Оно было не для него, это Большое Знание о мире. И не для Александра Ивановича, он прав. И не для него, Пеца. Они вообще не для людей, эти беспощадные истины Вечной Бесконечности о подлинных причинах нашего бытия, о напоре порождающего и сжигающего нас времени. Надо подняться над всем человеческим, чтобы согласиться с первичным смыслом наших чувств и возникающих от них дел: простые преобразования пены веществ в растекании потока времени. Мы не над этим, мы одно с этим: с планетой своей, с деревьями и животными, с воздухом и водой… И наши полу животные (или на три четверти животные, или на 99% – а то и на все сто) представления нам дороги. Отнять их – отнять все, что у нас есть. «А посему, – Пец оглянулся: темная громада Шара с серой копной башни удалялась в рамке заднего стекла, – захлопнись, Книга Бытия! Может, ты и не вся там – но все равно в гораздо большем объеме, чем человеку надо прочесть для счастья. Ныне отпущаеши…»
– Да. Это занятие теперь для другого, – сказал» он, чтобы поддержать разговор, – вот для Виктора Федоровича, которого проектируем на должность главного. Прошу любить и жаловать.
– Что ж, дай бог… – отозвался Зискинд.
– …нашему теляти волка съесть, – задорно повернулся к нему Буров, – как говорят в вашем славном Киеве. Это у вас было на уме, Юрий Акимович?
– Нет, почему же? Поздравляю.
Зискинда отделяют от факта смерти Корнева часы, подумал директор, Бурова – многие дни; вот и разница настроений.
– Знаете, Юрий Акимович, – продолжал Буров, – я не раз поминал вас вот в каком плане: если не считать кольца-лифта, то слишком уж вы стационарно спроектировали башню. На века. А зачем ей на века? Стены держат, перекрытия держат, а морально устарела. Настолько устарела, что хоть под снос… да строить на ее месте тот же ваш Шаргород. Он гибче, перспективнее. Не запроектировали вы какой-нибудь слабины в фундаменте, а?
– Не-ет! – архитектор с живым вниманием глядел на Бурова.
– Жаль. Иной раз думаешь даже, – Виктор Федорович смотрел на Пеца с каким-то ожиданием, – а хорошо бы с ней что-то случилось?…
Валерьян Вениаминович не поднял на него глаза, напрягся: «Понял – или так спросил?…»
Машина ехала окраинными кварталами города.
– Одобряю ваш выбор. Валерьян Вениаминович, – сказал Зискинд. – Из Вити будет главный: свежий взгляд, прогрессивные идеи.
– Да-да, – рассеянно сказал Пец, – да-да…
Он наконец понял, почему его неприятно взбудоражила встреча с Зискиндом. Зискинд – это было напоминание об ошибке. Даже не так, нет… отклонение проекта Шаргорода не было ошибкой тогда. Но теперь, когда больше прожито, узнано и произошло, Валерьян Вениаминович вдруг увидел, что мог быть иной, куда более благополучный путь познания MB, и путь этот начинался – и сейчас мог начаться! – с Шаргорода.
…Тогда их ошарашила сама идея о возможном выращивании в Шаре «НПВ-людей» – внедряющихся все выше и глубже в быстрой смене поколений, накоплении специфичного, не как в однородном земном мире, опыта жизни и исследований, обгоняющих нас по интеллектуальному и духовному развитию. Хоть идею эту на основе проекта развил Корнев, а Зискинд только согласился с ней, но инстинктивно все – и он, Пец – отнеслись к ней с отвращением, как к предложению плодить в Шаре ублюдков. Конечно же, ублюдки, раз будут отличаться от замечательных нас!
«Не поняли, объявили проект преждевременным. А может, все не так: преждевременен наш рывок в MB, к меняющимся мирам? Надеялись разрешить все проблемы познания инженерной смекалкой, лабораторными способами. А самая-то проблема оказалась по эту сторону окуляров, кнопок и клавиш автомата ГиМ – в нас самих, людях из однородного мира… да если уж совсем прямо, только-только из пещеры. Десяток тысячелетий нашей эволюции (штаны – и те носим лишь вторую тысячу лет) для Меняющейся Вселенной – тьфу, полторы минуты в режиме «кадр-год». И – резкий мучительный скачок знаний. В таком как не сломить себе шею!… А вот если бы к Меняющейся Вселенной в Шаре приблизились люди третьего или четвертого поколения Шаргорода, для которых мир НПВ был родным, а люди седьмого-восьмого поколения создали систему ГиМ, которую только к десятому-двенадцатому поколению довели до совершенства в наблюдениях – то, во-первых, они провели бы эти исследования куда более толково и полно, а во-вторых, куда спокойнее восприняли бы и быстро меняющееся небо над их меняющимся миром, и зримую конечность миров. Потому что по-настоящему добротен не технический и не теоретический процесс познания мира, а – интеллектуально-социальный . Когда множество людей понимает что к чему. И лучше, ежели во многих поколениях.
…Вот эти многие поколения, быстрота их смены нас более всего и испугала: как с ними быть?… А почему бы не доверить им самим их будущее? Что мы за умники такие – за всех наперед решать? Тем более, что теперь ясно, каков наш ум.
…И я тогда высказался: мол, вот если бы было у нас два Шара, то один можно отдать под проект Зискинда, – в полной уверенности, что второго не будет. А что ты споешь теперь, папа Пец, после изобретения Миши Панкратова, которое позволит выделить из нашего Шара и второй, и третий, и десятый – в объемах, может, и не вселенских, но вполне громадных?… То есть, выходит, этот путь не упущен?!»
От последней мысли Пеца заколыхало, начало кидать, как щепку в прибое, волнение мысли; неоднородное пространство-время, которое частенько перечеркивало их новые удачные решения еще более новыми и более удачными, настигло его и вне Шара.
«…да нет, все равно, опять надежда на техническое решение!»
«…да нет же, не техническое оно: воспитание людей, соответствующих Большому Знанию!»
«…да все равно, что гадать, сам в заблуждении: решаю проблемы Института, которого через полчаса не станет!»
«…а какой стихийный процесс исполняю я сам своими действиями, решениями, сомнениями? А? Уф-ф…»
– Так что, Юра, – насильно заставляя себя отвлечься, обратился директор к Зискинду благодушным тоном, положил руку ему на колено, – как живете-можете? Где обретаетесь?
– Как могу, так и живу, – ответил тот. – Обретаюсь в крайисполкоме заместителем главного архитектора. Учитывая, что ему остались месяцы до ухода на пенсию, фактически уже главный.
– Да-да, – сказал Пец, – вы будете великолепным главным архитектором.
Шофер замедлил машину перед развилком, обернулся:
– Вас домой, Валерьян Вениаминович?
– Нет… нет-нет. Отвезите нас к парку, на набережную. Мы так погуляем, поговорим.
Они вышли из машины на высоком берегу Катагани, одетом в противооползневые террасы и нарядные лестницы. Неподалеку шла аллея, по которой шагали они победителями: Пец, Корнев, Буров, Дормидонтыч, Васюк, Ястребов – смеялись, горланили песни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
– Да. Это занятие теперь для другого, – сказал» он, чтобы поддержать разговор, – вот для Виктора Федоровича, которого проектируем на должность главного. Прошу любить и жаловать.
– Что ж, дай бог… – отозвался Зискинд.
– …нашему теляти волка съесть, – задорно повернулся к нему Буров, – как говорят в вашем славном Киеве. Это у вас было на уме, Юрий Акимович?
– Нет, почему же? Поздравляю.
Зискинда отделяют от факта смерти Корнева часы, подумал директор, Бурова – многие дни; вот и разница настроений.
– Знаете, Юрий Акимович, – продолжал Буров, – я не раз поминал вас вот в каком плане: если не считать кольца-лифта, то слишком уж вы стационарно спроектировали башню. На века. А зачем ей на века? Стены держат, перекрытия держат, а морально устарела. Настолько устарела, что хоть под снос… да строить на ее месте тот же ваш Шаргород. Он гибче, перспективнее. Не запроектировали вы какой-нибудь слабины в фундаменте, а?
– Не-ет! – архитектор с живым вниманием глядел на Бурова.
– Жаль. Иной раз думаешь даже, – Виктор Федорович смотрел на Пеца с каким-то ожиданием, – а хорошо бы с ней что-то случилось?…
Валерьян Вениаминович не поднял на него глаза, напрягся: «Понял – или так спросил?…»
Машина ехала окраинными кварталами города.
– Одобряю ваш выбор. Валерьян Вениаминович, – сказал Зискинд. – Из Вити будет главный: свежий взгляд, прогрессивные идеи.
– Да-да, – рассеянно сказал Пец, – да-да…
Он наконец понял, почему его неприятно взбудоражила встреча с Зискиндом. Зискинд – это было напоминание об ошибке. Даже не так, нет… отклонение проекта Шаргорода не было ошибкой тогда. Но теперь, когда больше прожито, узнано и произошло, Валерьян Вениаминович вдруг увидел, что мог быть иной, куда более благополучный путь познания MB, и путь этот начинался – и сейчас мог начаться! – с Шаргорода.
…Тогда их ошарашила сама идея о возможном выращивании в Шаре «НПВ-людей» – внедряющихся все выше и глубже в быстрой смене поколений, накоплении специфичного, не как в однородном земном мире, опыта жизни и исследований, обгоняющих нас по интеллектуальному и духовному развитию. Хоть идею эту на основе проекта развил Корнев, а Зискинд только согласился с ней, но инстинктивно все – и он, Пец – отнеслись к ней с отвращением, как к предложению плодить в Шаре ублюдков. Конечно же, ублюдки, раз будут отличаться от замечательных нас!
«Не поняли, объявили проект преждевременным. А может, все не так: преждевременен наш рывок в MB, к меняющимся мирам? Надеялись разрешить все проблемы познания инженерной смекалкой, лабораторными способами. А самая-то проблема оказалась по эту сторону окуляров, кнопок и клавиш автомата ГиМ – в нас самих, людях из однородного мира… да если уж совсем прямо, только-только из пещеры. Десяток тысячелетий нашей эволюции (штаны – и те носим лишь вторую тысячу лет) для Меняющейся Вселенной – тьфу, полторы минуты в режиме «кадр-год». И – резкий мучительный скачок знаний. В таком как не сломить себе шею!… А вот если бы к Меняющейся Вселенной в Шаре приблизились люди третьего или четвертого поколения Шаргорода, для которых мир НПВ был родным, а люди седьмого-восьмого поколения создали систему ГиМ, которую только к десятому-двенадцатому поколению довели до совершенства в наблюдениях – то, во-первых, они провели бы эти исследования куда более толково и полно, а во-вторых, куда спокойнее восприняли бы и быстро меняющееся небо над их меняющимся миром, и зримую конечность миров. Потому что по-настоящему добротен не технический и не теоретический процесс познания мира, а – интеллектуально-социальный . Когда множество людей понимает что к чему. И лучше, ежели во многих поколениях.
…Вот эти многие поколения, быстрота их смены нас более всего и испугала: как с ними быть?… А почему бы не доверить им самим их будущее? Что мы за умники такие – за всех наперед решать? Тем более, что теперь ясно, каков наш ум.
…И я тогда высказался: мол, вот если бы было у нас два Шара, то один можно отдать под проект Зискинда, – в полной уверенности, что второго не будет. А что ты споешь теперь, папа Пец, после изобретения Миши Панкратова, которое позволит выделить из нашего Шара и второй, и третий, и десятый – в объемах, может, и не вселенских, но вполне громадных?… То есть, выходит, этот путь не упущен?!»
От последней мысли Пеца заколыхало, начало кидать, как щепку в прибое, волнение мысли; неоднородное пространство-время, которое частенько перечеркивало их новые удачные решения еще более новыми и более удачными, настигло его и вне Шара.
«…да нет, все равно, опять надежда на техническое решение!»
«…да нет же, не техническое оно: воспитание людей, соответствующих Большому Знанию!»
«…да все равно, что гадать, сам в заблуждении: решаю проблемы Института, которого через полчаса не станет!»
«…а какой стихийный процесс исполняю я сам своими действиями, решениями, сомнениями? А? Уф-ф…»
– Так что, Юра, – насильно заставляя себя отвлечься, обратился директор к Зискинду благодушным тоном, положил руку ему на колено, – как живете-можете? Где обретаетесь?
– Как могу, так и живу, – ответил тот. – Обретаюсь в крайисполкоме заместителем главного архитектора. Учитывая, что ему остались месяцы до ухода на пенсию, фактически уже главный.
– Да-да, – сказал Пец, – вы будете великолепным главным архитектором.
Шофер замедлил машину перед развилком, обернулся:
– Вас домой, Валерьян Вениаминович?
– Нет… нет-нет. Отвезите нас к парку, на набережную. Мы так погуляем, поговорим.
Они вышли из машины на высоком берегу Катагани, одетом в противооползневые террасы и нарядные лестницы. Неподалеку шла аллея, по которой шагали они победителями: Пец, Корнев, Буров, Дормидонтыч, Васюк, Ястребов – смеялись, горланили песни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134