Возможно, он слишком высоко себя ценил. Он почти агрессивно демонстрирует свое профессиональное превосходство, в то же время очень неуравновешен, и каждый случай из практики вызывает у него моральные терзания. В войну он отказался носить желтую звезду, утверждая, что в его жилах нет ни капли еврейской крови. Немцы в конце концов доказали обратное и отправили его в концлагерь. Оттуда он вернулся желчным, злым. Воображает, будто ходу ему не дают из-за его национальности, но это полная чушь, потому что на нашем факультете всегда было много профессоров-евреев. У вас с ним какие-то дела?
— Утром я звонил ему. Хотел получить некоторые сведения, но теперь понимаю, что упорствовать бесполезно.
Мегрэ не знал, с чего начать, в чем уподобился своему сегодняшнему посетителю.
— Это не по вашей специальности, но я бы хотел узнать ваше мнение относительно одной истории, которую мне сегодня рассказали. Ко мне в кабинет заявился субъект лет сорока, выглядевший совершенно нормально, говоривший без лихорадочного возбуждения, без экзальтации, взвешивая слова. Он женат лет двенадцать и, если не ошибаюсь, столько же времени, даже дольше, живет на авеню Шатийон.
Пардон прикурил сигарету и внимательно слушал.
— Он занимается электрическими поездами.
— Инженер на железной дороге?
— Нет. Я имел в виду игрушечные поезда.
Пардон нахмурил брови.
— Знаю, — сказал Мегрэ, — меня это тоже поразило, но это не хобби. Он старший продавец отдела игрушек в универмаге и в числе прочего собрал для праздничного оформления витрины большой макет. То есть, насколько я могу судить, психически он вполне здоров.
— Какое преступление он совершил?
— Никакого. По крайней мере, я так полагаю. Он мне рассказал, что в течение некоторого времени жена имеет намерение убить его.
— Как он это заметил?
— Он ушел прежде, чем сообщил мне детали. Все, что я знаю: он нашел в кладовке, где хранятся швабры и моющие средства, флакончик с довольно большим количеством фосфата цинка.
Пардон стал более внимательным.
— Он сам отдавал порошок на анализ и, похоже, прочитал о фосфате все, что нашел. И принес нам образец.
— Вы хотите знать, яд ли это?
— Полагаю, это токсичное соединение.
— Очень токсичное. В некоторых местностях его используют для уничтожения полевых мышей. Он болел?
— Неоднократно чувствовал недомогание.
— Он подал заявление?
— Нет. Исчез из моего кабинета прежде, чем сказал, чего хочет. Вот это-то меня и беспокоит.
— Кажется, я понимаю… Он ходил к Стейнеру? Вместе с женой?
— Нет. Один. С месяц назад он обследовался, чтобы убедиться…
— …что не сумасшедший?
Мегрэ кивнул и, раскурив погасшую трубку, продолжал:
— Я мог бы вызвать его в свой кабинет и даже заставить пройти медосмотр, коль скоро Стейнер укрывается за врачебной тайной. Когда я говорю «мог бы», я, возможно, немного преувеличиваю, потому что против него ничего нет. Он пришел ко мне по своей воле. Рассказал историю, которая выглядит совершенно правдоподобно.
Ни он, ни кто бы то ни было другой не обращался в полицию с официальным заявлением, а закон не запрещает хранение некоторого количества токсичного вещества. Вы понимаете проблему?
— Понимаю.
— Возможно, его история — правда. Если я схожу к его начальству, расспрошу о его поведении, то могу доставить ему большие неприятности, поскольку в крупных универмагах, как и в госучреждениях, не любят людей, к которым проявляет интерес полиция. Если начну расспрашивать консьержку и соседей, по кварталу поползут слухи…
— Вы понимаете, о чем просите, Мегрэ? Высказать мнение о человеке, которого я никогда не видел, да и вы его практически не знаете. К тому же я всего лишь районный врач, имеющий очень смутные представления о невропатологии и психиатрии.
— Помню, я видел в вашей библиотеке немало книг по психиатрии…
— Между моим интересом к ней и возможностью поставить правильный диагноз. — пропасть. В целом вы хотели бы знать причину, по которой он пришел рассказать вам свою историю?
— Это первый вопрос. Он продолжает жить с женой и, похоже, не собирается с ней расходиться. Не попросил меня арестовать ее или хотя бы начать в отношении нее расследование. А когда мне пришлось выйти из кабинета — всего на несколько минут, поскольку меня вызвали к начальнику, — он убежал, как будто не захотел исповедоваться до конца. Это вам ни о чем не говорит?
— Причин этому может быть много. Видите ли, Мегрэ, в те времена, когда я учился, к этим вопросам относились проще, чем теперь. Впрочем, так было во всей медицине, да и в остальных науках. Когда в суде эксперта спрашивали, вменяем ли подсудимый, эксперт чаще всего отвечал «да» или «нет». Вы читаете криминологические журналы?
— Некоторые.
— В таком случае вы, как и я, знаете, что не так-то просто провести грань между психозами, неврозами, психоневрозами и иногда шизофренией. Разница между человеком в здравом уме и психопатом либо невропатом становится все более незаметной, а если следовать мнению некоторых зарубежных ученых… Но я не собираюсь читать лекцию о науке и псевдонауке…
— На первый взгляд…
— На первый взгляд ответ на ваш вопрос зависит от специалиста, к которому вы обратились. Например, история с игрушечными железными дорогами, даже если это профессия — а ведь профессию он выбирал себе сам, — может быть интерпретирована как признак неспособности адаптироваться к реальности, что привело бы к заключению: психоневроз. Факт прихода на набережную Орфевр и добровольный рассказ о своей личной жизни заставили бы насторожиться многих психиатров, как и факт обращения к невропатологу с целью убедиться в своем психическом здоровье.
Мегрэ нисколько не продвинулся, поскольку обо всем этом уже думал сам.
— Вы мне говорите, что он был спокоен, разговаривал хладнокровно, без видимого волнения, во всяком случае излишнего волнения. Но это можно повернуть как в его пользу, так и ему во вред, равно как и то, что он отдал на анализ фосфат цинка и прочитал об этом соединении все, что смог прочитать. Он не утверждал, что его жена сходит с ума?
— Не совсем так. Я не помню разговор до мельчайших деталей. По правде говоря, вначале я слушал его вполуха. В кабинете было очень жарко. Я немного отяжелел…
— Если он подозревает свою жену в безумии, это тоже признак. Но вполне возможно, что его жена действительно…
Мегрэ встал с кресла и принялся расхаживать по кабинету туда-сюда.
— Лучше бы мне не заниматься этим! — пробурчал он, точно не для своего друга Пардона, а для себя. И тут же добавил: — И тем не менее я знаю, что займусь этим.
— Не исключено, что злой умысел существует лишь в его воображении и что он сам купил фосфат.
— А это вещество продается свободно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Утром я звонил ему. Хотел получить некоторые сведения, но теперь понимаю, что упорствовать бесполезно.
Мегрэ не знал, с чего начать, в чем уподобился своему сегодняшнему посетителю.
— Это не по вашей специальности, но я бы хотел узнать ваше мнение относительно одной истории, которую мне сегодня рассказали. Ко мне в кабинет заявился субъект лет сорока, выглядевший совершенно нормально, говоривший без лихорадочного возбуждения, без экзальтации, взвешивая слова. Он женат лет двенадцать и, если не ошибаюсь, столько же времени, даже дольше, живет на авеню Шатийон.
Пардон прикурил сигарету и внимательно слушал.
— Он занимается электрическими поездами.
— Инженер на железной дороге?
— Нет. Я имел в виду игрушечные поезда.
Пардон нахмурил брови.
— Знаю, — сказал Мегрэ, — меня это тоже поразило, но это не хобби. Он старший продавец отдела игрушек в универмаге и в числе прочего собрал для праздничного оформления витрины большой макет. То есть, насколько я могу судить, психически он вполне здоров.
— Какое преступление он совершил?
— Никакого. По крайней мере, я так полагаю. Он мне рассказал, что в течение некоторого времени жена имеет намерение убить его.
— Как он это заметил?
— Он ушел прежде, чем сообщил мне детали. Все, что я знаю: он нашел в кладовке, где хранятся швабры и моющие средства, флакончик с довольно большим количеством фосфата цинка.
Пардон стал более внимательным.
— Он сам отдавал порошок на анализ и, похоже, прочитал о фосфате все, что нашел. И принес нам образец.
— Вы хотите знать, яд ли это?
— Полагаю, это токсичное соединение.
— Очень токсичное. В некоторых местностях его используют для уничтожения полевых мышей. Он болел?
— Неоднократно чувствовал недомогание.
— Он подал заявление?
— Нет. Исчез из моего кабинета прежде, чем сказал, чего хочет. Вот это-то меня и беспокоит.
— Кажется, я понимаю… Он ходил к Стейнеру? Вместе с женой?
— Нет. Один. С месяц назад он обследовался, чтобы убедиться…
— …что не сумасшедший?
Мегрэ кивнул и, раскурив погасшую трубку, продолжал:
— Я мог бы вызвать его в свой кабинет и даже заставить пройти медосмотр, коль скоро Стейнер укрывается за врачебной тайной. Когда я говорю «мог бы», я, возможно, немного преувеличиваю, потому что против него ничего нет. Он пришел ко мне по своей воле. Рассказал историю, которая выглядит совершенно правдоподобно.
Ни он, ни кто бы то ни было другой не обращался в полицию с официальным заявлением, а закон не запрещает хранение некоторого количества токсичного вещества. Вы понимаете проблему?
— Понимаю.
— Возможно, его история — правда. Если я схожу к его начальству, расспрошу о его поведении, то могу доставить ему большие неприятности, поскольку в крупных универмагах, как и в госучреждениях, не любят людей, к которым проявляет интерес полиция. Если начну расспрашивать консьержку и соседей, по кварталу поползут слухи…
— Вы понимаете, о чем просите, Мегрэ? Высказать мнение о человеке, которого я никогда не видел, да и вы его практически не знаете. К тому же я всего лишь районный врач, имеющий очень смутные представления о невропатологии и психиатрии.
— Помню, я видел в вашей библиотеке немало книг по психиатрии…
— Между моим интересом к ней и возможностью поставить правильный диагноз. — пропасть. В целом вы хотели бы знать причину, по которой он пришел рассказать вам свою историю?
— Это первый вопрос. Он продолжает жить с женой и, похоже, не собирается с ней расходиться. Не попросил меня арестовать ее или хотя бы начать в отношении нее расследование. А когда мне пришлось выйти из кабинета — всего на несколько минут, поскольку меня вызвали к начальнику, — он убежал, как будто не захотел исповедоваться до конца. Это вам ни о чем не говорит?
— Причин этому может быть много. Видите ли, Мегрэ, в те времена, когда я учился, к этим вопросам относились проще, чем теперь. Впрочем, так было во всей медицине, да и в остальных науках. Когда в суде эксперта спрашивали, вменяем ли подсудимый, эксперт чаще всего отвечал «да» или «нет». Вы читаете криминологические журналы?
— Некоторые.
— В таком случае вы, как и я, знаете, что не так-то просто провести грань между психозами, неврозами, психоневрозами и иногда шизофренией. Разница между человеком в здравом уме и психопатом либо невропатом становится все более незаметной, а если следовать мнению некоторых зарубежных ученых… Но я не собираюсь читать лекцию о науке и псевдонауке…
— На первый взгляд…
— На первый взгляд ответ на ваш вопрос зависит от специалиста, к которому вы обратились. Например, история с игрушечными железными дорогами, даже если это профессия — а ведь профессию он выбирал себе сам, — может быть интерпретирована как признак неспособности адаптироваться к реальности, что привело бы к заключению: психоневроз. Факт прихода на набережную Орфевр и добровольный рассказ о своей личной жизни заставили бы насторожиться многих психиатров, как и факт обращения к невропатологу с целью убедиться в своем психическом здоровье.
Мегрэ нисколько не продвинулся, поскольку обо всем этом уже думал сам.
— Вы мне говорите, что он был спокоен, разговаривал хладнокровно, без видимого волнения, во всяком случае излишнего волнения. Но это можно повернуть как в его пользу, так и ему во вред, равно как и то, что он отдал на анализ фосфат цинка и прочитал об этом соединении все, что смог прочитать. Он не утверждал, что его жена сходит с ума?
— Не совсем так. Я не помню разговор до мельчайших деталей. По правде говоря, вначале я слушал его вполуха. В кабинете было очень жарко. Я немного отяжелел…
— Если он подозревает свою жену в безумии, это тоже признак. Но вполне возможно, что его жена действительно…
Мегрэ встал с кресла и принялся расхаживать по кабинету туда-сюда.
— Лучше бы мне не заниматься этим! — пробурчал он, точно не для своего друга Пардона, а для себя. И тут же добавил: — И тем не менее я знаю, что займусь этим.
— Не исключено, что злой умысел существует лишь в его воображении и что он сам купил фосфат.
— А это вещество продается свободно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32