По-прежнему дул ветер, неслись серые тучи. Владимир неподвижно стоял в кубрике «Электры». Он был похож на больного, чувствующего, как у него сжимается сердце, предвещая приступ.
Справа — койка Блини. Слева — его собственная. Над ними были еще две подвесные койки, по одной с каждой стороны, но на этих верхних койках они держали вещи. На стороне Владимира — беспорядок, одежда и белье, разбросанные вперемежку, бутылки минеральной воды «Витель».
На стороне Блини — все прибрано, как у образцового солдата: тщательно заправленная койка, белье, уложенное стопочкой, мелочи, сувениры и украшенный голубой ленточкой вид Батума, что на Кавказе.
Владимир стоял, держа правую руку в кармане, и чуть покачивался, когда яхта кренилась под напором волн. В открытый люк над его головой залетали брызги дождя, и на полу уже образовался мокрый квадрат.
Внезапно он судорожно вздохнул, что-то пробормотал по-русски и протянул руку к деревянной шкатулке с выжженной на крышке картинкой, стоявшей на стороне Блини. В таких шкатулках девушки обычно держат милые сердцу сувениры или любовные письма.
В этой шкатулке хранились фотографии, монеты, открытки, всевозможный хлам, который Владимир отбросил рукой. На мгновение в кубрике, несмотря на тусклое освещение, что-то ярко блеснуло, — то был бриллиант, величиной с орешек, вставленный в оправу кольца.
Потом с палубы донесся какой-то звук, и Владимир быстро поставил шкатулку на место. Он едва успел наклониться к своей койке, как кто-то наверху подошел к открытому люку над его головой.
— Вы здесь? — произнес чей-то голос.
— Да, мадмуазель.
Его лицо побагровело. Он не знал что делать, хватал наудачу что-то из одежды. Потом поднялся по железной лесенке на палубу.
Девушка о нем уже забыла. Она стояла на носу яхты, одетая, как и он, в клеенчатый дождевик, спрятав руки в карманы. Ее темные волосы намокли от дождя, но она, казалось, не замечала этого. Она держалась очень прямо, лицо ее было серьезным и спокойным. Она смотрела на дождь, как смотрел на него вице-мэр из окна кафе Полита, как смотрели в этот же час многие другие, сидевшие взаперти у себя дома.
— Мадмуазель Элен…
Девушка взглянула через плечо на Владимира, лицо ее по-прежнему ничего не выражало.
— Ваша матушка поручила мне сказать вам… Она увидела, как на набережную вышел Блини, пучки зелени торчали из его сетки.
— …она хотела бы, чтобы вы приехали к завтраку в «Мимозы». В полдень за вами придет машина…
— Это все?
Владимир надел фуражку и вышел на сходни. На середине мола он встретился с Блини, оба остановились.
— Туда собрался? — спросил Блини по-русски.
— Еще не знаю.
— Хозяйка придет?
— Может быть.
Они уже отошли довольно далеко друг от друга. Блини обернулся и крикнул, все так же по-русски:
— Если увидишь ее, попроси денег. У меня кончились. Владимир что-то буркнул, двинулся дальше, открыл дверь кафе Полита и, усевшись на диванчик у окна, отодвинул занавеску. А вице-мэр все никак не мог заставить себя пойти одеться.

— Тони утверждает, что сегодня день свечи, — сказал вице-мэр часом позже, в то время как Лили накрывала стол ковриком для игры в белот. — А я помню, что в это воскресенье освящают ветки самшита.
Человек по кличке Итальянец, хоть он и был таким же французом, как остальные, нахмурил брови:
— А разве у нас сегодня не Вербное воскресенье? Эй, Полит! Тащи-ка сюда календарь…
Календаря не нашлось. Вице-мэр тасовал карты. Он наконец-то оделся, лицо его было свежевыбрито и чуть присыпано тальком.
Полит тоже привел себя в порядок и, хоть на туристов рассчитывать не приходилось, все же надел белый костюм и поварской колпак.
— Ты что же не играешь, Полит?
— Пусть меня пока немой подменит… Да я сейчас вернусь.
Он мешал в печке кочергой. Немой уселся за карточный стол и улыбался, делая понятные всем знаки.
— С чего бы стали втыкать гвозди в свечи? — спросил вице-мэр, которому эта история не давала покоя.
— Уж не знаю, а только знаю, что втыкают!
А Владимир знал. Он сидел на расстоянии двух столиков от них, поставив локти на стол, глядя на стоявшее перед ним блюдо с оливками и полупустой стакан. Он-то помнил пасхальную свечу в московской церкви, в нее втыкали черные гвозди, образуя из них крест, и воздух был насыщен ладаном и пением хора.
Время от времени он вздрагивал и бросал украдкой взгляд на опустевшую палубу яхты. Девушка ушла вниз вместе с Блини. Она, должно быть, смотрит сейчас, как Блини, по своему обыкновению, стряпает и возбужденно несет какую-то чушь.
А вдруг он вздумает открыть шкатулку? Вдруг Элен видела, что сделал Владимир? И заметила, что он вспыхнул, как человек, пойманный с поличным?
Но ведь она так его презирала! Скорее всего, девушка ни на что не обратила внимания! По всей вероятности, просто удивилась, что Владимир оказался тут, в то время как она и не слышала, как он поднялся на борт яхты.
— Вот этот и вон тот…
Для человека, не знающего, в чем дело, эти слова не имели никакого смысла. Их твердил Блини, все еще, после нескольких лет, не усвоивший толком французского языка. Он охотно брался за любую работу, требующую терпения и внимания, ему нравилось крыть лаком ялики или стряпать лакомые блюда, в особенности русские или кавказские.
Его, кстати, и прозвали-то Блини, оттого что блины удавались ему на славу.
— Вот этот, — объяснял он, — и вон тот…
Он улыбался. Красногубый рот открывался во всю ширь, зубы сверкали. Черные волосы его слегка вились, глаза были красивые, темно-карие. Но самым удивительным было то, что, уже перевалив за тридцать лет, он все еще сохранил так много детского.
Точнее говоря, он напоминал подростка-мулата. Но мулаты очень рано расстаются со своей грацией молодого зверька, с невинной веселостью, с детской нежностью.
Блини в свои тридцать пять лет был красивым и ласковым, как тринадцатилетний египтянин.
— Вот этот и вон тот… Владимир поднял голову.
— Повторим, Лили! — заказал он, оттолкнув от себя пустой стакан.
Немой засмеялся, глядя на него, и повертел пальцем у виска, показывая, что Владимир опять напьется до беспамятства.
Остальные играли в белот, кричали, шутили, с размаху швыряли карты на стол.
Владимир их даже не слышал. Он подвинул к себе валявшуюся тут газету, привезенную из Ниццы, прочитал два-три заголовка и бросил ее.
Ему было не по себе. Хотелось, чтобы все, что должно случиться, поскорее случилось и не было бы соблазна восстановить все как было.
— Мамаша Электра сегодня не придет? — поинтересовался Полит, стоя на пороге кухни.
— Вряд ли.
— Грехи замаливает?
Владимир пожал плечами. Шутка уже никого не смешила — слишком часто ее повторяли.
А мамаша Электра, как называл ее Полит, в пять часов утра была пьяна вдрызг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34