— Не найдется ли у вас свободной комнаты?
Все присутствующие посмотрели на него. Из дверей кухни вышла какая-то женщина и тоже уставилась на него.
— На ночь?
— Возможно, на два-три дня.
Хозяин оглядел его с головы до ног:
— У вас при себе удостоверение личности? Полиция проверяет нас каждое утро, поэтому наша книга записей должна быть в порядке.
Четверо завсегдатаев перестали играть и прислушались к разговору. Мегрэ подошел к стойке, уставленной бутылками, протянул хозяину свое удостоверение, и тот, надев очки, принялся его рассматривать. Наконец, подняв голову, он хитро подмигнул:
— Вы и есть тот знаменитый комиссар? Меня зовут Помель, Луи Помель. — Повернувшись в сторону кухни, он крикнул: — Тереза! Отнеси чемодан господина комиссара в переднюю комнату.
Мегрэ, не обратив особого внимания на эту тридцатилетнюю женщину, смутно почувствовал, что уже где-то ее видел. Его это не удивило: примерно так же бывало, когда он замечал кого-нибудь, проходя мимо «чистилища». Но вот женщина, казалось, была чем-то озадачена.
Завсегдатаи опять взялись за карты.
— Вы приехали по делу Леони?
— Не официально.
— Правда, что учителя нашли в Париже?
— Сейчас он в тюрьме в Ла-Рошели.
Трудно было угадать, что думает об этом Помель. По виду он походил скорее не на владельца гостиницы, а на фермера.
— Вы не думаете, что он убийца?
— Ей-богу, не знаю.
— Я думаю, что если бы вы верили в его виновность, то не приехали бы сюда.
— Возможно, и так.
— Здесь как раз есть человек, который слышал выстрел… Тео! Ведь это ты слышал ружейный выстрел?
Один из игроков, лет шестидесяти пяти, а может, и больше, с рыжеватыми с проседью волосами, небритыми щеками и хитрыми, неопределенного цвета глазами, повернулся к ним:
— Я уже говорил, что слышал.
— Это комиссар Мегрэ, он приехал из Парижа, чтобы…
— Лейтенант уже говорил мне об этом.
Он не встал, не поздоровался, а продолжал держать в руках засаленные карты. Ногти у него были грязные.
Помель тихо пояснил:
— Это помощник полицейского из мэрии.
И Мегрэ, в свою очередь, лаконично ответил:
— Знаю.
— Не обращайте на него внимания. В этот час… — Он жестом показал, как опрокидывают стаканчик. — А ты, Фердинанд, что видел?
У того, кого назвали Фердинандом, была только одна рука. Лицо у него было красновато-коричневого оттенка, как у человека, проводящего целые дни на солнце.
— Это почтальон, — пояснил Луи, — Фердинанд Корню… А ты, Фердинанд, что видел?
— Ничего.
— Ты видел Тео в саду?
— Я даже принес ему письмо.
— Что он делал?
— Пересаживал лук.
— В котором часу?
— На церковной колокольне было как раз десять часов. Я видел часы на колокольне, поверх домов… Н-да…
Бью девятку… Туз пик, бубновый король берет…
Он бросил карты на стол, разрисованный мокрыми кругами от винных стаканов, и окинул своих партнеров презрительным взглядом.
— К черту всех, кто выдумывает разные истории! — добавил он, вставая. — Тебе платить, Тео!
Движения его были неловки, походка неуверенна. Он снял с гвоздя свою форменную фуражку и, что-то бормоча, направился к двери.
— И так каждый вечер?
— Почти всегда.
Луи Помель хотел наполнить два стакана, но Мегрэ жестом остановил его:
— Не теперь… Вы, наверно, еще не закрываете, и мне хочется немного прогуляться перед сном.
— Я подожду вас.
Мегрэ вышел из зала при гробовом молчании. Перед ним была маленькая площадь — не круглая и не квадратная. Справа высилась темная громада церкви, напротив — неосвещенная лавка, над дверью которой все же можно было разобрать вывеску: «Шарантенский кооператив».
Слева, в сером каменном доме, светились окна. Горел свет и на втором этаже. Подойдя к крыльцу с тремя ступеньками, Мегрэ заметил медную дощечку, зажег спичку и прочитал:
«КСАВЬЕ БРЕССЕЛЬ, врач»
От нечего делать, не зная, с чего начать, он чуть было не позвонил, но потом, пожав плечами, подумал, что, вероятно, доктор уже собирается лечь спать.
Большинство домов было погружено во тьму. По древку от флага он узнал одноэтажное здание мэрии. Это была совсем маленькая мэрия, а во дворе ее виднелось строение, на первом этаже которого была, по-видимому, квартира господина Гастена. Там еще горел свет.
Он двинулся дальше, повернул направо, прошел вдоль фасадов домов и садов и нежданно-негаданно встретил помощника полицейского, который при виде его буркнул нечто вроде приветствия.
До Мегрэ не доносилось даже шума морского прибоя, да и вообще нигде не видно было моря. Заснувшая деревня выглядела как и любая другая и никак не походила на то, что он себе представлял, вспоминая об устрицах, белом вине и обрывистом береге у океана.
Он испытывал беспричинное чувство разочарования.
Встреча на вокзале уже немного его охладила. Но ему не в чем было упрекнуть Даньелу. Тот хорошо знал местные условия и, без сомнения, прослужил здесь не один год.
Разыгрались трагические события, которые он старался в меру своих сил прояснить, а тут заявился из Парижа без всякого предупреждения Мегрэ и хочет доказать ему, что он ошибается.
Следователь тоже должен быть недоволен. Но ни тот ни другой не могут ему это показать; они должны быть с ним вежливы, должны дать ему для ознакомления протоколы допросов. Мегрэ понимал, что он вмешивается не в свое дело, и поэтому сам задавался вопросом: что же заставило его пуститься в такое путешествие?
Он слышал шаги, голоса: это, конечно, возвращались домой те самые игроки в карты. А потом к нему подскочила какая-то желтая собака, потерлась о его ноги, и Мегрэ вздрогнул от неожиданности.
Когда он открыл дверь гостиницы, там горела только одна лампа и хозяин за стойкой расставлял стаканы и бутылки. Он был без пиджака и жилета. Темные брюки сползали с его толстого живота, а засученные рукава рубашки открывали большие волосатые руки.
— Удалось что-нибудь обнаружить?
Он считал себя великим хитрецом и воображал, будто он — самая важная персона в деревне.
— Мне кажется, — сказал комиссар, — что Леони Бирар не очень-то любили.
— Бирар была сущая ведьма. Она умерла. Душа ее отлетела к Богу или, вернее, к черту, но, как бы то ни было, я в жизни не встречал женщины злее. А я ведь знаю ее с тех самых пор, когда у нее еще болтались косы за спиной и мы вместе ходили в школу. Она была… постойте… на три года старше меня. Да. А мне сейчас шестьдесят четыре. Значит, ей было шестьдесят шесть. Но уже в двенадцать лет она была гадюкой…
— Я не могу понять… — начал Мегрэ.
— Вы многого здесь не поймете при всей вашей проницательности, позвольте вам заметить.
— Я не могу понять… — снова начал Мегрэ, как бы говоря сам с собой. — Раз ее все так ненавидели, почему они ожесточились против учителя? Ведь даже если он ее убил, то…
— Избавление?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31