Моя мать, насколько я знаю, единственный человек, кого Берю уважает по-настоящему. Но в такую исключительную минуту и отношение Толстяка к ней особое. Это как бы продолжение события.
Моя старушка оборачивается.
Боже, как она изменилась, моя мама, за эти несколько дней! Можно было предчувствовать, предугадывать, но сложно видеть пальцами. Я трогал ее лицо, но мое чувство осязания не позволяло мне представить изменения, происходящие в ее облике. Черты лица заострились. Появились серые тени и круги под глазами и печать грусти в глазах, какую можно увидеть разве что у женщин Корсики, чьи семьи находятся в постоянной кровавой вендетте.
Она хмурит брови, услышав такое обращение к ней со стороны моего друга, и кладет на стол вчерашнюю привезенную из Парижа газету, от которой еще пахнет краской.
Кстати, вы не заметили: французские газеты, как и шоссе во Франции, никогда не высыхают окончательно.
Матери достаточно и четырех секунд, чтобы понять чудо, произошедшее с ее сыном. Она тут же устремляет внимательный взгляд на мои глаза и понимает, что я вижу.
Вам когда-нибудь доводилось видеть в документальных фильмах, как раскрываются цветы? Здесь такая же картина. Счастье на ее лице распускается подобно розовому бутону на экране. Это происходит практически моментально. Она находилась как бы в зимней спячке и теперь проснулась. Спящая Красавица, друзья мои! С музыкальной фонограммой из пения птиц и музыки Штрауса (не немецкого политика, а австрийского композитора).
— Почему я была так уверена? — запинаясь, произносит она.
Два шага — и мы обнимаемся. Берю снимает трубку телефона и, плача от радости, срывающимся голосом на дикой романо-германской смеси заказывает в номер бутылку шампанского.
— Это не потому, что я тащусь от него, — заявляет он нам, — но просто такое событие нужно обязательно спрыснуть шампанским. После чего я, если позволите, перейду срочно к красному. Я видел, здесь есть “Кот дю Рон”…
— Как же это произошло? — спрашивает мама.
Вопрос скользкий. Не станешь же рассказывать матери, что произошло в действительности. Но Берю оказывается более находчивым, чем я. Можете мне поверить на слово, в противном случае воткните свеклу себе в задницу, но это действительно так.
— Не в моих привычках хвалиться, но это благодаря мне, — уверяет Наше Скромное Величество. — Я повел его к одному целителю, о котором был наслышан раньше. Хороший парень, правда, Сан-А?
— Гм… Да, действительно…
— Что он сделал? — настаивает маман, ласково гладя кончиками пальцев мои веки.
— Ну… э-э… он ему показал один способ, а, Сан-А?
— Способ? — удивляется моя мужественная мама.
— Точно так, выражаясь буквально, дорогая мадам, — способ… — уверяет мой находчивый друг. — Зачем мне врать, скажи, Сан-А?
— Да-да, так и было. По-другому вряд ли скажешь…
— Но у этого человека исключительный дар! — радостно вскрикивает Фелиция.
— И вот доказательство! — торжественно подхватывает Берю. — Не у всякого человека есть такой дар, правда, Сан-А?
Маман чувствует, что мое выздоровление происходило не совсем так, как мы тут пытаемся ей изложить, но она также понимает, что нам что-то мешает рассказать всю правду, и прекращает интервью. Ей довольно результата. Она мудрая, моя Фелиция. И тут как раз вовремя приносят бутылку теплого шампанского “Дом Периньон”, что помогает нам всем выйти из щекотливого положения.
Кто сказал, что в исключительных случаях нельзя пить теплое шампанское?
Берю гордой поступью и преисполненный собственного достоинства вваливается вместе со мной в приемную маршала фон Фигшиша.
Нам открывает очень любопытная персона. Он типичный баварец и хочет, чтобы все об этом знали. На нем кожаные шорты с вышивкой, черный пиджак с красными отворотами и шляпа, в которую воткнуты перо фазана и хвост енота, что должно символизировать тягу к охоте.
Он низенького роста, толстенький, розовощекий, с холодными рыбьими глазами и большим шрамом через все лицо, — словом, грустный клоун, не вызывающий симпатии.
— У нас назначена встреча с маршалом, — говорю я.
Он смотрит на меня.
— Маршал может принять только одного человека. У кого из вас двоих назначена аудиенция?
— У этого господина, — уточняю я, указывая на прилипшего к косяку двери явно засыпающего Берю. — Но он не понимает по-немецки, поэтому я буду служить ему переводчиком.
— Маршал сам говорит по-французски.
Ну и мерзкий же взгляд у этого расфуфыренного индюка. Могу поспорить, он ненавидит французов. Среди немцев это водится, знаете ли. Надо признать — в других странах тоже. Честно говоря, кроме Ливана, я не знаю страны, где хорошо относятся к французам, даже в самой Франции. Пока у нас был Морис Шевалье, еще кое-где оставались крупицы симпатии, а с тех пор как его не стало, все стерлось! К нам везде относятся с антипатией. Официально! Я хорошо знаю, поскольку много путешествую… Повсюду от нас воротят рожи. Лучше сказать, что ты канадец, или бельгиец, или марокканец, даже с Берега Слоновой Кости или Островов Зеленого Мыса. В Бейруте еще сохранили какие-то мысли по поводу Франции, особенно те, которые держал про себя наш Шарль де Голль. Я вам рекомендую поехать туда в отпуск, но только не ездите многочисленной оравой, а то они тут же станут франкофобами, как наши бывшие самые лучшие друзья, и мы потеряем свой последний бастион. Ну и черт с ним: чтобы уметь выкарабкиваться, нужно сперва упасть на дно.
Баварец с хвостом и пером, похоже, колеблется и выражением физиономии становится похож на смятый передок “мерседеса”.
Я отвешиваю ему лучезарную и преданную улыбку.
— Не жалею, что приехал к вам с моим другом, — заявляю я. — Ваша страна великолепна… Традиции, пиво, квашеная капуста! Какая красота!
— Следуйте за мной! — сдается он.
Тут, дорогие мои, начинается фантасмагория. Честно говоря, я в жизни видел много удивительного: обезображенных кретинов, нечистую силу, прочие гнусности. Сколько же психов разгуливает на свободе! Но безумия такого масштаба не видывал никогда! Пока никогда! Колоссаль, как говорят немцы. Германия — и этим все сказано! Немцы созданы, чтобы жить в другом мире! Клянусь! На какой-нибудь другой планете, большей по размеру, чем наша. Я их вижу (и с удовольствием послал бы туда) на Юпитере! Он в 1300 раз больше, чем Земля! Есть где развернуться, а? Воевать! Строить всякие распрекрасно прекрасные сооружения. Кстати, некоторые высокообразованные дебилы опять начнут меня обвинять в том, что я пишу не по-французски. Распрекрасно прекрасные — они решат, что это ошибка. Был однажды случай, когда я встретился с одним таким умником, вообразившим себя большим знатоком французского языка. “Вы, должно быть, невнимательно вычитывали ваш последний роман, — сказал мне этот защитник родного языка, — у вас там написано “изумительно изумительный”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Моя старушка оборачивается.
Боже, как она изменилась, моя мама, за эти несколько дней! Можно было предчувствовать, предугадывать, но сложно видеть пальцами. Я трогал ее лицо, но мое чувство осязания не позволяло мне представить изменения, происходящие в ее облике. Черты лица заострились. Появились серые тени и круги под глазами и печать грусти в глазах, какую можно увидеть разве что у женщин Корсики, чьи семьи находятся в постоянной кровавой вендетте.
Она хмурит брови, услышав такое обращение к ней со стороны моего друга, и кладет на стол вчерашнюю привезенную из Парижа газету, от которой еще пахнет краской.
Кстати, вы не заметили: французские газеты, как и шоссе во Франции, никогда не высыхают окончательно.
Матери достаточно и четырех секунд, чтобы понять чудо, произошедшее с ее сыном. Она тут же устремляет внимательный взгляд на мои глаза и понимает, что я вижу.
Вам когда-нибудь доводилось видеть в документальных фильмах, как раскрываются цветы? Здесь такая же картина. Счастье на ее лице распускается подобно розовому бутону на экране. Это происходит практически моментально. Она находилась как бы в зимней спячке и теперь проснулась. Спящая Красавица, друзья мои! С музыкальной фонограммой из пения птиц и музыки Штрауса (не немецкого политика, а австрийского композитора).
— Почему я была так уверена? — запинаясь, произносит она.
Два шага — и мы обнимаемся. Берю снимает трубку телефона и, плача от радости, срывающимся голосом на дикой романо-германской смеси заказывает в номер бутылку шампанского.
— Это не потому, что я тащусь от него, — заявляет он нам, — но просто такое событие нужно обязательно спрыснуть шампанским. После чего я, если позволите, перейду срочно к красному. Я видел, здесь есть “Кот дю Рон”…
— Как же это произошло? — спрашивает мама.
Вопрос скользкий. Не станешь же рассказывать матери, что произошло в действительности. Но Берю оказывается более находчивым, чем я. Можете мне поверить на слово, в противном случае воткните свеклу себе в задницу, но это действительно так.
— Не в моих привычках хвалиться, но это благодаря мне, — уверяет Наше Скромное Величество. — Я повел его к одному целителю, о котором был наслышан раньше. Хороший парень, правда, Сан-А?
— Гм… Да, действительно…
— Что он сделал? — настаивает маман, ласково гладя кончиками пальцев мои веки.
— Ну… э-э… он ему показал один способ, а, Сан-А?
— Способ? — удивляется моя мужественная мама.
— Точно так, выражаясь буквально, дорогая мадам, — способ… — уверяет мой находчивый друг. — Зачем мне врать, скажи, Сан-А?
— Да-да, так и было. По-другому вряд ли скажешь…
— Но у этого человека исключительный дар! — радостно вскрикивает Фелиция.
— И вот доказательство! — торжественно подхватывает Берю. — Не у всякого человека есть такой дар, правда, Сан-А?
Маман чувствует, что мое выздоровление происходило не совсем так, как мы тут пытаемся ей изложить, но она также понимает, что нам что-то мешает рассказать всю правду, и прекращает интервью. Ей довольно результата. Она мудрая, моя Фелиция. И тут как раз вовремя приносят бутылку теплого шампанского “Дом Периньон”, что помогает нам всем выйти из щекотливого положения.
Кто сказал, что в исключительных случаях нельзя пить теплое шампанское?
Берю гордой поступью и преисполненный собственного достоинства вваливается вместе со мной в приемную маршала фон Фигшиша.
Нам открывает очень любопытная персона. Он типичный баварец и хочет, чтобы все об этом знали. На нем кожаные шорты с вышивкой, черный пиджак с красными отворотами и шляпа, в которую воткнуты перо фазана и хвост енота, что должно символизировать тягу к охоте.
Он низенького роста, толстенький, розовощекий, с холодными рыбьими глазами и большим шрамом через все лицо, — словом, грустный клоун, не вызывающий симпатии.
— У нас назначена встреча с маршалом, — говорю я.
Он смотрит на меня.
— Маршал может принять только одного человека. У кого из вас двоих назначена аудиенция?
— У этого господина, — уточняю я, указывая на прилипшего к косяку двери явно засыпающего Берю. — Но он не понимает по-немецки, поэтому я буду служить ему переводчиком.
— Маршал сам говорит по-французски.
Ну и мерзкий же взгляд у этого расфуфыренного индюка. Могу поспорить, он ненавидит французов. Среди немцев это водится, знаете ли. Надо признать — в других странах тоже. Честно говоря, кроме Ливана, я не знаю страны, где хорошо относятся к французам, даже в самой Франции. Пока у нас был Морис Шевалье, еще кое-где оставались крупицы симпатии, а с тех пор как его не стало, все стерлось! К нам везде относятся с антипатией. Официально! Я хорошо знаю, поскольку много путешествую… Повсюду от нас воротят рожи. Лучше сказать, что ты канадец, или бельгиец, или марокканец, даже с Берега Слоновой Кости или Островов Зеленого Мыса. В Бейруте еще сохранили какие-то мысли по поводу Франции, особенно те, которые держал про себя наш Шарль де Голль. Я вам рекомендую поехать туда в отпуск, но только не ездите многочисленной оравой, а то они тут же станут франкофобами, как наши бывшие самые лучшие друзья, и мы потеряем свой последний бастион. Ну и черт с ним: чтобы уметь выкарабкиваться, нужно сперва упасть на дно.
Баварец с хвостом и пером, похоже, колеблется и выражением физиономии становится похож на смятый передок “мерседеса”.
Я отвешиваю ему лучезарную и преданную улыбку.
— Не жалею, что приехал к вам с моим другом, — заявляю я. — Ваша страна великолепна… Традиции, пиво, квашеная капуста! Какая красота!
— Следуйте за мной! — сдается он.
Тут, дорогие мои, начинается фантасмагория. Честно говоря, я в жизни видел много удивительного: обезображенных кретинов, нечистую силу, прочие гнусности. Сколько же психов разгуливает на свободе! Но безумия такого масштаба не видывал никогда! Пока никогда! Колоссаль, как говорят немцы. Германия — и этим все сказано! Немцы созданы, чтобы жить в другом мире! Клянусь! На какой-нибудь другой планете, большей по размеру, чем наша. Я их вижу (и с удовольствием послал бы туда) на Юпитере! Он в 1300 раз больше, чем Земля! Есть где развернуться, а? Воевать! Строить всякие распрекрасно прекрасные сооружения. Кстати, некоторые высокообразованные дебилы опять начнут меня обвинять в том, что я пишу не по-французски. Распрекрасно прекрасные — они решат, что это ошибка. Был однажды случай, когда я встретился с одним таким умником, вообразившим себя большим знатоком французского языка. “Вы, должно быть, невнимательно вычитывали ваш последний роман, — сказал мне этот защитник родного языка, — у вас там написано “изумительно изумительный”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56