Чем больше разливался красноречием дадал, тем больший ужас и стыд охватывали Розамунду: она понимала смысл его речей благодаря знанию французского, который выучила во Франции.
Первым желание купить Розамунду изъявил мавр, неудачно торговавший двух нубийцев. Он поднялся со ступеней водоема и внимательно осмотрел девушку. Должно быть, осмотр вполне удовлетворил его, поскольку предложенная им цена была весьма значительна и заявлена с высокомерной уверенностью, что у него не окажется конкурентов.
— Сто филипиков за молочноликую девушку!
— Это слишком мало. Разве ты не видишь прелесть ее лица, подобного сияющей луне? — возразил дадал и двинулся вокруг водоема. — Чигил поставляет нам прекрасных женщин, но ни одна из женщин Чигила и наполовину не столь прекрасна, как эта жемчужина.
— Сто пятьдесят! — крикнул левантийский турок, щелкнув пальцами.
— И этого недостаточно. Посмотри, каким царственным ростом в благоволении своем наделил ее Аллах. Взгляни, как благородна ее осанка, как дивно сверкают ее чудные глаза! Клянусь Аллахом, она достойна украсить гарем самого султана.
Покупатели не могли не признать, что в словах дадала нет ни малейшего преувеличения, и в их обычно чинно-бесстрастных рядах возникло легкое волнение. Тагаринский мавр по имени Юсуф предложил сразу двести филипиков.
Но дадал, будто не слыша его, продолжал восхвалять достоинства пленницы. Он поднял ее руку, чтобы покупатели лучше рассмотрели ее. Розамунда опустила глаза и покорно повиновалась; ее чувства выдавал только румянец, который медленно залил ее лицо и тут же погас.
— Посмотрите на эти руки! Они нежнее аравийских шелков и белее слоновой кости. Сейчас цена двести филипиков! А сколько предложишь ты, о Хамет?
Хамет, не скрывая злости от того, что предложенная им цена так быстро удвоилась, сказал:
— Клянусь Аллахом, я купил трех крепких девушек из Суса за меньшую сумму!
— Уж не собираешься ли ты сравнивать грубую девку из Суса с этим благоуханным нарциссом, с этим образцом женственности?
— Ладно, двести десять филипиков, — снизошел Хамет.
Бдительный Тсамани счел, что настало время исполнить поручение и купить девушку для своего господина.
— Триста, — внушительно сказал он, чтобы разом покончить с этим делом.
— Четыреста! — тут же взвизгнул резкий голос за его спиной.
Изумленный Тсамани круто повернулся и увидел хитрое лицо Аюба. По рядам покупателей пробежал шепот; люди вытягивали шеи, чтобы узнать, кто этот щедрый безумец.
Тагаринец Юсуф, вне себя от гнева, поднялся со ступеней и объявил, что отныне пыль алжирского базара не осквернит его подошв и он не купит здесь ни одного невольника.
— Клянусь источником Зем-Зем note 28, — бушевал он, — здесь все околдованы! Четыреста филипиков за какую-то франкскую девчонку! Да умножит Аллах ваше богатство, ибо истинно говорю — оно вам пригодится.
В сильнейшем негодовании он гордо прошествовал к воротам и, растолкав толпу локтями, покинул базар.
Однако прежде чем шум торгов смолк за спиной мавра, цена на невольницу вновь поднялась. Пока Тсамани оправлялся от изумления, вызванного неожиданным появлением соперника, дадал соблазнил турка поднять цену еще выше.
— Это безумие, — сокрушался турок, — но она услаждает мой взор, и если Аллаху будет угодно наставить ее на путь истинной веры, то она станет звездой моего гарема. Четыреста двадцать филипиков, о дадал, и да простит мне Аллах расточительность!
Но не успел он закончить, как Тсамани выкрикнул с лаконичным красноречием:
— Пятьсот!
— О Аллах! — вырвалось у дадала, и он воздел руки к небесам.
— О Аллах! — словно эхо, повторила толпа.
— Пятьсот пятьдесят! — Визгливый голос Аюба перекрыл шум базара.
— Шестьсот, — невозмутимо произнес Тсамани.
Всеобщее возбуждение и шум, вызванные столь небывалыми ценами, вынудили дадала призвать всех к тишине. Базар притих, и Аюб, не теряя времени, одним скачком поднял цену до семисот филипиков.
— Восемьсот! — гаркнул Тсамани, теряя терпение.
— Девятьсот! — не унимался Аюб.
Побелев от ярости, Тсамани снова повернулся к евнуху.
— Это что — насмешка, о отец ветра? — крикнул он.
Его язвительный намек был встречен дружным смехом.
— Если кто и насмехается, так это ты. — Аюб едва сдерживался. — Но насмешки дорого тебе обойдутся.
Тсамани пожал плечами и вновь обратился к дадалу.
— Тысяча филипиков, — коротко заявил он.
— Тише! — снова крикнул дадал. — Тише, и возблагодарим Аллаха за хорошие цены.
— Тысяча сто, — предложил неукротимый Аюб.
Тсамани понял, что побежден: он достиг предельной цены, назначенной Асидом, и не осмеливался превышать ее, не испросив указаний паши. Но если для переговоров со своим господином он отправится в Касбу, Аюб тем временем завладеет девушкой. Визирь почувствовал, что оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, если он позволит обойти себя, паша едва ли простит ему разочарование; с другой — если превысит цену, столь бездумно назначенную, ибо она превосходит все разумные границы, то и это может дорого ему обойтись.
Тсамани обернулся к толпе и гневно взмахнул руками:
— Клянусь бородой Пророка, этот наполненный ветром и жиром пузырь издевается над нами. Он вовсе не думает ее покупать. Слыханное ли дело — платить за невольницу и половину таких денег!
Ответ Аюба был более чем красноречив: он вытащил туго набитый кошель и бросил его на землю; тот упал с приятным звоном.
— Вот мой поручитель. — И евнух довольно осклабился, от души наслаждаясь гневом и замешательством своего врага, тем более что это удовольствие ему ничего не стоило. — Так я отсчитаю тысячу сто филипиков, о дадал?
— Удовлетворен ли визирь Тсамани?
— Да знаешь ли ты, собака, для кого я покупаю ее? — проревел Тсамани. — Для самого паши, для Асад ад-Дина, любимца Аллаха!
И, подняв руки, он двинулся на Аюба:
— Что ты скажешь ему, о собака, когда он призовет тебя к ответу за то, что ты дерзнул обойти его?
Но Аюб, на которого ярость Тсамани не произвела ни малейшего впечатления, только развел пухлыми руками:
— А откуда мне было знать это, коль Аллах не создал меня всезнающим? Тебе следовало раньше предупредить меня. Так я и отвечу паше, если он станет спрашивать. Асад справедлив.
— И за трон Стамбула не хотел бы я быть на твоем месте, Аюб.
— А я на твоем, Тсамани: в тебе вся желчь разлилась от злости.
Они стояли, пожирая друг друга горящими глазами, пока дадал не призвал их вернуться к делу.
— Теперь цена невольницы тысяча сто филипиков. Ты признаешь себя побежденным, о визирь?
— Такова воля Аллаха, У меня нет полномочий платить больше.
— В таком случае, за тысячу сто филипиков, Аюб, она…
Однако на этом торгам не суждено было закончиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Первым желание купить Розамунду изъявил мавр, неудачно торговавший двух нубийцев. Он поднялся со ступеней водоема и внимательно осмотрел девушку. Должно быть, осмотр вполне удовлетворил его, поскольку предложенная им цена была весьма значительна и заявлена с высокомерной уверенностью, что у него не окажется конкурентов.
— Сто филипиков за молочноликую девушку!
— Это слишком мало. Разве ты не видишь прелесть ее лица, подобного сияющей луне? — возразил дадал и двинулся вокруг водоема. — Чигил поставляет нам прекрасных женщин, но ни одна из женщин Чигила и наполовину не столь прекрасна, как эта жемчужина.
— Сто пятьдесят! — крикнул левантийский турок, щелкнув пальцами.
— И этого недостаточно. Посмотри, каким царственным ростом в благоволении своем наделил ее Аллах. Взгляни, как благородна ее осанка, как дивно сверкают ее чудные глаза! Клянусь Аллахом, она достойна украсить гарем самого султана.
Покупатели не могли не признать, что в словах дадала нет ни малейшего преувеличения, и в их обычно чинно-бесстрастных рядах возникло легкое волнение. Тагаринский мавр по имени Юсуф предложил сразу двести филипиков.
Но дадал, будто не слыша его, продолжал восхвалять достоинства пленницы. Он поднял ее руку, чтобы покупатели лучше рассмотрели ее. Розамунда опустила глаза и покорно повиновалась; ее чувства выдавал только румянец, который медленно залил ее лицо и тут же погас.
— Посмотрите на эти руки! Они нежнее аравийских шелков и белее слоновой кости. Сейчас цена двести филипиков! А сколько предложишь ты, о Хамет?
Хамет, не скрывая злости от того, что предложенная им цена так быстро удвоилась, сказал:
— Клянусь Аллахом, я купил трех крепких девушек из Суса за меньшую сумму!
— Уж не собираешься ли ты сравнивать грубую девку из Суса с этим благоуханным нарциссом, с этим образцом женственности?
— Ладно, двести десять филипиков, — снизошел Хамет.
Бдительный Тсамани счел, что настало время исполнить поручение и купить девушку для своего господина.
— Триста, — внушительно сказал он, чтобы разом покончить с этим делом.
— Четыреста! — тут же взвизгнул резкий голос за его спиной.
Изумленный Тсамани круто повернулся и увидел хитрое лицо Аюба. По рядам покупателей пробежал шепот; люди вытягивали шеи, чтобы узнать, кто этот щедрый безумец.
Тагаринец Юсуф, вне себя от гнева, поднялся со ступеней и объявил, что отныне пыль алжирского базара не осквернит его подошв и он не купит здесь ни одного невольника.
— Клянусь источником Зем-Зем note 28, — бушевал он, — здесь все околдованы! Четыреста филипиков за какую-то франкскую девчонку! Да умножит Аллах ваше богатство, ибо истинно говорю — оно вам пригодится.
В сильнейшем негодовании он гордо прошествовал к воротам и, растолкав толпу локтями, покинул базар.
Однако прежде чем шум торгов смолк за спиной мавра, цена на невольницу вновь поднялась. Пока Тсамани оправлялся от изумления, вызванного неожиданным появлением соперника, дадал соблазнил турка поднять цену еще выше.
— Это безумие, — сокрушался турок, — но она услаждает мой взор, и если Аллаху будет угодно наставить ее на путь истинной веры, то она станет звездой моего гарема. Четыреста двадцать филипиков, о дадал, и да простит мне Аллах расточительность!
Но не успел он закончить, как Тсамани выкрикнул с лаконичным красноречием:
— Пятьсот!
— О Аллах! — вырвалось у дадала, и он воздел руки к небесам.
— О Аллах! — словно эхо, повторила толпа.
— Пятьсот пятьдесят! — Визгливый голос Аюба перекрыл шум базара.
— Шестьсот, — невозмутимо произнес Тсамани.
Всеобщее возбуждение и шум, вызванные столь небывалыми ценами, вынудили дадала призвать всех к тишине. Базар притих, и Аюб, не теряя времени, одним скачком поднял цену до семисот филипиков.
— Восемьсот! — гаркнул Тсамани, теряя терпение.
— Девятьсот! — не унимался Аюб.
Побелев от ярости, Тсамани снова повернулся к евнуху.
— Это что — насмешка, о отец ветра? — крикнул он.
Его язвительный намек был встречен дружным смехом.
— Если кто и насмехается, так это ты. — Аюб едва сдерживался. — Но насмешки дорого тебе обойдутся.
Тсамани пожал плечами и вновь обратился к дадалу.
— Тысяча филипиков, — коротко заявил он.
— Тише! — снова крикнул дадал. — Тише, и возблагодарим Аллаха за хорошие цены.
— Тысяча сто, — предложил неукротимый Аюб.
Тсамани понял, что побежден: он достиг предельной цены, назначенной Асидом, и не осмеливался превышать ее, не испросив указаний паши. Но если для переговоров со своим господином он отправится в Касбу, Аюб тем временем завладеет девушкой. Визирь почувствовал, что оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, если он позволит обойти себя, паша едва ли простит ему разочарование; с другой — если превысит цену, столь бездумно назначенную, ибо она превосходит все разумные границы, то и это может дорого ему обойтись.
Тсамани обернулся к толпе и гневно взмахнул руками:
— Клянусь бородой Пророка, этот наполненный ветром и жиром пузырь издевается над нами. Он вовсе не думает ее покупать. Слыханное ли дело — платить за невольницу и половину таких денег!
Ответ Аюба был более чем красноречив: он вытащил туго набитый кошель и бросил его на землю; тот упал с приятным звоном.
— Вот мой поручитель. — И евнух довольно осклабился, от души наслаждаясь гневом и замешательством своего врага, тем более что это удовольствие ему ничего не стоило. — Так я отсчитаю тысячу сто филипиков, о дадал?
— Удовлетворен ли визирь Тсамани?
— Да знаешь ли ты, собака, для кого я покупаю ее? — проревел Тсамани. — Для самого паши, для Асад ад-Дина, любимца Аллаха!
И, подняв руки, он двинулся на Аюба:
— Что ты скажешь ему, о собака, когда он призовет тебя к ответу за то, что ты дерзнул обойти его?
Но Аюб, на которого ярость Тсамани не произвела ни малейшего впечатления, только развел пухлыми руками:
— А откуда мне было знать это, коль Аллах не создал меня всезнающим? Тебе следовало раньше предупредить меня. Так я и отвечу паше, если он станет спрашивать. Асад справедлив.
— И за трон Стамбула не хотел бы я быть на твоем месте, Аюб.
— А я на твоем, Тсамани: в тебе вся желчь разлилась от злости.
Они стояли, пожирая друг друга горящими глазами, пока дадал не призвал их вернуться к делу.
— Теперь цена невольницы тысяча сто филипиков. Ты признаешь себя побежденным, о визирь?
— Такова воля Аллаха, У меня нет полномочий платить больше.
— В таком случае, за тысячу сто филипиков, Аюб, она…
Однако на этом торгам не суждено было закончиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94