Ее отец, хирург, тоже любил торжественность.
У меня дома, над типографией и редакцией «Ситизена», жили куда проще.
Кстати, почему отец не позвонил мне, чтобы расспросить о происшествии с Рэем? Ведь он по-прежнему издает в Торрингтоне свою еженедельную газету, одну из старейших в Новой Англии, которая насчитывает больше ста лет своего существования.
После смерти моей матери он живет один. Вернулся к холостяцким привычкам и если не идет в ресторан, то охотно сам себе стряпает. Та же уборщица, что наводит порядок в редакции газеты, поднимается и к нему на второй этаж, чтобы застелить его постель.
Мы живем всего в каких-нибудь тридцати милях друг от друга, и тем не менее я езжу навестить его не больше чем раз в два-три месяца. Вхожу в его кабинет, отделенный от типографии всего лишь стеклянной перегородкой; он всегда с засученными рукавами и всегда за работой.
Поднимая глаза от своих бумаг, он всегда как бы удивляется, что я приехал.
— Добрый день, сын…
— Добрый день, отец…
Он продолжает писать, или править гранки, или говорить по телефону. Я сажусь в единственное кресло, которое стоит все на том же месте, с времен моего детства. Наконец он задает мне вопрос:
— Ты доволен?
— Все идет хорошо.
— Изабель?
У него к ней слабость, хотя он ее несколько и стесняется. Много раз отец, шутя, говорил мне:
— Ты не достоин такой жены, как она…
После чего он, из чувства справедливости, добавлял:
— Не больше, чем я был достоин твоей матери…
Мама умерла три года назад.
— Девочки?
Он никогда не мог запомнить их возраста, и они в его представлении были куда моложе, чем на самом деле.
Отцу семьдесят девять лет. Он высок, тощ и согбен. Я всегда помнил его сгорбленным, всегда худым, с маленькими, очень хитрыми глазками.
— Как идут дела?
— Не жалуюсь.
Он выглядывал в окно.
— Смотри-ка! У тебя новая машина…
Своей он пользовался больше десяти лет. Правда, пользовался-то он ей довольно редко. Он редактировал «Ситизен» почти один, и его редкие сотрудники были бесплатными добровольцами.
Женщина лет шестидесяти, г-жа Фукс, которую я знал издавна, занималась сбором рекламы.
Отец печатал также визитные карточки, похоронные извещения, коммерческие каталоги для местных торговцев. Он никогда не стремился расширить свое предприятие, а, наоборот, постепенно все сужал поле деятельности.
— О чем ты задумался?
Я вздрогнул как пойманный на месте преступления. Привычка!
— Об отце… Я удивлен, что он не позвонил нам.
У Изабель уже не было ни отца, ни матери, только два брата, обосновавшихся в Бостоне, и еще сестра, вышедшая замуж в Калифорнии.
— Надо будет заехать к нему как-нибудь утром.
— Ты не был у него уже больше месяца.
Я решил непременно съездить в Торрингтон. Мне было интересно взглянуть по-новому на отца, на наш дом.
После еды я вернулся в библиотеку, где, поколебавшись между телевизором и газетой, выбрал последнюю. Через четверть часа я услышал гудение машины для мытья посуды и увидел вошедшую ко мне Изабель.
— Ты не думаешь, что тебе надо бы позвонить Моне?
Расставляет ли она мне ловушку? Нет, жена казалась, как всегда, искренней. Была ли она способна на неискренность?
— Почему?
— Ты был лучшим другом ее мужа. Вряд ли у нее есть настоящие друзья в Нью-Йорке, а Боб Сэндерс улетел, не дав себе труда задержаться хотя бы на день…
— Таков уж Боб.
— Ей, вероятно, очень одиноко в их огромной квартире… Сможет ли она сохранить такое роскошное жилище?
— Не знаю…
— У Рэя были деньги?
— Он много зарабатывал.
— Но ведь и тратил тоже много, разве не так?
— Вероятно. Но его доля в деле Миллер и Миллер должна выражаться в солидной сумме.
— Когда ты предполагаешь поехать к ней?
Это не было допросом. Она просто разговаривала, как жена разговаривает со своим мужем.
— Позвони ей. Поверь, это будет ей приятно.
Я знал на память номер Рэя, с которым время от времени встречался, наезжая в Нью-Йорк. Я набрал номер и услышал гудки, раздававшиеся довольно долго.
— Мне кажется, там никого нет.
— Или она легла спать.
Именно в эту минуту послышался голос Моны:
— Алло! Кто говорит?
— Доналд.
— Очень мило, что вы позвонили, Доналд. Если бы вы только знали, до чего я здесь ощущаю себя покинутой.
— Поэтому-то я и звоню вам. Мне посоветовала Изабель.
— Поблагодарите ее за меня.
В ее голосе мне почудилась ирония.
— Если бы вы не были столь далеко, я бы попросила вас провести со мной вечер. Моя добрая Жанет делает что может. Я брожу по комнатам, не находя себе пристанища. С вами такого никогда не бывало?
— Нет.
— Вам повезло. Утро было чудовищным. Этот еле влачившийся кортеж.
Потом все эти люди на кладбище. Если бы не вы…
Значит, она заметила, что я взял ее под руку.
— Я бы свалилась в снег от усталости. А этот напыщенный верзила Боб, который столь церемонно со мной раскланялся перед тем, как удрал в аэропорт.
— Я видел.
— Миллеры говорили с вами?
— Они спрашивали, буду ли я заниматься вашими делами?
— Что вы ответили?
— Что буду помогать вам по мере сил. Поймите, Мона, что я не хочу навязываться. Я всего лишь провинциальный адвокат.
— Рэй считал вас первоклассным юристом.
— В Нью-Йорке сколько угодно более умелых, чем я.
— Мне хотелось бы, чтобы это были именно вы. Конечно, если Изабель…
— Нет. Она не увидит в этом ничего предосудительного, наоборот…
— Вы свободны в понедельник?
— В котором часу?
— В любое время. Вам ведь надо два часа на дорогу? Хотите в одиннадцать?
— Я буду у вас.
— Теперь я сделаю то, что собиралась сделать еще в пять часов: проглочу две таблетки снотворного и лягу. Если бы только было возможно, проспала бы двое суток.
— Спокойной ночи, Мона.
— Спокойной ночи, Доналд. До понедельника… Еще раз благодарю Изабель.
— Сейчас же передам ей это.
Я повесил трубку.
— Мона благодарит тебя.
— За что?
— Прежде всего за все, что ты для нее сделала. А также за то, что ты разрешаешь мне заняться ее делами.
— Почему бы я могла воспротивиться этому? Разве я когда-нибудь возражала против какого-нибудь из твоих дел?
Это было правдой. Я едва не расхохотался. Это действительно было ей несвойственно. Она не позволяла себе выражать свои мнения. Разве что время от времени в некоторых случаях бросала одобрительный или, напротив, как бы отсутствующий взгляд, что служило достаточным предостережением.
— Ты поедешь в Нью-Йорк в понедельник?
— Да.
— На машине?
— Это будет зависеть от метереологической сводки. Если объявят о новом снегопаде, поеду утренним поездом.
Вот. Как легко. Мы беседовали, словно обычные супруги, спокойно, просто. Люди, которые увидели и услышали бы нас, могли бы принять нас за образцовую парочку.
А ведь Изабель смотрит на меня то ли как на подлого труса, то ли как на убийцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
У меня дома, над типографией и редакцией «Ситизена», жили куда проще.
Кстати, почему отец не позвонил мне, чтобы расспросить о происшествии с Рэем? Ведь он по-прежнему издает в Торрингтоне свою еженедельную газету, одну из старейших в Новой Англии, которая насчитывает больше ста лет своего существования.
После смерти моей матери он живет один. Вернулся к холостяцким привычкам и если не идет в ресторан, то охотно сам себе стряпает. Та же уборщица, что наводит порядок в редакции газеты, поднимается и к нему на второй этаж, чтобы застелить его постель.
Мы живем всего в каких-нибудь тридцати милях друг от друга, и тем не менее я езжу навестить его не больше чем раз в два-три месяца. Вхожу в его кабинет, отделенный от типографии всего лишь стеклянной перегородкой; он всегда с засученными рукавами и всегда за работой.
Поднимая глаза от своих бумаг, он всегда как бы удивляется, что я приехал.
— Добрый день, сын…
— Добрый день, отец…
Он продолжает писать, или править гранки, или говорить по телефону. Я сажусь в единственное кресло, которое стоит все на том же месте, с времен моего детства. Наконец он задает мне вопрос:
— Ты доволен?
— Все идет хорошо.
— Изабель?
У него к ней слабость, хотя он ее несколько и стесняется. Много раз отец, шутя, говорил мне:
— Ты не достоин такой жены, как она…
После чего он, из чувства справедливости, добавлял:
— Не больше, чем я был достоин твоей матери…
Мама умерла три года назад.
— Девочки?
Он никогда не мог запомнить их возраста, и они в его представлении были куда моложе, чем на самом деле.
Отцу семьдесят девять лет. Он высок, тощ и согбен. Я всегда помнил его сгорбленным, всегда худым, с маленькими, очень хитрыми глазками.
— Как идут дела?
— Не жалуюсь.
Он выглядывал в окно.
— Смотри-ка! У тебя новая машина…
Своей он пользовался больше десяти лет. Правда, пользовался-то он ей довольно редко. Он редактировал «Ситизен» почти один, и его редкие сотрудники были бесплатными добровольцами.
Женщина лет шестидесяти, г-жа Фукс, которую я знал издавна, занималась сбором рекламы.
Отец печатал также визитные карточки, похоронные извещения, коммерческие каталоги для местных торговцев. Он никогда не стремился расширить свое предприятие, а, наоборот, постепенно все сужал поле деятельности.
— О чем ты задумался?
Я вздрогнул как пойманный на месте преступления. Привычка!
— Об отце… Я удивлен, что он не позвонил нам.
У Изабель уже не было ни отца, ни матери, только два брата, обосновавшихся в Бостоне, и еще сестра, вышедшая замуж в Калифорнии.
— Надо будет заехать к нему как-нибудь утром.
— Ты не был у него уже больше месяца.
Я решил непременно съездить в Торрингтон. Мне было интересно взглянуть по-новому на отца, на наш дом.
После еды я вернулся в библиотеку, где, поколебавшись между телевизором и газетой, выбрал последнюю. Через четверть часа я услышал гудение машины для мытья посуды и увидел вошедшую ко мне Изабель.
— Ты не думаешь, что тебе надо бы позвонить Моне?
Расставляет ли она мне ловушку? Нет, жена казалась, как всегда, искренней. Была ли она способна на неискренность?
— Почему?
— Ты был лучшим другом ее мужа. Вряд ли у нее есть настоящие друзья в Нью-Йорке, а Боб Сэндерс улетел, не дав себе труда задержаться хотя бы на день…
— Таков уж Боб.
— Ей, вероятно, очень одиноко в их огромной квартире… Сможет ли она сохранить такое роскошное жилище?
— Не знаю…
— У Рэя были деньги?
— Он много зарабатывал.
— Но ведь и тратил тоже много, разве не так?
— Вероятно. Но его доля в деле Миллер и Миллер должна выражаться в солидной сумме.
— Когда ты предполагаешь поехать к ней?
Это не было допросом. Она просто разговаривала, как жена разговаривает со своим мужем.
— Позвони ей. Поверь, это будет ей приятно.
Я знал на память номер Рэя, с которым время от времени встречался, наезжая в Нью-Йорк. Я набрал номер и услышал гудки, раздававшиеся довольно долго.
— Мне кажется, там никого нет.
— Или она легла спать.
Именно в эту минуту послышался голос Моны:
— Алло! Кто говорит?
— Доналд.
— Очень мило, что вы позвонили, Доналд. Если бы вы только знали, до чего я здесь ощущаю себя покинутой.
— Поэтому-то я и звоню вам. Мне посоветовала Изабель.
— Поблагодарите ее за меня.
В ее голосе мне почудилась ирония.
— Если бы вы не были столь далеко, я бы попросила вас провести со мной вечер. Моя добрая Жанет делает что может. Я брожу по комнатам, не находя себе пристанища. С вами такого никогда не бывало?
— Нет.
— Вам повезло. Утро было чудовищным. Этот еле влачившийся кортеж.
Потом все эти люди на кладбище. Если бы не вы…
Значит, она заметила, что я взял ее под руку.
— Я бы свалилась в снег от усталости. А этот напыщенный верзила Боб, который столь церемонно со мной раскланялся перед тем, как удрал в аэропорт.
— Я видел.
— Миллеры говорили с вами?
— Они спрашивали, буду ли я заниматься вашими делами?
— Что вы ответили?
— Что буду помогать вам по мере сил. Поймите, Мона, что я не хочу навязываться. Я всего лишь провинциальный адвокат.
— Рэй считал вас первоклассным юристом.
— В Нью-Йорке сколько угодно более умелых, чем я.
— Мне хотелось бы, чтобы это были именно вы. Конечно, если Изабель…
— Нет. Она не увидит в этом ничего предосудительного, наоборот…
— Вы свободны в понедельник?
— В котором часу?
— В любое время. Вам ведь надо два часа на дорогу? Хотите в одиннадцать?
— Я буду у вас.
— Теперь я сделаю то, что собиралась сделать еще в пять часов: проглочу две таблетки снотворного и лягу. Если бы только было возможно, проспала бы двое суток.
— Спокойной ночи, Мона.
— Спокойной ночи, Доналд. До понедельника… Еще раз благодарю Изабель.
— Сейчас же передам ей это.
Я повесил трубку.
— Мона благодарит тебя.
— За что?
— Прежде всего за все, что ты для нее сделала. А также за то, что ты разрешаешь мне заняться ее делами.
— Почему бы я могла воспротивиться этому? Разве я когда-нибудь возражала против какого-нибудь из твоих дел?
Это было правдой. Я едва не расхохотался. Это действительно было ей несвойственно. Она не позволяла себе выражать свои мнения. Разве что время от времени в некоторых случаях бросала одобрительный или, напротив, как бы отсутствующий взгляд, что служило достаточным предостережением.
— Ты поедешь в Нью-Йорк в понедельник?
— Да.
— На машине?
— Это будет зависеть от метереологической сводки. Если объявят о новом снегопаде, поеду утренним поездом.
Вот. Как легко. Мы беседовали, словно обычные супруги, спокойно, просто. Люди, которые увидели и услышали бы нас, могли бы принять нас за образцовую парочку.
А ведь Изабель смотрит на меня то ли как на подлого труса, то ли как на убийцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34