Асад не отвечал. Он сидел, с унылым видом глядя перед собой. Наконец он устало вздохнул. Асад был справедлив и обладал совестью — качеством весьма странным и обременительным для повелителя корсаров.
— Случившееся не дает мне права прогнать от себя самого доблестного воина ислама, — задумчиво проговорил он. — Долг перед Аллахом запрещает мне это.
— Но ведь долг перед тобой не помешал Сакр аль-Бару противиться твоим желаниям, — осторожно напомнила Феизиле.
— Да, моим желаниям, — возразил паша. Голос его дрожал от волнения, но он справился с ним и спокойно продолжал:
— Неужели я позволю самолюбию возобладать над долгом перед истинной верой? Неужели спор из-за юной невольницы заставит меня пожертвовать храбрейшим воином ислама, надежнейшим оплотом закона Пророка? Неужели я призову на свою голову месть Единого, уничтожив того, кто по праву считается бичом неверных, лишь затем, чтобы дать волю гневу и отомстить человеку, помешавшему исполнению моей ничтожной прихоти?
— Так ты по-прежнему говоришь, что Сакр аль-Бар — оплот закона Пророка?
— Это говорю не я, а его деяния, — угрюмо ответил Асад.
— Одно из них мне известно, и уж его-то никогда бы не совершил настоящий мусульманин. Если нужно доказательство его презрения к законам Пророка, то он сам недавно представил его, взяв в жены христианку. Разве не написано в Книге Книг: «Не бери в жены идолопоклонниц»? Разве не нарушил Сакр аль-Бар закон Пророка, оскорбив и Аллаха, и тебя, о фонтан моей души?
Асад нахмурился: Фензиле права. Но из чувства справедливости он все же попытался защитить корсара, а может быть, продолжал разговор с целью окончательно убедиться в обоснованности обвинения, выдвинутого против него.
— Он мог согрешить по неведению, — предположил Асад, приведя Фензиле в восторг.
— Воистину, ты — фонтан милосердия и снисходительности, о отец Марзака! Ты, как всегда, прав. Конечно же, он согрешил по неведению, но мыслимо ли такое неведение для доброго мусульманина, достойного называться оплотом святого закона Пророка?
Коварный выпад сицилийки пронзил панцирь совести, оказавшийся более уязвимым, чем полагал Асад. Он глубоко задумался, уставясь в дальний конец двора. Неожиданно паша вскочил.
— Клянусь Аллахом, ты права, — громко сказал он. — Не подчинившись моей воле и взяв франкскую девушку в жены, он согрешил по доброй воле.
Фензиле соскользнула с дивана, опустилась перед Асадом на колени, нежно обвилась руками вокруг его пояса и заглянула ему в лицо.
— Ты, как всегда, милостив и осторожен в суждениях. Разве это единственная его вина, о Асад?
— Единственная? — Асад взглянул на Фензиле. — А что еще?
— Ах, если бы ты был прав! Но твоя ангельская доброта ослепляет тебя, и ты многого не видишь. Деяние Сакр аль-Бара куда более преступно. Он не только не задумался о том, сколь велик его грех перед законом, но в своих низких целях осквернил его и надругался над ним.
— Но как? — нетерпеливо спросил Асад.
— Он воспользовался законом как обыкновенным прикрытием. Сакр аль-Бар взял эту девушку в жены только потому, что не хотел уступить ее тебе. Он прекрасно знал, что ты, лев и защитник веры, послушно склонишься перед записанным в Книге Судеб.
— Хвала тому, кто в неизреченной мудрости своей послал мне силы не запятнать себя недостойным деянием! — громко воскликнул Асад. — Я мог бы умертвить его и расторгнуть нечестивые узы, но покорился предначертанному.
— На небесах ангелы ликуют от твоего долготерпения и снисходительности, на земле же нашелся низкий человек, употребивший во зло твою несравненную доброту и благочестие.
Паша освободился от объятий Фензиле и принялся ходить по двору. Сицилийка, приняв исполненную невыразимой грации позу, прилегла на подушки, ожидая, когда яд ее речей свершит свое коварное дело. Сквозь тонкое покрывало, которым Фензиле благоразумно закрыла лицо, ее горящие глаза внимательно следили за Асадом.
Она видела, как он остановился и воздел руки вверх, словно обращаясь к небесам, и о чем-то вопрошая звезды, мерцавшие в широком нимбе полной луны.
Наконец Асад медленно направился к навесу. Он все еще колебался, С одной стороны, в словах Фензиле была доля истины, но с другой — он знал о ненависти сицилийки к Сакр аль-Бару, знал, что она не упустит возможности представить любой поступок корсара в самом неблагоприятном свете. Асад не доверял ни ее доводам, ни самому себе, отчего мысли его пребывали в полнейшем беспорядке.
— Довольно, — резко сказал он. — Я молю Аллаха послать мне совет этой ночью.
Объявив о своем решении, Асад прошествовал мимо дивана, поднялся по лестнице и вошел в дом. Фензиле последовала за ним. Всю ночь она пролежала в ногах у своего господина, чтобы с первым лучом рассвета упрочить достигнутое и хоть немного приблизиться к цели, до которой, по ее опасениям, было еще далеко. Сон не шел к Фензиле; с широко раскрытыми глазами лежала она рядом с крепко спящим Асадом, внимательно вслушиваясь в тишину ночи.
Едва раздался голос муэдзина, Асад, повинуясь призыву, вскочил с ложа; и не успел легкий предрассветный ветерок унести последнее слово молитвы, как он был на ногах. Паша хлопнул в ладоши, призывая невольников, отдал им несколько распоряжений, из которых Фензиле заключила, что он намерен немедленно отправиться в гавань.
— Надеюсь, Аллах вдохновил тебя, о господин мой! — воскликнула она и тут же спросила:
— Каково же твое решение?
— Я иду искать знамения, — ответил Асад и вышел, оставив сицилийку в крайнем волнении и тревоге.
Фензиле послала за Марзаком и, когда тот явился, велела ему отправляться за отцом, на ходу давая юноше последние наставления.
— Теперь твоя судьба в твоих руках, — предупредила она, — смотри, не упусти ее.
Когда Марзак сошел вниз, его отец садился на белого мула. Рядом с пашой стояли визирь Тсамани, Бискайн и несколько лейтенантов. Марзак попросил у отца разрешения отправиться вместе с ним. Паша небрежно кивнул в знак согласия, и они двинулись со двора. Марзак шел у стремени Асада. Некоторое время отец и сын молчали. Марзак заговорил первым:
— Молю тебя, о отец мой, отстрани вероломного Сакр аль-Бара от командования походом.
Асад хмуро покосился на сына.
— Галеас должен немедленно выйти в море, если мы хотим перехватить испанское судно, — ответил он. — Если его поведет не Сакр аль-Бар, то кто же, клянусь бородой Пророка?
— Испытай меня, о отец! — с жаром воскликнул Марзак.
Старик невесело улыбнулся.
— Ты так устал от жизни, что готов идти навстречу смерти и в придачу погубить мой галеас?
— Ты более чем несправедлив, о отец мой, — обиделся Марзак.
— Зато более чем добр, о сын мой, — возразил Асад, и до самого мола ни один из них не произнес ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94