Правдивость ее признания определяет собою степень снисхождения, которое мы предоставляем тому единственному, кто имеет право его проявить. Сегодня же те, кто призван судить, должны судить.
В конце служка обратился к ней с формальным призывом предъявить свои аргументы, из-за которых к ней не может быть применен смертный приговор.
Она ответила на вопрос так тихо, что никто, кроме сидящих совсем рядом, ее слов не расслышал, и сэр Фрэнсис Бэкон громко повторил их лорду Эллсмеру.
– Я не могу привести ничего, что могло бы смягчить мою вину… Я взываю к милосердию… и прошу, чтобы ваши милости походатайствовали перед королем о помиловании.
Старенький канцлер взял свой белый жезл и огласил приговор. Он скрасил его выражением надежды на то, что его величество король примет во внимание смиренность, проявленную обвиняемой при признании своей вины, проникнется к ней сочувствием и проявит свое монаршее снисхождение. Однако заключил приговор формулировкой, обязательной в таком случае:
– …и да будешь отсюда доставлена ты в лондонский Тауэр, а оттуда к месту казни, где будешь повешена за шею. И пусть Господь упокоит душу твою. Она покачнулась и ухватилась за барьер, чтобы не упасть.
По знаку коменданта Тауэра сэра Джорджа Мора к ней бросилась камеристка, а затем по его же приказу вперед выступили алебардщики. Комендант протянул ей руку, и она, тяжело на нее опираясь, пошла из зала. Вновь впереди шагал палач, но теперь лезвие его топора было повернуто к графине. Толпа провожала ее взглядами, и среди тех, кто мрачно, сурово взирал на нее, был коренастый коротконогий граф Эссекс.
Публика вывалила на воздух, возбужденно обсуждая состоявшийся спектакль и следующее его действие, назначенное на завтрашнее утро, – суд над графом Сомерсетом. Все уже знали, что он не собирается сдаваться и намерен до конца бороться за жизнь.
А лорд Сомерсет лежал на постели и твердил, что не собирается отправляться в суд и что они могут, если хотят, так прямо на кровати его в Вестминстер-холл и отнести. Только тогда он будет глух и нем и вообще ничего не скажет. Этими же словами он встретил и вернувшегося из суда коменданта, который зашел сообщить, насколько такое его поведение не соответствует поведению графини.
Сомерсет встретил весть о ее признании удивительно спокойно – он был к ней готов. Он только не догадывался, что призналась она ради того, чтобы спасти его жизнь, ее ведь уверили, что признанием она облегчит участь их обоих.
Сомерсет отмахнулся от слов коменданта как от чего-то несущественного. А комендант все повторял, что его светлости следует подготовиться к завтрашнему суду. Его светлость вовсе не собирается ни к чему готовиться, потому что никто не посмеет доставить его в суд, ответил он сэру Джорджу Мору. Король просто побоится его появления в суде!
– Вряд ли стоит употреблять столь грозные слова в адрес его величества, – упрекнул его сэр Джордж.
– Но за этими грозными словами стоят грозные факты. Я уже писал ему, что я не Гаури и не Балмерино, и он прекрасно понял, что стоит за этими моими словами. И он прекрасно понимает, чего можно от меня ожидать. Он понимает, что я не собираюсь устраивать для своих врагов праздник, не собираюсь выставлять себя на посмешище перед теми, кто годами пользовался моим покровительством. Если он полагает, что может подвергнуть меня бесчестию и тем самым избежать наказания за свое низкое предательство, значит, он еще больший глупец, чем я думал. Но он не посмеет так поступить, сэр, не посмеет.
Сэр Джордж ушел от его светлости сильно встревоженный и даже обрадовался, когда получил приказ явиться к королю в Гринвич.
Король возлежал на кровати и являл собой весьма жалкое зрелище – он весь дрожал от страха. Прерывающимся голосом его величество осведомился у сэра Джорджа, собирается ли лорд Сомерсет признаться. Выслушав донесение коменданта, его величество расплакался. Он рыдал, он катался по огромной постели, он вопил, короче, вел себя как торговка рыбой, а не как монарх.
– Ну что с ним делать, сэр Джордж?! Что с ним делать?! – вопрошал король.
Растерянный и даже перепуганный таким проявлением королевских чувств сэр Джордж вытянулся в струнку и объявил о готовности выполнить любой королевский приказ.
– Да неужели вы не сказали ему, что я не собираюсь лишать его жизни? Что если он признается в преступлении – а у Кока есть все доказательства, – я его обязательно помилую?
– На это он ответил, что он не Балмерино и не Гаури, Я не понимаю, что значат эти слова. Но он просил передать их вашему величеству. Челюсть у короля отвисла, щеки посерели, а глаза вылезли из орбит.
– Боже мой! – захлебываясь слезами, воскликнул он. – Боже мой! Его величество отбросил простыни и сел перед комендантом на край постели. Тонкие рахитичные ноги не доставали до пола. Это было ужасное зрелище, тем более, что на опухшей от слез физиономии его величества появилось хитрое, злобное выражение. Он придумал ход:
Сомерсета заставит молчать любовь к жене.
– Вы должны ясно и четко объяснить, что его ждет, если он решится сказать хоть одно слово в мой адрес. Передайте ему, что тогда он решит не только свою собственную участь, но и участь графини. Передайте, что тогда я лишу снисхождения их обоих, и, как бы он ни пытался обелить себя, графиня будет повешена в соответствии с приговором. Передайте ему! И идите прочь!
Король махнул рукой. Сэр Джордж откланялся, но его величество воскликнул:
– Нет, нет! Останьтесь!
Его величество в задумчивости погладил бородку, поцокал языком.
– Вот еще что, сэр Джордж. Пусть завтра в суд его сопровождают два человека с плащами, и если он произнесет хоть слово, помимо тех, которые требуются от него в признание вины, или если он хоть раз упомянет меня, или вдруг потребует призвать в свидетели аптекаря по имени Лобель, пусть эти люди накинут ему на голову плащи и заглушат его речи. И пусть сразу же после этого отвезут назад в Тауэр, а слушание продолжится в его отсутствие.
Сэр Джордж был ошеломлен: суд никогда не согласится на такое нарушение прав заключенного. Король, прочитав по лицу коменданта его мысли, добавил:
– Я напишу лорду-канцлеру и подготовлю его к подобному повороту, если таковой потребуется. Он поймет, что это государственная необходимость, тогда никто не посмеет возражать. А теперь отправляйтесь в Тауэр и хорошенько объясните этому злодею Сомерсету, что его ждет. Пусть оставит всякие мысли о своих подлостях.
Когда сэр Джордж вернулся в Тауэр и пересказал лорду Сомерсету все, что просил передать король, в майском небе уже играл ранний рассвет. Его светлость стиснул зубы и ничего не ответил. Король перехитрил его. Если б король грозил только ему, он бы презрительно усмехнулся в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
В конце служка обратился к ней с формальным призывом предъявить свои аргументы, из-за которых к ней не может быть применен смертный приговор.
Она ответила на вопрос так тихо, что никто, кроме сидящих совсем рядом, ее слов не расслышал, и сэр Фрэнсис Бэкон громко повторил их лорду Эллсмеру.
– Я не могу привести ничего, что могло бы смягчить мою вину… Я взываю к милосердию… и прошу, чтобы ваши милости походатайствовали перед королем о помиловании.
Старенький канцлер взял свой белый жезл и огласил приговор. Он скрасил его выражением надежды на то, что его величество король примет во внимание смиренность, проявленную обвиняемой при признании своей вины, проникнется к ней сочувствием и проявит свое монаршее снисхождение. Однако заключил приговор формулировкой, обязательной в таком случае:
– …и да будешь отсюда доставлена ты в лондонский Тауэр, а оттуда к месту казни, где будешь повешена за шею. И пусть Господь упокоит душу твою. Она покачнулась и ухватилась за барьер, чтобы не упасть.
По знаку коменданта Тауэра сэра Джорджа Мора к ней бросилась камеристка, а затем по его же приказу вперед выступили алебардщики. Комендант протянул ей руку, и она, тяжело на нее опираясь, пошла из зала. Вновь впереди шагал палач, но теперь лезвие его топора было повернуто к графине. Толпа провожала ее взглядами, и среди тех, кто мрачно, сурово взирал на нее, был коренастый коротконогий граф Эссекс.
Публика вывалила на воздух, возбужденно обсуждая состоявшийся спектакль и следующее его действие, назначенное на завтрашнее утро, – суд над графом Сомерсетом. Все уже знали, что он не собирается сдаваться и намерен до конца бороться за жизнь.
А лорд Сомерсет лежал на постели и твердил, что не собирается отправляться в суд и что они могут, если хотят, так прямо на кровати его в Вестминстер-холл и отнести. Только тогда он будет глух и нем и вообще ничего не скажет. Этими же словами он встретил и вернувшегося из суда коменданта, который зашел сообщить, насколько такое его поведение не соответствует поведению графини.
Сомерсет встретил весть о ее признании удивительно спокойно – он был к ней готов. Он только не догадывался, что призналась она ради того, чтобы спасти его жизнь, ее ведь уверили, что признанием она облегчит участь их обоих.
Сомерсет отмахнулся от слов коменданта как от чего-то несущественного. А комендант все повторял, что его светлости следует подготовиться к завтрашнему суду. Его светлость вовсе не собирается ни к чему готовиться, потому что никто не посмеет доставить его в суд, ответил он сэру Джорджу Мору. Король просто побоится его появления в суде!
– Вряд ли стоит употреблять столь грозные слова в адрес его величества, – упрекнул его сэр Джордж.
– Но за этими грозными словами стоят грозные факты. Я уже писал ему, что я не Гаури и не Балмерино, и он прекрасно понял, что стоит за этими моими словами. И он прекрасно понимает, чего можно от меня ожидать. Он понимает, что я не собираюсь устраивать для своих врагов праздник, не собираюсь выставлять себя на посмешище перед теми, кто годами пользовался моим покровительством. Если он полагает, что может подвергнуть меня бесчестию и тем самым избежать наказания за свое низкое предательство, значит, он еще больший глупец, чем я думал. Но он не посмеет так поступить, сэр, не посмеет.
Сэр Джордж ушел от его светлости сильно встревоженный и даже обрадовался, когда получил приказ явиться к королю в Гринвич.
Король возлежал на кровати и являл собой весьма жалкое зрелище – он весь дрожал от страха. Прерывающимся голосом его величество осведомился у сэра Джорджа, собирается ли лорд Сомерсет признаться. Выслушав донесение коменданта, его величество расплакался. Он рыдал, он катался по огромной постели, он вопил, короче, вел себя как торговка рыбой, а не как монарх.
– Ну что с ним делать, сэр Джордж?! Что с ним делать?! – вопрошал король.
Растерянный и даже перепуганный таким проявлением королевских чувств сэр Джордж вытянулся в струнку и объявил о готовности выполнить любой королевский приказ.
– Да неужели вы не сказали ему, что я не собираюсь лишать его жизни? Что если он признается в преступлении – а у Кока есть все доказательства, – я его обязательно помилую?
– На это он ответил, что он не Балмерино и не Гаури, Я не понимаю, что значат эти слова. Но он просил передать их вашему величеству. Челюсть у короля отвисла, щеки посерели, а глаза вылезли из орбит.
– Боже мой! – захлебываясь слезами, воскликнул он. – Боже мой! Его величество отбросил простыни и сел перед комендантом на край постели. Тонкие рахитичные ноги не доставали до пола. Это было ужасное зрелище, тем более, что на опухшей от слез физиономии его величества появилось хитрое, злобное выражение. Он придумал ход:
Сомерсета заставит молчать любовь к жене.
– Вы должны ясно и четко объяснить, что его ждет, если он решится сказать хоть одно слово в мой адрес. Передайте ему, что тогда он решит не только свою собственную участь, но и участь графини. Передайте, что тогда я лишу снисхождения их обоих, и, как бы он ни пытался обелить себя, графиня будет повешена в соответствии с приговором. Передайте ему! И идите прочь!
Король махнул рукой. Сэр Джордж откланялся, но его величество воскликнул:
– Нет, нет! Останьтесь!
Его величество в задумчивости погладил бородку, поцокал языком.
– Вот еще что, сэр Джордж. Пусть завтра в суд его сопровождают два человека с плащами, и если он произнесет хоть слово, помимо тех, которые требуются от него в признание вины, или если он хоть раз упомянет меня, или вдруг потребует призвать в свидетели аптекаря по имени Лобель, пусть эти люди накинут ему на голову плащи и заглушат его речи. И пусть сразу же после этого отвезут назад в Тауэр, а слушание продолжится в его отсутствие.
Сэр Джордж был ошеломлен: суд никогда не согласится на такое нарушение прав заключенного. Король, прочитав по лицу коменданта его мысли, добавил:
– Я напишу лорду-канцлеру и подготовлю его к подобному повороту, если таковой потребуется. Он поймет, что это государственная необходимость, тогда никто не посмеет возражать. А теперь отправляйтесь в Тауэр и хорошенько объясните этому злодею Сомерсету, что его ждет. Пусть оставит всякие мысли о своих подлостях.
Когда сэр Джордж вернулся в Тауэр и пересказал лорду Сомерсету все, что просил передать король, в майском небе уже играл ранний рассвет. Его светлость стиснул зубы и ничего не ответил. Король перехитрил его. Если б король грозил только ему, он бы презрительно усмехнулся в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92