Вот и пришлось опытному Грише искать спасения у психиатров. Путь он выбрал не самый легкий, это было ясно с самого начала. Тертый жизнью, он прекрасно знал о тяжелых последствиях психиатрической лечебницы, действительность же превзошла ожидания. Так что он уже колебался, раздумывая, не свалить ли обратно, в нормальную тюрьму. От «стенки», может, и удастся отвертеться, а здесь точно до смерти заколют. "Я торчу уже от одного слова «пункция», — шелестел Гриша серыми губами.
— Как слива в заднице, — без всякого выражения резюмировал Кронов.
От здешнего фольклора мутило, и старым хохмам никто даже не улыбался. Всякое упоминание зада ассоциировалось с беспрестанно ноющими, взбухшими инфильтратами ягодицами и с тем, что до следующей дозы серы осталось совсем недолго. С новой болью мысли о свободе туманились, уходили. Оставалась голая физическая мука.
* * *
В эти ночи не спала и восемнадцатилетняя Оля Гудина. Страх, отчаяние, надежда смешались в ее хорошенькой головке, но дни шли за днями, и ничего не менялось.
— Что с тобой, маленькая? Не изводи себя, нельзя же так...
— Да оставь ты меня в покое, наконец, мама!
Еще неделю назад и представить было невозможно, чтобы тихоня Оленька повысила голос на мать. Выходя из спальни, Гудина-старшая недоуменно пожала плечами. Что-то случилось, и кажется, дело серьезное.
В этот вечер, как ни странно, оказался свободен от всяческих совещаний и прочих чиновничьих хлопот и Гудин-папа. Крупный партийный работник, он и в смутное перестроечное время не отошел от дел. Так сказать, пролагал пути к выходу из кризиса, боролся с хаосом.
Гудин с давних пор руководил людьми. Их число множилось с годами, а болтовню о том, что ныне идеология утратила свое значение, он просто пропускал мимо ушей. Дока партия жива, глупо думать о сдаче позиций, разве что о выходе на новые рубежи. И вместе с тем он с недоумением осознавал, что не в силах справиться с одним-единственным человеком. Еще больнее становилось от того, что этот человек — самый близкий и дорогой.
— Что же это с Оленькой творится? Проморгали мы, Маша. Работа, работа, а глаза поднимешь — и на тебе...
— А отцу бы положено...
— Положено! О чем ты говоришь? Раз тебе положены четырехкомнатная квартира, дача и спецпаек, то, наверное, и мне следует за это чем-то жертвовать. Если я работаю по двенадцать-четырнадцать часов без выходных, то нечему удивляться...
— Конечно, для семьи у тебя никогда нет времени. Вот и жил бы со своей партией, — Мария Петровна собралась было оскорбиться, но вспомнила о серьезности ситуации. — У тебя один ребенок.
— Не сомневаюсь.
— Ну, так сделай же что-нибудь! Ты ведь многое можешь.
— В том-то и дело. Я все выяснил об этом Саше.
— Что, бросил ее?
— Четыре года назад он женился. Свадьбу сыграли, и ровно через три недели родился ребенок.
— Шустрый парень.
— Куда шустрее, чем можно подумать. Его обвиняют в убийстве жены.
— Господи!
— А также и дружка, случайного свидетеля! И этот человек мог войти в нашу семью!
— Что же с Олей-то теперь? И ты все это знал и молчал?
— Только сегодня позвонили из УВД, утешили. Видела бы ты глаза Мохнача! Не начальник УВД, а кот шкодливый. Как же ему не посочувствовать — влетало им от меня по партийной линии...
— Миша, да черт с ними всеми! Нам Оленьку спасать надо! Какое мне дело до этого парня? Подумать только...
— Я думаю, он пошел на убийство, чтобы развязать руки. Жена, наверное, его шантажировала. Ладно, разберутся, кому положено. А вот с Оленькой надобно поговорить. Ты — мать, женщина, тебе и карты в руки.
В этот момент в комнату ворвалась взволнованная, задыхающаяся от отчаяния Оля.
— Папа, милый, если бы ты знал! Я действительно его люблю! И не смотрите на меня так! Он настоящий человек, и я не верю, что Саша мог убить, помоги ему, ведь ты все можешь!
— И ты туда же! Влюбиться в душегуба — это же надо, черт побери! А теперь — что?
— Да не убийца он! Но его осудят, если ты их не остановишь, утопят! Папа, ну поговори с Мохначем!
— Как же! Он только того и ждет, чтобы меня достать, укусить. Еще и посочувствует, когда я под зад коленом получу... Найдут, кто посговорчивее.
— Ты ведь даже не пробовал!
— Опять — двадцать пять! У тебя свет клином на этом парне сошелся. Ты, видно, не понимаешь, что есть вещи, которых я сделать не могу. Советую тебе как можно скорее выбросить все это из головы. Если что не так — следствие разберется...
Лицо Ольги стремительно побледнело. Мария Петровна едва успела подхватить падающую без чувств дочь. Вдвоем осторожно опустили девушку в кресло. Гудина-старшая бросилась к домашней аптечке. Привела дочь в чувство, сунула мужу таблетку валидола. Принципиальный и жесткий на службе, дома Михаил Степанович стремился избегать осложнений, и за всю жизнь перед ним не возникало более мучительной дилеммы.
* * *
И снова гром дверей.
— Кронов, на выход!
Длинный узкий коридор. Мертвенное свечение ламп дневного света. Он ничего не ощущал, кроме тупой покорности.
— Александр? Проходи, присаживайся. — Профессор, как и в первую встречу, продолжал ворошить бумаги.
Наконец оторвался и прицелился в лицо Кронова сверлящим взглядом. Саша постарался расслабиться. Идиотская улыбка и предельная внутренняя собранность — единственный путь к выживанию. Раз ступив на него, Кронов был готов пройти его до конца.
Он охотно предоставил профессору плести его обволакивающую паутину, изображая безразличие и усталость. Но, очевидно, переиграл, потому что в палату пришлось вернуться через манипуляционную. И снова — провал сознания. После укола добраться до камеры все-таки успел, успел даже взобраться на нары. Но на матрац рухнул, уже заботливо поддерживаемый Эдиком.
* * *
Крупный, седой, широкоплечий, с отличной выправкой, он напоминал отставного офицера или бывшего спортсмена. Лицо имел самое простецкое и даже слегка глуповатое, что движению вверх вовсе не мешало. Миша Гудин пошел по комсомольской линии еще в те годы, когда кличка «интеллигент» означала сомнение в идеологической устойчивости человека. Миша же, не мудрствуя лукаво, шел по прямому и верному пути, указанному партией. Его твердость в следовании генеральной линии была вознаграждена по достоинству. Пост секретаря горкома компенсировал многие и многие маленькие неприятные вещи, которые подчас приходилось проделывать.
Опираясь на верных людей, на своем посту он чувствовал себя уверенно. Не растрачивая попусту сил на борьбу с соперниками, занимался делом, да так, что над его «трудовым алкоголизмом» посмеивались знакомые, но и в открытую завидовали его положению. Этот раз и навсегда заведенный ритм — с раннего утра до позднего вечера — приносил свои плоды. Изверившиеся за долгие годы пустословия и бездействия народной власти, люди нетерпеливо ждали конкретных поступков, помощи, и появление Гудина в президиумах всяческих съездов, собраний, конференций воспринималось как неотъемлемая часть его большой хозяйственной работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Как слива в заднице, — без всякого выражения резюмировал Кронов.
От здешнего фольклора мутило, и старым хохмам никто даже не улыбался. Всякое упоминание зада ассоциировалось с беспрестанно ноющими, взбухшими инфильтратами ягодицами и с тем, что до следующей дозы серы осталось совсем недолго. С новой болью мысли о свободе туманились, уходили. Оставалась голая физическая мука.
* * *
В эти ночи не спала и восемнадцатилетняя Оля Гудина. Страх, отчаяние, надежда смешались в ее хорошенькой головке, но дни шли за днями, и ничего не менялось.
— Что с тобой, маленькая? Не изводи себя, нельзя же так...
— Да оставь ты меня в покое, наконец, мама!
Еще неделю назад и представить было невозможно, чтобы тихоня Оленька повысила голос на мать. Выходя из спальни, Гудина-старшая недоуменно пожала плечами. Что-то случилось, и кажется, дело серьезное.
В этот вечер, как ни странно, оказался свободен от всяческих совещаний и прочих чиновничьих хлопот и Гудин-папа. Крупный партийный работник, он и в смутное перестроечное время не отошел от дел. Так сказать, пролагал пути к выходу из кризиса, боролся с хаосом.
Гудин с давних пор руководил людьми. Их число множилось с годами, а болтовню о том, что ныне идеология утратила свое значение, он просто пропускал мимо ушей. Дока партия жива, глупо думать о сдаче позиций, разве что о выходе на новые рубежи. И вместе с тем он с недоумением осознавал, что не в силах справиться с одним-единственным человеком. Еще больнее становилось от того, что этот человек — самый близкий и дорогой.
— Что же это с Оленькой творится? Проморгали мы, Маша. Работа, работа, а глаза поднимешь — и на тебе...
— А отцу бы положено...
— Положено! О чем ты говоришь? Раз тебе положены четырехкомнатная квартира, дача и спецпаек, то, наверное, и мне следует за это чем-то жертвовать. Если я работаю по двенадцать-четырнадцать часов без выходных, то нечему удивляться...
— Конечно, для семьи у тебя никогда нет времени. Вот и жил бы со своей партией, — Мария Петровна собралась было оскорбиться, но вспомнила о серьезности ситуации. — У тебя один ребенок.
— Не сомневаюсь.
— Ну, так сделай же что-нибудь! Ты ведь многое можешь.
— В том-то и дело. Я все выяснил об этом Саше.
— Что, бросил ее?
— Четыре года назад он женился. Свадьбу сыграли, и ровно через три недели родился ребенок.
— Шустрый парень.
— Куда шустрее, чем можно подумать. Его обвиняют в убийстве жены.
— Господи!
— А также и дружка, случайного свидетеля! И этот человек мог войти в нашу семью!
— Что же с Олей-то теперь? И ты все это знал и молчал?
— Только сегодня позвонили из УВД, утешили. Видела бы ты глаза Мохнача! Не начальник УВД, а кот шкодливый. Как же ему не посочувствовать — влетало им от меня по партийной линии...
— Миша, да черт с ними всеми! Нам Оленьку спасать надо! Какое мне дело до этого парня? Подумать только...
— Я думаю, он пошел на убийство, чтобы развязать руки. Жена, наверное, его шантажировала. Ладно, разберутся, кому положено. А вот с Оленькой надобно поговорить. Ты — мать, женщина, тебе и карты в руки.
В этот момент в комнату ворвалась взволнованная, задыхающаяся от отчаяния Оля.
— Папа, милый, если бы ты знал! Я действительно его люблю! И не смотрите на меня так! Он настоящий человек, и я не верю, что Саша мог убить, помоги ему, ведь ты все можешь!
— И ты туда же! Влюбиться в душегуба — это же надо, черт побери! А теперь — что?
— Да не убийца он! Но его осудят, если ты их не остановишь, утопят! Папа, ну поговори с Мохначем!
— Как же! Он только того и ждет, чтобы меня достать, укусить. Еще и посочувствует, когда я под зад коленом получу... Найдут, кто посговорчивее.
— Ты ведь даже не пробовал!
— Опять — двадцать пять! У тебя свет клином на этом парне сошелся. Ты, видно, не понимаешь, что есть вещи, которых я сделать не могу. Советую тебе как можно скорее выбросить все это из головы. Если что не так — следствие разберется...
Лицо Ольги стремительно побледнело. Мария Петровна едва успела подхватить падающую без чувств дочь. Вдвоем осторожно опустили девушку в кресло. Гудина-старшая бросилась к домашней аптечке. Привела дочь в чувство, сунула мужу таблетку валидола. Принципиальный и жесткий на службе, дома Михаил Степанович стремился избегать осложнений, и за всю жизнь перед ним не возникало более мучительной дилеммы.
* * *
И снова гром дверей.
— Кронов, на выход!
Длинный узкий коридор. Мертвенное свечение ламп дневного света. Он ничего не ощущал, кроме тупой покорности.
— Александр? Проходи, присаживайся. — Профессор, как и в первую встречу, продолжал ворошить бумаги.
Наконец оторвался и прицелился в лицо Кронова сверлящим взглядом. Саша постарался расслабиться. Идиотская улыбка и предельная внутренняя собранность — единственный путь к выживанию. Раз ступив на него, Кронов был готов пройти его до конца.
Он охотно предоставил профессору плести его обволакивающую паутину, изображая безразличие и усталость. Но, очевидно, переиграл, потому что в палату пришлось вернуться через манипуляционную. И снова — провал сознания. После укола добраться до камеры все-таки успел, успел даже взобраться на нары. Но на матрац рухнул, уже заботливо поддерживаемый Эдиком.
* * *
Крупный, седой, широкоплечий, с отличной выправкой, он напоминал отставного офицера или бывшего спортсмена. Лицо имел самое простецкое и даже слегка глуповатое, что движению вверх вовсе не мешало. Миша Гудин пошел по комсомольской линии еще в те годы, когда кличка «интеллигент» означала сомнение в идеологической устойчивости человека. Миша же, не мудрствуя лукаво, шел по прямому и верному пути, указанному партией. Его твердость в следовании генеральной линии была вознаграждена по достоинству. Пост секретаря горкома компенсировал многие и многие маленькие неприятные вещи, которые подчас приходилось проделывать.
Опираясь на верных людей, на своем посту он чувствовал себя уверенно. Не растрачивая попусту сил на борьбу с соперниками, занимался делом, да так, что над его «трудовым алкоголизмом» посмеивались знакомые, но и в открытую завидовали его положению. Этот раз и навсегда заведенный ритм — с раннего утра до позднего вечера — приносил свои плоды. Изверившиеся за долгие годы пустословия и бездействия народной власти, люди нетерпеливо ждали конкретных поступков, помощи, и появление Гудина в президиумах всяческих съездов, собраний, конференций воспринималось как неотъемлемая часть его большой хозяйственной работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32