.."
Он мог бы, конечно, попытаться писать, несмотря ни на что. Он мог бы
даже поступить, как Джаспер, исступленно скрести пером, подавляя чувство
стыда, ощущая собственный анахронизм и несовершенство, страшась того
неотвратимого дня, когда кто-то выведает его секрет, догадается по
известной эксцентричности стиля, что это создано не машиной.
И все же Джаспер, вне всякого сомнения, не прав. Беда не в
сочинителях и даже не в принципе механического сочинительства как таковом.
Беда в самом Джаспере, в глубокой извращенности его психики, которая и
сделала его мятежником. Но мятежником боязливым, маскирующимся, запирающим
дверь на ключ, полирующим свой сочинитель и усердно прикрывающим пишущую
машинку на столе всяким хламом, чтобы никто - упаси бог - не додумался,
что он ею пользуется...
Харт немного согрелся, голода он уже не испытывал, и перед его
мысленным взором вдруг возникло одно из тех дальних мест, на какие,
видимо, и намекал Зеленая Рубаха. Небольшая рощица, и под деревьями бежит
ручей. Кругом мир и спокойствие, и, пожалуй, на всем лежит печать величия
и вечности, Слышно пение птиц, и вода, бегущая в мшистых берегах, издает
острый, пряный запах. Он шагает среди деревьев, их готические силуэты
напоминают церковные шпили. И в его мозгу сами собой рождаются слова -
слова, сцепленные так выразительно, так точно и тщательно, что никто и
никогда не ошибется в их истинном значении. Слова, способные передать не
только сам пейзаж, но и звуки, и запахи, и переполняющее все вокруг
ощущение вечности...
Но при всей своей восхищенности он не забывает, что в этих готических
силуэтах и в этом ощущении вечности таится угроза. Какая-то смутная
интуиция подсказывает ему, что от рощицы надо держаться подальше.
Мимолетно вспыхивает желание вспомнить, как он сюда попал, - но памяти
нет. Словно он впервые встретился с рощицей секунду-другую назад, однако
он твердо знает, что шагает под испещренной солнцем листвой многие часы, а
может, и дни.
Внезапно он почувствовал, как что-то щекочет ему шею, и поднял руку -
смахнуть непрошенное "что-то" прочь. Рука коснулась теплой маленькой
шкурки, и он вскочил с постели, словно ужаленный. Пальцы сжались на горле
инопланетянина... Он едва не сбросил эту тварь с груди, как вдруг
припомнил - с полной отчетливостью - странное обстоятельство, которое
никак не шло на ум накануне.
Пальцы расслабились сами собой, и он позволил руке опуститься. И
замер подле кровати, а существо-одеяло так удобно устроилось у него на
спине и плечах и обняло его за шею. Он больше не испытывал голода, не был
изнурен, и томившая его тоска куда-то исчезла. Он даже не помнил своих
забот, и это было самое удивительное: озабоченность давно вошла у него в
привычку.
Двенадцать часов назад он стоял в тупичке с существом-одеялом на
руках и силился выкопать из глубин заупрямившегося сознания объяснение
внезапному и непонятному подозрению - подозрению, что он уже где-то что-то
слышал или читал о таком вот плачущем создании, какое подобрал. Теперь,
когда одеяло укутало ему спину и приникло к шее, загадка разрешилась.
Не расставаясь с приникшим к нему существом, Харт решительно пересек
комнату, подошел к узкой и длинной полке и снял с нее книгу. Книга была
старая и затрепанная, лоснящаяся от множества прикосновений, и едва не
выскользнула у него из рук, когда он перевернул ее, чтобы прочитать на
корешке заглавие: "Отрывки из забытых произведении".
Он раскрыл томик и принялся перелистывать страницы. Он знал теперь,
где найти то, что нужно. Он вспомнил совершенно точно, где читал о
создании, прилепившемся за спиной. И довольно быстро нашел искомое -
несколько уцелевших абзацев из рассказа, написанного давным-давно и
давным-давно позабытого. Самое начало он пропустил - то, что его
интересовало, шло дальше:
"Живые одеяла были честолюбивыми. Существа растительного
происхождения, они, вероятно, лишь смутно сознавали, чего ждут. Но когда
пришли люди, бесконечно долгому ожиданию настал конец. Живые одеяла
заключили с людьми сделку. И в последнем счете оказались самыми
незаменимыми помощниками в исследовании Галактики из всех когда-либо
обнаруженных".
"Вот еще когда, - подумал Харт, - укоренилось вековое, самонадеянное
и счастливое убеждение, что человеку суждено выйти в Галактику,
исследовать ее, вступить в контакт с ее обитателями и принести на каждую
посещенную им планету ценности Земли..."
"Человеку с живым одеялом, накинутым на плечи наподобие короткополого
плаща, уже не надо было заботиться о пропитании, поскольку живые одеяла
обладали чудесной способностью накапливать энергию и преобразовывать ее в
пищу, потребную для организма хозяина.
В сущности, одеяло становилось почти вторым телом - бдительным,
неутомимым наблюдателем, наделенным своего рода родительским инстинктом,
поддерживающим в организме хозяина нормальный обмен веществ в любой, даже
самой враждебной среде, выкорчевывающим любые инфекции, исполняющим как бы
три роли: матери, кухарки и домашнего врача одновременно.
Наряду с этим одеяло становилось как бы двойником хозяина. Сбросив с
себя путы однообразного растительного существования, оно словно само
превращалось в человека, разделяя чувства и знания хозяина, вкушая жизнь,
какая и не снилась бы одеялу, оставайся оно независимым.
И словно мало было взаимных выгод, одеяла предложили людям еще и
награду, своеобразное выражение признательности. Они оказались неуемными
выдумщиками и рассказчиками. Они были способны вообразить себе все что
угодно без всяких исключений. Ради развлечения своих хозяев они готовы
были часами рассказывать затейливые небылицы, предоставляя людям защиту от
скуки и одиночества..."
Там было и еще что-то, но Харт уже не стал читать дальше. Вернувшись
к самому началу отрывка, он прочел: "Автор неизвестен. Примерно 1956 год".
1956-й? Так давно? Как же мог кто бы то ни было в 1956 году узнать об
этом?
Ответ ясен как день: не ног.
Не мог никоим образом. Просто-напросто выдумал. И попал, что
называется, в самую точку. Кто-то из ранних авторов научной фантастики
обладал поистине вдохновенным воображением.
Под сенью рощицы движется нечто несказанной красоты. Не гуманоид, не
чудовище - нечто, не виданное прежде никем из людей. И невзирая на всю его
красоту, в нем таится грозная опасность, от него надо, не теряя ни
секунды, спасаться бегством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Он мог бы, конечно, попытаться писать, несмотря ни на что. Он мог бы
даже поступить, как Джаспер, исступленно скрести пером, подавляя чувство
стыда, ощущая собственный анахронизм и несовершенство, страшась того
неотвратимого дня, когда кто-то выведает его секрет, догадается по
известной эксцентричности стиля, что это создано не машиной.
И все же Джаспер, вне всякого сомнения, не прав. Беда не в
сочинителях и даже не в принципе механического сочинительства как таковом.
Беда в самом Джаспере, в глубокой извращенности его психики, которая и
сделала его мятежником. Но мятежником боязливым, маскирующимся, запирающим
дверь на ключ, полирующим свой сочинитель и усердно прикрывающим пишущую
машинку на столе всяким хламом, чтобы никто - упаси бог - не додумался,
что он ею пользуется...
Харт немного согрелся, голода он уже не испытывал, и перед его
мысленным взором вдруг возникло одно из тех дальних мест, на какие,
видимо, и намекал Зеленая Рубаха. Небольшая рощица, и под деревьями бежит
ручей. Кругом мир и спокойствие, и, пожалуй, на всем лежит печать величия
и вечности, Слышно пение птиц, и вода, бегущая в мшистых берегах, издает
острый, пряный запах. Он шагает среди деревьев, их готические силуэты
напоминают церковные шпили. И в его мозгу сами собой рождаются слова -
слова, сцепленные так выразительно, так точно и тщательно, что никто и
никогда не ошибется в их истинном значении. Слова, способные передать не
только сам пейзаж, но и звуки, и запахи, и переполняющее все вокруг
ощущение вечности...
Но при всей своей восхищенности он не забывает, что в этих готических
силуэтах и в этом ощущении вечности таится угроза. Какая-то смутная
интуиция подсказывает ему, что от рощицы надо держаться подальше.
Мимолетно вспыхивает желание вспомнить, как он сюда попал, - но памяти
нет. Словно он впервые встретился с рощицей секунду-другую назад, однако
он твердо знает, что шагает под испещренной солнцем листвой многие часы, а
может, и дни.
Внезапно он почувствовал, как что-то щекочет ему шею, и поднял руку -
смахнуть непрошенное "что-то" прочь. Рука коснулась теплой маленькой
шкурки, и он вскочил с постели, словно ужаленный. Пальцы сжались на горле
инопланетянина... Он едва не сбросил эту тварь с груди, как вдруг
припомнил - с полной отчетливостью - странное обстоятельство, которое
никак не шло на ум накануне.
Пальцы расслабились сами собой, и он позволил руке опуститься. И
замер подле кровати, а существо-одеяло так удобно устроилось у него на
спине и плечах и обняло его за шею. Он больше не испытывал голода, не был
изнурен, и томившая его тоска куда-то исчезла. Он даже не помнил своих
забот, и это было самое удивительное: озабоченность давно вошла у него в
привычку.
Двенадцать часов назад он стоял в тупичке с существом-одеялом на
руках и силился выкопать из глубин заупрямившегося сознания объяснение
внезапному и непонятному подозрению - подозрению, что он уже где-то что-то
слышал или читал о таком вот плачущем создании, какое подобрал. Теперь,
когда одеяло укутало ему спину и приникло к шее, загадка разрешилась.
Не расставаясь с приникшим к нему существом, Харт решительно пересек
комнату, подошел к узкой и длинной полке и снял с нее книгу. Книга была
старая и затрепанная, лоснящаяся от множества прикосновений, и едва не
выскользнула у него из рук, когда он перевернул ее, чтобы прочитать на
корешке заглавие: "Отрывки из забытых произведении".
Он раскрыл томик и принялся перелистывать страницы. Он знал теперь,
где найти то, что нужно. Он вспомнил совершенно точно, где читал о
создании, прилепившемся за спиной. И довольно быстро нашел искомое -
несколько уцелевших абзацев из рассказа, написанного давным-давно и
давным-давно позабытого. Самое начало он пропустил - то, что его
интересовало, шло дальше:
"Живые одеяла были честолюбивыми. Существа растительного
происхождения, они, вероятно, лишь смутно сознавали, чего ждут. Но когда
пришли люди, бесконечно долгому ожиданию настал конец. Живые одеяла
заключили с людьми сделку. И в последнем счете оказались самыми
незаменимыми помощниками в исследовании Галактики из всех когда-либо
обнаруженных".
"Вот еще когда, - подумал Харт, - укоренилось вековое, самонадеянное
и счастливое убеждение, что человеку суждено выйти в Галактику,
исследовать ее, вступить в контакт с ее обитателями и принести на каждую
посещенную им планету ценности Земли..."
"Человеку с живым одеялом, накинутым на плечи наподобие короткополого
плаща, уже не надо было заботиться о пропитании, поскольку живые одеяла
обладали чудесной способностью накапливать энергию и преобразовывать ее в
пищу, потребную для организма хозяина.
В сущности, одеяло становилось почти вторым телом - бдительным,
неутомимым наблюдателем, наделенным своего рода родительским инстинктом,
поддерживающим в организме хозяина нормальный обмен веществ в любой, даже
самой враждебной среде, выкорчевывающим любые инфекции, исполняющим как бы
три роли: матери, кухарки и домашнего врача одновременно.
Наряду с этим одеяло становилось как бы двойником хозяина. Сбросив с
себя путы однообразного растительного существования, оно словно само
превращалось в человека, разделяя чувства и знания хозяина, вкушая жизнь,
какая и не снилась бы одеялу, оставайся оно независимым.
И словно мало было взаимных выгод, одеяла предложили людям еще и
награду, своеобразное выражение признательности. Они оказались неуемными
выдумщиками и рассказчиками. Они были способны вообразить себе все что
угодно без всяких исключений. Ради развлечения своих хозяев они готовы
были часами рассказывать затейливые небылицы, предоставляя людям защиту от
скуки и одиночества..."
Там было и еще что-то, но Харт уже не стал читать дальше. Вернувшись
к самому началу отрывка, он прочел: "Автор неизвестен. Примерно 1956 год".
1956-й? Так давно? Как же мог кто бы то ни было в 1956 году узнать об
этом?
Ответ ясен как день: не ног.
Не мог никоим образом. Просто-напросто выдумал. И попал, что
называется, в самую точку. Кто-то из ранних авторов научной фантастики
обладал поистине вдохновенным воображением.
Под сенью рощицы движется нечто несказанной красоты. Не гуманоид, не
чудовище - нечто, не виданное прежде никем из людей. И невзирая на всю его
красоту, в нем таится грозная опасность, от него надо, не теряя ни
секунды, спасаться бегством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16