом на ухо.
Анна стала негромко плакать, растирая тушь по лицу.
- Грешна ли ты дочь моя, мать твою? - задал ей каверзный
вопрос Иешуа.
- Грешна, Ваше сиятельство, ох как грешна, - заголосила
Анна.
- Будем попунктно или сразу все расскажешь?
- Сразу, вашескоблродие, сразу-то оно и легче.
- Ну сразу, так сразу. Прелюбодеянием занималась? С этим?
- добавил Иешуа, ткнув меня пальцем в бок. Больно так ткнул,
зараза, не по доброму.
- Угу, еще как занималась, - не стала отпираться Анна.
Я стал прикидывать, смогу ли я их всех перегасить, если
цирк затянется.
- И не думай, тут тебе не ученая малина, - шепнул мне на
ухо Иешуа. - И я тебе по секрету скажу, только тебе, как
другу, я не Иешуа, а Джон, вникаешь? Так что и не думай!
- Ну что думаете, люди добрые? - спросил Иешуа
аудиторию.
- Стенка, вышка, - заерзали по полу слушатели дела.
- Свидетеля какого-никакого было бы неплохо, -
проскрипел профессор Преображенский, явно намекая на себя.
- Введите свидетеля, - зарычал мне на ухо Отец Народов.
Двое здоровенных детин ввели вяло упирающуюся Тоньку.
- Расскажи-ка мне, Тонечка, где была, - почти по-детски
добрым голосом спросил он перепуганную, растрепанную, полуголую
дебелую бабу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
столом, болтали о чем-то, потом ругались, потом песни пели,
потом... Потом я, кажись, уснул за столом, а дальше не помню -
все равно как выключателем в мозгу щелкнули и сознание
отключили. Бошка болит, а тут еще музыку за стенкой крутят.
Что-то знакомое... О, вспомнил! Увертюра рок-оперы "Иисус
Христос - супер-стар". И чего не спится людям?!
И вдруг до меня дошло: музыка доносилась из-за той стенки,
где была квартира профессора! Что за черт... Я растолкал Анну.
- Что, пора? - спросила она, сладко потягиваясь.
- Куда пора? - удивился я, но тут же сообразил, что это
она со сна так говорит - приснилось ей, наверное, что
собирается куда-то. - Слышишь, музыка играет?
Она, ничего не ответив, проворно соскочила с кровати и
быстро оделась.
- Чего сидишь, как пень? - сказала она небрежно, как
мужу, с которым прожила много лет. - Портки надевай!
- Зачем?
- За тем, чтобы фужеры елдой со стола не сбивать как слон
в фарфорной лавке!
- Какие еще фужеры? - удивился я. Но брюки все же
натянул.
- На фуршет пойдем - нас позвали.
- Кто?
- Кто-то... - недовольно проворчала Анна. -
Разговорчики в строю. А эту здесь оставим, пусть поспит бедная
женщина, - она заботливо накрыла Антонину одеялом.
Мы вышли на лестничную площадку и позвонили в соседнюю
дверь под номером 50. Я, конечно, виду не подал, но был весьма
изумлен: с той стороны двери щелкнули замки, и на пороге перед
нами предстал сам профессор Преображенский. Он был теперь не в
хирургической робе, а во вполне изящном лазоревом халате и
турецких туфлях с загнутыми носами. Вид у него был странноватый
- дореволюционно-интеллигентский.
- Милости прошу, - расшаркался он перед нами, театрально
отставляя в сторону руку с бокалом мелкопузырчатого
шампанского.
- Рад вас видеть в полном здравии, - пробурчал я в тон
ему.
- Я, как всякий персонаж, неистребим, - весело
воскликнул профессор. Он был слегка навеселе.
Мы прошли в гостиную - в ней плечом к плечу толпилось
человек 50 народу. Одеты они были довольно-таки пестро: один
был в белой мантии с красной подкладкой, другой - в кальсонах,
третий - в голубом хитоне. А один упитанный мужик в сером
летнем костюме отличался от остальных тем, что голова у него
была не на шее, как у всех, а в полусогнутой руке на уровне
груди. Когда он говорил, окружающим приходилось из вежливости
наклоняться к этой его смешной голове. На лице его были
сверхъестественно большие очки в черной роговой оправе, а на
лысине - шляпа пирожком.
- Ты его знаешь? - взвигнула от восторга Анна.
- Впервые вижу, - поморщился я. Терпеть не могу бабской
экзальтации.
- Ну как же - это ведь Берлиоз! - возбужденно
подпрыгнула она.
- Композитор? - нарочито зевнул я.
- Да нет, ты ничего не понимаешь. Это тот самый, которому
трамваем отрезало голову.
- А... - протянул я.
- Фу, какой ты скучный! - возмутилась Анна. - Видишь,
он рассказывает какой-то анекдот, а те трое, что ржут рядом с
ним - Понтий Пилат, Иешуа и Воланд.
- Пить бум? - подскочилa к нам услужливого вида жирная
черная кошенция.
- Водка холодная есть? - спросил я, почесывая у нее за
ухом.
- Фр-р-р, - брезгливо отстранилась то ли грудастая
кошка, то ли девушка с кошачьими усами. - Водяры не держим-с.
Могу предложить "Дон Пириньон", "Мартель" или "Мутон кадет" из
коллекции барона Ротшильда.
- Ты мне, котяра, не трынди, - предупредил я ее
по-свойски. - Будто я не знаю, из каких коллекций
кадеты-мудеты бывают. Если через триста секунд холодной водки
не нарисуешь, займусть скотоложеством! Гнездит оно мне,
понимаешь, не-е-е держим-с-с!
Кошечка хотела было огрызнуться, но вовремя передумала и,
ловко выпрыгнув в форточку, грацизно отправилась в дежурную
палатку. А я, не теряя времени даром, стал разминаться
"Мартелем".
- Разрешите представиться, - подскочил ко мне
ублюдочного вида мужичок с жидкими усиками в разбитом пенсне и
укороченных брючках.
- Кто такой? - покосился я на него.
- Ну как же, - смутился он. - Бывший регент.
- А, тот самый, - догадался я. - Забыл твою фамилию. Да
ну и фиг с ней. Я с шестерками все равно не разговариваю.
- Покорнейше прошу прощения, - откланялся он, пятясь
задом.
Тут я заметил, что многие на меня поглядывают украдкой с
явным уважением, будто даже боятся не то что подойти, но и
взглянуть прямо. "Однако, - подумал я, - не знаю, к чему это,
но мне крайне в жилу!"
17. Лед тронулся
Внезапно стало относительно тихо. Тот, которого Анна
называла Иешуа, взошел на трон, услужливо сделанный окружающими
из перевернутого на бок цветного телевизора Рубин.
Парень поднял руку и ломовым басом провозгласил: "Всем
лечь - суд идет".
Все скоренько, как будто это ограбление сберкассы, строем
легли на пол, но легли не на животы, а на спины, каждый
старался прилечь поудобнее, поближе к Иешуа, или же чтобы
лежать спиной на ковре, подальше от сквозняка.
- Нам тоже прилечь? - спросил я свою невеселую спутницу.
- Еще чего! Тебе к Нему, на телевизор, а я тут подожду.
Я спокойно, в судах все же не впервой, прошел и сел на
телевизор, при этом Иешуа подвинулся.
- Тронулись? - с молодецким прищуром поинтересовался он.
- А як же! - вторил ему я.
- Сего числа, сего года постанавляю. Слушается дело рабы
божьей Маргариты в миру Анны, - проорал он мне басом на ухо.
Анна стала негромко плакать, растирая тушь по лицу.
- Грешна ли ты дочь моя, мать твою? - задал ей каверзный
вопрос Иешуа.
- Грешна, Ваше сиятельство, ох как грешна, - заголосила
Анна.
- Будем попунктно или сразу все расскажешь?
- Сразу, вашескоблродие, сразу-то оно и легче.
- Ну сразу, так сразу. Прелюбодеянием занималась? С этим?
- добавил Иешуа, ткнув меня пальцем в бок. Больно так ткнул,
зараза, не по доброму.
- Угу, еще как занималась, - не стала отпираться Анна.
Я стал прикидывать, смогу ли я их всех перегасить, если
цирк затянется.
- И не думай, тут тебе не ученая малина, - шепнул мне на
ухо Иешуа. - И я тебе по секрету скажу, только тебе, как
другу, я не Иешуа, а Джон, вникаешь? Так что и не думай!
- Ну что думаете, люди добрые? - спросил Иешуа
аудиторию.
- Стенка, вышка, - заерзали по полу слушатели дела.
- Свидетеля какого-никакого было бы неплохо, -
проскрипел профессор Преображенский, явно намекая на себя.
- Введите свидетеля, - зарычал мне на ухо Отец Народов.
Двое здоровенных детин ввели вяло упирающуюся Тоньку.
- Расскажи-ка мне, Тонечка, где была, - почти по-детски
добрым голосом спросил он перепуганную, растрепанную, полуголую
дебелую бабу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21