Я к тому времени печатался. Часто. В научных сборниках обычно. Но несколько раз помогал одному большому издательству – сейчас его уже нет, вы, молодые люди, даже не помните его названия. «Искусствознание» – это было большое издательство. В нем работало множество талантливых людей. Профессионалов.
Матвей не стал говорить, что несколько альбомов «Искусствознания» из материнской библиотеки хранятся в его книжном шкафу. Похоже, хозяина такие уточнения только раздражали бы. Варя переглянулась с Матвеем, но тоже смолчала.
– Узнав о том, над чем я работаю, один из начальников отделов в «Искусствознании» предложил мне подготовить к изданию альбом: «Русская фресковая живопись XVI века». Я был обрадован и польщен – чего тут скрывать. Сделав такое издание, можно считать план на жизнь выполненным. Мне выделили деньги на командировки, дали фотографов. Я занимался этим более двух лет! Это было лучшее время в моей жизни.
На мгновение Иваницкий закрыл глаза, и уголки его губ дернулись.
– Церковь Александра Невского я обрабатывал в последнюю очередь. Потому, что хотел сделать ее перлом своего альбома. Ведь о ней не писали и не публиковали ее фотографий. Только извне – да и то раньше, в царские времена. А фрески были интересными, очень интересными. Нетипичными. Поэтому я заставлял фотографировать их много, тщательно. Так что я, Матвей Иванович, именно тот человек, которого вы искали.
– Вы были правы, Павел Павлович, это судьба, – возбужденно произнес Шереметьев. – Как, оказывается, все просто! Прийти в библиотеку и…
– Не просто, молодой человек, – усмехнулся Иваницкий. – Вы наверняка хотели бы увидеть этот альбом?
– Безусловно.
– Это невозможно. Альбом так и не был опубликован. Дело даже не дошло до верстки. Работа остановилась в конце восьмидесятых. Перестройка, безденежье, развал. Все это началось уже тогда. И сразу ударило по крупным издательствам. Все материалы – написанные мной, отснятые фотографами – залегли в архивах «Искусствознания».
– Где эти архивы сейчас? – спросил Матвей, уже предчувствуя неладное.
– Издательство «Искусствознание» приказало долго жить в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году. Долго не мучалось, в отличие от других издательств. Архивы переворошили новые русские от книжного дела. Что-то посчитали ценным, а остальное свалили в подвал здания, которое когда-то занимало «Искусствознание».
Матвей покачал головой:
– Согласен, это возмутительно. Можно представить, в каком состоянии это находится сейчас.
Иваницкий засмеялся.
– А ничего уже нет, Матвей Иванович. Здание в центре города. Подвалы – даже подвалы – стоят там баснословно дорого. Пивная, зал игральных автоматов, – да мало ли способов «правильного», по нынешним понятиям, их использования! Вечно останки издательского архива лежать там не могли… Два месяца назад, при испытании системы отопления, подвал залило. Вообразите, какая вода течет по нашим батареям. И вот она – грязный обжигающий кипяток – заполнила весь архив. По самые, так сказать, ноздри. Погибло все. Все. Два самосвала раскисших, расползшихся негативов и рукописей вывезли на городскую свалку. Два самосвала труда и мысли сотен людей, черт побери… А сейчас там идет срочный ремонт. Весной будет шалман…
Матвею показалось, что на веках Павла Павловича блеснула слеза. Но через мгновение он понял, что это не так. Искусствовед посмотрел ему прямо в глаза и сухо произнес:
– Наш век закончился, и мир преходит. На нашем месте теперь одни мелкие бесы. В красных пиджаках и в немецких машинах.
Внутренне поежившись, Матвей попытался смягчить хозяина.
– Я родился почти тридцать лет назад. Я вас понимаю… во многом, по крайней мере.
– Едва ли, – твердо повторил Иваницкий.
– Хорошо, не мне, видно, об этом судить. Но вы запомнили, что было изображено на фресках?
– Запомнил ли я? – Пал Палыч снова рассмеялся. – Я же искусствовед. Я готовился писать об этом.
– Вы расскажете нам?
Хозяин замолчал и задумался. Затем встал и подошел к шкафам с папками. Вынул одну из них – полузакрыв глаза, словно наудачу, словно гадая. Раскрыл, посмотрел, помотал головой, поставил на место. Затем точно так же извлек вторую, третью. Содержание этих папок тоже не удовлетворило его.
– Пожалуй… нет. Архивы погибли, церковь сгорела. Почем я знаю, не вы ли сами ее сожгли?
Шереметьев начал возмущаться, но Иваницкий жестом заставил его умолкнуть.
– Я вас не знаю. Я вчера увидел вас впервые. Может, я вообще напрасно вас пригласил к себе домой? И девушка ваша… зачем вы ее привели? Помолчать, глядя на меня?
– Вы не правы, – мягко произнесла Варя. – Если нужно подтвердить, кто мы такие, можно показать паспорта. Мы можем пригласить вас в Алексеевскую?
– А вы уверены, что я на самом деле тот искусствовед, который некогда был там? – Иваницкий изобразил нечто вроде сатанинского смешка. – Ладно, давайте закончим разговор мирно.
Он открыл выдвижной ящик стола и достал оттуда чистый лист бумаги.
– Записывайте имя. Олег Викторович. Это тот человек, который делал фотографии вашего храма. А вот его телефон. Позвоните, поговорите. Может, он вам что-то расскажет. У него нюх на людей. Если он вам доверится, то… быть может, и я помогу. Быть может…
– Какой кошмар, – сказала Варя, выйдя на улицу.
– Не говори, – пробормотал Матвей. – Похоже, наш искусствовед на грани. Ему бы в санаторий, а не в Ленинку ходить.
– А если и фотограф такой же?
– Поговорю с Сиреневым Жакетом. Он знает множество людей, может, нам и повезет. – Матвей невесело улыбнулся. – Еще раз повезет.
* * *
Матвей и Варя не без труда нашли нужную им «хрущобу». Девушка посмеивалась над московской манерой нумерации домов: «Где это видано, чтобы у дома было семь корпусов!» Матвей вяло отшучивался, вспоминая «С легким паром» и утверждая, что в Питере обязательно найдется такая же Ярославская улица с домом номер 40, у которого будет семь корпусов.
На подъезде стоял домофон – редкость в здешних местах. Набрав номер квартиры, Матвей несколько секунд слушал музыкальные переливы, напомнившие ему «Чижика-пыжика». Затем хриплый мужской голос спросил: «Кто там?»
– Олег Викторович? Мы вам звонили. Это по поводу фресок из сгоревшей церкви.
– Матвей и Варвара?
– Именно так.
Поднявшись на третий этаж, Матвей оказался перед массивной железной дверью. В последние годы таких ставили в «хрущобах» немало. Не понимая при этом, что гнилые стены брежневских времен не позволяют никаким штырям и упорам намертво закрепить дверную коробку. Профессионал снимает подобные двери за минуту при помощи ломика или фомки.
За дверьми их ждал крупный мужчина лет пятидесяти в теплых спортивных штанах и вязаном свитере. У него было жизнерадостное лицо с «типично русским» носом картошкой, маленькими синими глазами и светлой бородкой «под Василия Буслаева».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Матвей не стал говорить, что несколько альбомов «Искусствознания» из материнской библиотеки хранятся в его книжном шкафу. Похоже, хозяина такие уточнения только раздражали бы. Варя переглянулась с Матвеем, но тоже смолчала.
– Узнав о том, над чем я работаю, один из начальников отделов в «Искусствознании» предложил мне подготовить к изданию альбом: «Русская фресковая живопись XVI века». Я был обрадован и польщен – чего тут скрывать. Сделав такое издание, можно считать план на жизнь выполненным. Мне выделили деньги на командировки, дали фотографов. Я занимался этим более двух лет! Это было лучшее время в моей жизни.
На мгновение Иваницкий закрыл глаза, и уголки его губ дернулись.
– Церковь Александра Невского я обрабатывал в последнюю очередь. Потому, что хотел сделать ее перлом своего альбома. Ведь о ней не писали и не публиковали ее фотографий. Только извне – да и то раньше, в царские времена. А фрески были интересными, очень интересными. Нетипичными. Поэтому я заставлял фотографировать их много, тщательно. Так что я, Матвей Иванович, именно тот человек, которого вы искали.
– Вы были правы, Павел Павлович, это судьба, – возбужденно произнес Шереметьев. – Как, оказывается, все просто! Прийти в библиотеку и…
– Не просто, молодой человек, – усмехнулся Иваницкий. – Вы наверняка хотели бы увидеть этот альбом?
– Безусловно.
– Это невозможно. Альбом так и не был опубликован. Дело даже не дошло до верстки. Работа остановилась в конце восьмидесятых. Перестройка, безденежье, развал. Все это началось уже тогда. И сразу ударило по крупным издательствам. Все материалы – написанные мной, отснятые фотографами – залегли в архивах «Искусствознания».
– Где эти архивы сейчас? – спросил Матвей, уже предчувствуя неладное.
– Издательство «Искусствознание» приказало долго жить в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году. Долго не мучалось, в отличие от других издательств. Архивы переворошили новые русские от книжного дела. Что-то посчитали ценным, а остальное свалили в подвал здания, которое когда-то занимало «Искусствознание».
Матвей покачал головой:
– Согласен, это возмутительно. Можно представить, в каком состоянии это находится сейчас.
Иваницкий засмеялся.
– А ничего уже нет, Матвей Иванович. Здание в центре города. Подвалы – даже подвалы – стоят там баснословно дорого. Пивная, зал игральных автоматов, – да мало ли способов «правильного», по нынешним понятиям, их использования! Вечно останки издательского архива лежать там не могли… Два месяца назад, при испытании системы отопления, подвал залило. Вообразите, какая вода течет по нашим батареям. И вот она – грязный обжигающий кипяток – заполнила весь архив. По самые, так сказать, ноздри. Погибло все. Все. Два самосвала раскисших, расползшихся негативов и рукописей вывезли на городскую свалку. Два самосвала труда и мысли сотен людей, черт побери… А сейчас там идет срочный ремонт. Весной будет шалман…
Матвею показалось, что на веках Павла Павловича блеснула слеза. Но через мгновение он понял, что это не так. Искусствовед посмотрел ему прямо в глаза и сухо произнес:
– Наш век закончился, и мир преходит. На нашем месте теперь одни мелкие бесы. В красных пиджаках и в немецких машинах.
Внутренне поежившись, Матвей попытался смягчить хозяина.
– Я родился почти тридцать лет назад. Я вас понимаю… во многом, по крайней мере.
– Едва ли, – твердо повторил Иваницкий.
– Хорошо, не мне, видно, об этом судить. Но вы запомнили, что было изображено на фресках?
– Запомнил ли я? – Пал Палыч снова рассмеялся. – Я же искусствовед. Я готовился писать об этом.
– Вы расскажете нам?
Хозяин замолчал и задумался. Затем встал и подошел к шкафам с папками. Вынул одну из них – полузакрыв глаза, словно наудачу, словно гадая. Раскрыл, посмотрел, помотал головой, поставил на место. Затем точно так же извлек вторую, третью. Содержание этих папок тоже не удовлетворило его.
– Пожалуй… нет. Архивы погибли, церковь сгорела. Почем я знаю, не вы ли сами ее сожгли?
Шереметьев начал возмущаться, но Иваницкий жестом заставил его умолкнуть.
– Я вас не знаю. Я вчера увидел вас впервые. Может, я вообще напрасно вас пригласил к себе домой? И девушка ваша… зачем вы ее привели? Помолчать, глядя на меня?
– Вы не правы, – мягко произнесла Варя. – Если нужно подтвердить, кто мы такие, можно показать паспорта. Мы можем пригласить вас в Алексеевскую?
– А вы уверены, что я на самом деле тот искусствовед, который некогда был там? – Иваницкий изобразил нечто вроде сатанинского смешка. – Ладно, давайте закончим разговор мирно.
Он открыл выдвижной ящик стола и достал оттуда чистый лист бумаги.
– Записывайте имя. Олег Викторович. Это тот человек, который делал фотографии вашего храма. А вот его телефон. Позвоните, поговорите. Может, он вам что-то расскажет. У него нюх на людей. Если он вам доверится, то… быть может, и я помогу. Быть может…
– Какой кошмар, – сказала Варя, выйдя на улицу.
– Не говори, – пробормотал Матвей. – Похоже, наш искусствовед на грани. Ему бы в санаторий, а не в Ленинку ходить.
– А если и фотограф такой же?
– Поговорю с Сиреневым Жакетом. Он знает множество людей, может, нам и повезет. – Матвей невесело улыбнулся. – Еще раз повезет.
* * *
Матвей и Варя не без труда нашли нужную им «хрущобу». Девушка посмеивалась над московской манерой нумерации домов: «Где это видано, чтобы у дома было семь корпусов!» Матвей вяло отшучивался, вспоминая «С легким паром» и утверждая, что в Питере обязательно найдется такая же Ярославская улица с домом номер 40, у которого будет семь корпусов.
На подъезде стоял домофон – редкость в здешних местах. Набрав номер квартиры, Матвей несколько секунд слушал музыкальные переливы, напомнившие ему «Чижика-пыжика». Затем хриплый мужской голос спросил: «Кто там?»
– Олег Викторович? Мы вам звонили. Это по поводу фресок из сгоревшей церкви.
– Матвей и Варвара?
– Именно так.
Поднявшись на третий этаж, Матвей оказался перед массивной железной дверью. В последние годы таких ставили в «хрущобах» немало. Не понимая при этом, что гнилые стены брежневских времен не позволяют никаким штырям и упорам намертво закрепить дверную коробку. Профессионал снимает подобные двери за минуту при помощи ломика или фомки.
За дверьми их ждал крупный мужчина лет пятидесяти в теплых спортивных штанах и вязаном свитере. У него было жизнерадостное лицо с «типично русским» носом картошкой, маленькими синими глазами и светлой бородкой «под Василия Буслаева».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51