- Пока еще нет,- отвечал Танцман смеясь.
При всем том она довольно долго звала его Лисенком, так как Арноль-
дом звали одного ее приятеля, двоюродного брата Стефана, который сей-
час жил в Хайфе на горе Кармель; его, в отличие от другого ее друга
Лео, в которого она некогда была влюблена по уши, музы не покидали.
Ах, Лео, Лео! Он женился на такой красивой и такой элегантной жен-
щине! Все свои роскошные шляпки и потрясающие шелковые платья та при-
везла с собой в Тель-Авив. Разбитое сердце Цили истекало кровью до той
поры, пока у нее не родился Уринька. Жена Лео часто сидела в том самом
кафе на побережье, где Циля выступала по вечерам, туда же в то время
приходил Танцман играть в шахматы. Стоя на маленькой сцене и распевая
полные страсти цыганские песни, Циля не сводила глаз с этой женщины.
Может, это и побудило ее согласиться на дополнительные условия в брач-
ном контракте.
Танцман был специалистом по выделке кож. Ему принадлежала маленькая
мастерская на окраине города. Каждое утро он отправлялся туда на вело-
сипеде, Циля оставалась одна и кормила Уриньку, когда тот плакал.
Детский врач сказал, что в таком возрасте, - а Уриньке было пять меся-
цев, - уже можно прикармливать молоком и молочными смесями, нужно
только тщательно все это кипятить. Возможно, тогда ребенок перестанет
плакать по ночам.
Однажды Танцман вернулся неожиданно рано, наверное потому, что у
него разболелась голова. Он застал Цилю в большой комнате, в кресле, с
Уринькой на руках. Танцман заметил, что она кормила его с ложечки
чем-то густым и белым.
Танцман посмотрел на часы и сказал:
- Мало того, что время кормления еще не пришло, ты еще даешь ему
то, что даже на первый взгляд выглядит как молочная смесь!
Циля испугалась и не ответила. Танцман взял у нее младенца и уложил
его в кроватку, в детской. Уринька разревелся. Танцман принялся трясти
его, крича "Тихо, тихо!", но младенец не унимался.
- Я изобью тебя, если ты сейчас же не прекратишь! - заорал Танцман
и стал трясти его еще сильней. Но и это не помогало. Тогда Танцман, с
трудом сдерживая себя, вернулся в большую комнату. Циля неподвижно си-
дела в кресле.
- Смотри, что ты творишь, преступница! - сказал Танцман, склоняясь
над ней.
На щеке у Цили вдруг проступило безобразное синее пятно. Она сидела
неподвижно, вцепившись в ручки кресла.
Танцман сказал:
- И ради этого, ты думаешь, я взял тебя с улицы? Такую дрянь, как
ты?
Танцман снова наклонился, и синее пятно на Цилиной щеке сделалось
еще безобразней.
Танцман пошел принять душ. В этот день было очень жарко (может, по-
этому у него была мигрень), и от него разило потом и запахом шкур.
Звуки льющейся воды почти заглушили плач ребенка. Циля встала, взя-
ла балалайку и вышла на улицу. Она сидела во дворе на маленькой табу-
ретке и играла до заката. Соседи слышали, как она щиплет струны, и го-
ворили: "Как хорошо она играет!" Но голоса ее слышно не было. Когда
солнце зашло, она вернулась домой и приготовила салат и яичницу. Наре-
зала черный хлеб и поставила на стол бутыль с холодной водой. Когда
Циля посмотрела на часы, Танцман сказал:
- Поскольку ты его раньше накормила, теперь ты кормить его не бу-
дешь, хотя и пришло время, и пусть это будет наказанием для вас обоих.
- На его лице появилась улыбка, расплывшаяся сразу после того, как он
закончил фразу.
Конечно же, и в эту ночь Циля взяла Уриньку на руки. Груди ее были
полны молока, капли молока проступили на сосках. И хотя Циля слышала,
что Танцман храпит, она не осмелилась покормить младенца. Когда на
мгновение ее отпускали горечь и боль, она задремывала, но все осталь-
ное время ее обуревали мысли, которые приходят на ум человеку, заблу-
дившемуся в пустыне. Она думала, например, что продала себя, как брат
Иакова, - как там его звали, - тот, что продал себя за простую похлеб-
ку. Еще она думала о цене лжи, и она не казалось ей такой уж ужасной.
Ведь Циля была артисткой и привыкла к обману. Весь мир - театр, думала
она, театр и игра. Так что же? Это не страшно. Нет. Ее занимало дру-
гое: что заставляет людей превращать жизнь в театр? Ну что ж, сказала
она самой себе, мне уже ничто не поможет. Волна боли и стыда захлест-
нула ее, и она стала молиться за Уриньку, чтобы он был свободным, как
птица.
Так вырос Уринька - на пухленьких и заботливых руках Цили Кестен,
певшей ему песни Шуберта, и при отеческой помощи мозолистых ладоней
Танцмана, от которых постоянно пахло сырыми кожами, не ставшими еще
туфельками и кошельками.
Когда Уриньке исполнилось пять лет, Циля купила ему губную гармош-
ку, на которой он сразу же выучился играть и покорял сердца слушате-
лей.
Иногда Циля в шутку говорила Уриньке:
- Как ты думаешь, что если нам выйти на главную улицу, приискать
себе бойкое местечко и играть там вдвоем, а я еще и спою - так мы под-
копим деньжат и удерем в другую страну, теперь это реально, сам зна-
ешь, война уже кончена, и даже Арнольд убежал отсюда, а Лео каждое ле-
то ездит в Вену.
Когда она сказала об этом впервые, Уринька спросил ее, что такое
"бойкое местечко", и Циля объяснила ему, что это такое место, где
всегда полно народу.
В другой раз Уринька спросил: "А зачем?", и она засомневалась, сто-
ит ли отвечать ему. Тогда Уринька сказал ей:
- Мам, когда я вырасту, я буду выделывать кожи, и у меня будет
большой завод по изготовлению кошельков и туфель. Я буду их шить из
крокодилов и змей. И у меня будет много денег, и тогда я возьму тебя в
кругосветное путешествие, в которое отправились мистер Фог со своим
слугой, не помню, как его звали.
Циля тоже не помнила, как звали слугу. Она сказала:
- Разве тебе не жалко будет погубить свой талант?
На это Уринька ответил:
- Я люблю запах звериных шкур.
Между тем он продолжал играть на губной гармошке и еще научился со-
бирать и разбирать всевозможные бытовые приборы. И хотя Циля приучила
его к чтению книг, - вся мировая культура заключалась для нее именно в
книгах, написанных ее ближайшими друзьями: Лео, Францем, Арнольдом и,
конечно же, Эльзой, - Уринька предпочитал чинить соседские радиоприем-
ники, часы, патефоны и даже холодильники. Соседи наперебой приглашали
Уриньку, и он целыми днями ходил от одних к другим.
Когда Уринька приходил к соседям, чтобы что-нибудь починить, Танц-
ман (если он случайно оказывался дома) говорил ему:
- Надеюсь, что ты не оказываешь услуг даром. Это было бы аморально.
У Уриньки была своя система работы: сначала он разбирал прибор, вы-
яснял для себя его устройство, рисовал схему, после чего собирал при-
бор, и каким-то чудом все, что было испорчено, начинало работать.
1 2 3 4