Возможно, тогда явится и Мария. Явится опять поздно, и в корзине у нее
будут ягоды или мед и хлеб для барина. Йосипу придется перевезти ее че-
рез реку, и он будет смотреть ей вслед, пока она идет к белому дому. Он
никак не возьмет в толк, зачем Марии все это носить в тот дом. Лучше бы
барин своих людей посылал.
С сумерками приходит смятение чувств. Усталость развевает сомнения.
Мысли петляют по тайным тропам. Барин уже не молод. Вряд ли в нем живет
желание, столь же жгучее, как у молодого Йосипа Пойе. Зачем Марии думать
о нем, когда он на нее и не смотрит, а размышляет о больших делах, кото-
рые для нее сложны и непонятны! Как бы часто она к нему ни ходила, он на
нее и не взглянет, если она будет молчать. Он не поймет, что говорят ее
глаза, и отошлет ее, безмолвную, домой. Он ничего не узнает о ее печали
и ее любви. Но лето пройдет, а зимой Марии придется танцевать с ним, Йо-
сипом.
Уже роятся мошкара и мухи, что так оживляются после захода солнца.
Они непрестанно рыщут в воздухе, неторопливо описывают круги, пока вдруг
не собьются в кучу. Тогда они рассыпаются и продолжают летать, пока все
не повторится снова. Где-то еще поют птицы, но их почти не слышно. Рокот
реки - это ожидание, подавляющее все другое. Это громкий шум, полный
тревоги и возбуждения. Веет прохладой, а в ней - смутная мысль. Будь ты
хоть слепой, ты все равно увидишь, как на другом берегу за деревьями
светится белое пятно стены.
Наступил вечер. Йосип подумывает, не пойти ли ему домой, но пока еще
ждет. Трудно решиться. И вот он слышит, что идет Мария. Он не глядит в
ту сторону, да и не хочет глядеть, ему все говорят шаги. Она с ним здо-
ровается - робко, беспомощно. Он смотрит на нее.
- Уже поздно. - В его голосе - осуждение.
- Ты больше не поедешь?
- Не знаю, - отвечает он. - А куда это ты собралась в такое время? -
Он удивительно непреклонен.
Мария не смеет ответить. Она онемела. Его взгляд - это приговор. Он
замечает, что в руках у нее ничего нет. Ни корзинки, ни сумки, ни даже
платка, раздувшегося узлом. Она несет только себя.
Глупая девчонка. Он поражен, не может ее понять, да и, пожалуй, пре-
зирает. Но облака уже обведены пылающей каймой. Река медленней гонит
свои волны, они стали шире, чем днем, водовороты на стремнине - темней и
опасней. Никто сейчас не решится переправиться через реку на лодке. Бе-
зопасность сулит только паром.
Ветер овевает Йосипу лоб, но он все равно горячий. Шевельнувшаяся
мысль его злит, приводит в замешательство. Трос парома устанавливает
связь, пролагает путь и указывает, прямо и неопровержимо, на другой бе-
рег, на белый господский дом.
- Я не поеду, - отказывает он Марии.
- Не хочешь? - Девушку осеняет догадка. Она потрясает маленьким ко-
шельком и радостно возглашает: - Я заплачу тебе двойную цену!
Йосип смеется, успокоенный.
- У тебя денег не хватит. Я больше не поеду.
Чего она еще ждет? Звон монет в кошельке смолкает. В ее лице - довер-
чивость и мольба. Он становится еще более резким.
- Барин на тебя и не взглянет. Платье у тебя не шикарное, ботинки
грубые. Он тебя выгонит. У него другие заботы. Я-то знаю, я каждый день
его вижу.
Он пугает девушку. Минута задумчивости, и глаза ее наполняются слеза-
ми.
- Зимой барин здесь жить не станет. Он скоро тебя забудет.
Йосип плохой утешитель. Он озабочен. Все ж таки сейчас он перевезет
ее через реку. Растерянность у него на лице все ширится. Он смотрит себе
под ноги. А там сплошной песок, и больше ничего. Прекрасный план уходит
в песок безысходной сковывающей нерешительности.
Когда Мария медленно поворачивается, чтобы уйти, Йосип во второй раз
за этот вечер не может ее понять.
- Ты уходишь? - спрашивает он.
Она снова останавливается. Его это радует.
- Я тоже сейчас пойду.
- Правда?
Он начинает возиться с паромом.
- Я думаю о зиме. Будешь со мной танцевать?
Она смотрит на носки своих ботинок.
- Может быть... А теперь я хочу домой.
Немного погодя она скрывается из виду. Паромщик Йосип Пойе думает,
что ей, наверно, все-таки грустно. Но зима будет веселой. Он подбирает
камень и швыряет в реку. Вода удивительно мутная, и в тусклом вечернем
свете на волнах не серебрятся венчики пены. Это не что иное, как серый
бурливый поток, что широко и напористо разъединяет землю и означает раз-
луку.


Ундина уходит

О люди! О чудовища!

О чудовища по имени Ханс! По имени, которого мне вовек не забыть.

Всякий раз, когда я выходила на проталину и ветви раздвигались передо
мной, прутья смахивали воду с моих плеч, а листья слизывали капли с во-
лос, я встречала кого-нибудь из вас, кто звался Ханс.

Да, эту логику я усвоила: кто-то непременно должен зваться Ханс, все
вы так зоветесь, что один, что другой, и все-таки только один. Всегда
есть только один, кто носит это имя - имя, которое мне вовек не забыть,
пусть я даже забуду всех вас, забуду столь же безоглядно, сколь безог-
лядно любила. И когда ваши поцелуи и ваше семя давным-давно будут смыты
и унесены прочь всеми водами - дождями, реками, морями, это имя все еще
останется здесь, оно разрастется под водою, ибо я не перестану звать:
Ханс, Ханс!
О монстры с крепкими и беспокойными руками, с короткими бледными ног-
тями, корявыми ногтями с черной каймой, с белыми манжетами на запястьях,
в разлохмаченных пуловерах, в однотипных серых костюмах, в грубых кожа-
ных куртках и в летних рубашках навыпуск! Но дайте мне рассказать под-
робно, чудовища вы эдакие, и возбудить наконец презрение к вам, ибо я
больше не вернусь, не откликнусь больше на ваши призывные жесты, на
приглашения выпить стакан вина, куда-нибудь съездить, пойти в театр. Я
не вернусь никогда, никогда не скажу больше "да", ни "ты" не скажу, ни
"да". Всех этих слов больше не будет, и, возможно, я скажу вам почему.
Ведь вопросов у вас много, и все они начинаются с "почему". В моей жизни
вопросов нет. Я люблю воду, ее прозрачную толщу, ее зеленоватый отлив,
люблю безмолвные существа (и такой же безмолвной скоро буду сама!), шны-
ряющие среди моих волос в воде, в этой справедливой воде, в этом равно-
душном зеркале, которое запрещает мне видеть вас иными. Влажная граница
между мной и мною...

Детей от вас у меня нет, ибо мне были неведомы вопросы, требования,
предосторожность и преднамеренность, я не знала будущего и не знала, как
занять место в другой жизни. Мне не нужны были денежное содержание,
клятвы и уверения, а только воздух, воздух ночной, береговой, пригранич-
ный, чтобы можно было снова и снова его вдыхать для новых слов, новых
поцелуев, для беспрерывного признания:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12