Теряя невинность и целостность библейского поэтического языка. Пародия как маневр в целях успешной, припрятанной на время, отложенной идентификации с фигурой, олицетворяющей власть. Гегель для К. был фараоном, чтобы победить его, требовалось продемонстрировать атрибуты власти, как это сделал Моисей, когда выводил свой народ из Египта. И сказал ему Господь: что это у тебя в руке? Он отвечал: жезл. Господь сказал: брось его на землю. Он бросил его на землю, и жезл превратился в змея, и Моисей побежал от него. И сказал Господь Моисею: простри руку твою и возьми его за хвост. Он простер руку свою и взял его; и он стал жезлом в руке его. Это для того, чтобы поверили, что явился тебе Господь... (Исход, 4, 205). Война с Профессором, это война за трон, за первородство, за искусственный полицейский язык, метаязык, способный описать, и в юридическом смысле, любой другой язык, язык другого, одновременно скрыв собственные основания и истоки. Скрыв зияние и изъян, обратив его в залог, в жертву. В отличие от Философа К. демонстративно жертвует всем: вот я, Господи. Вот несчастнейший. Вот Иов. Вот Регина. Вот немощь. Вот болезнь к смерти. Вот безумие. Вот искусственный член: вот жезл. В этом жесте он неуязвим, совершенен,
двусмысленен до конца. Не скрывать, сколь многим обязан жалу, жару буквы, от которых бежишь как ужаленный. Играть роль маски, которая приросла к лицу, оказалась к лицу . В сущности, кто он, выкидыш, незаконнорожденный, внебрачный сын, теологии деяний и Деяний как таковых в том числе. О, это старинная повесть. Не нашли ли его жены фараоновы в водах Нила, в корзинке? Защищайтесь, сударь. Ах, у Вас от рождения искривлен позвоночник... Вы закончили факультет, но от пасторской должности отказались, отчего же? Церковь проституирована? Бывший духовник Вашего папы - епископ, первое лицо датской церкви, он принимал в Вас участие? Все вместе взорвать. Я не могу сделать движение веры. Когда я пишу, тогда я понимаю, что я не есть. Если бы я мог сделать движение веры, Регина была бы моя. Я принес ее в жертву Богу. Вина перед Богом, эта мысль становится для него орудием пытки. Так дайте же ему крайнюю плоть, на ней записывается бессилие Бога, его тайное имя. Не принять бы историю датского принца за историю прислонившегося к дверному косяку барда. Он посылает ее в монастырь, в храм, он ждет бури и повторения и, как тот дельфийский жених, жених крови, делает то, чего всеми силами пытался не делать; но так уж было пред- и под-сказано: пахать на Ее Прибавочную Светлость Язык. Еще раз. Тогда я понимаю, что я не есть. У него изъята его личная смерть и замещена всеобщей ослепляющей смертью, христианским каноном: единственной настоящей смертью, образцовой, непрекращающейся смертью Бога (на самом деле и она фальшива, преодолена, за-снята). Он пытается воссвоить свою, он подымает ортодоксальный мятеж, мятеж против ортодоксии в рамках (в жанре) самой ортодоксии. А где взять другие? Расщепление субъективности посредством письма порождает отныне, от текста к тексту, бесконечное множество конечных я , самостоятельно преступающих текстовую работу. Расщеп запускает самотождественность парить в спиритуальном, ангельском, недосягаемом далеке, осуществляя радиоактивный дикта(н)т. Цепная реакция освидетельствует отсутствие плоти, тогда
он спасен. Его я есть как бы зеркало, которое подносят к губам покойного руки самого покойного. Эта функция спекулятивного опережающего понимания есть функция Прибавочной Стоимости языка; ее вненаходимый корпус, корпус традиции присваивает, как и следовало ожидать, тело пишущего и хоронит его истину в своем архиве. Тогда он понимает, что он не есть. Он должен, чтобы наилучшим способом проиграть, принять фальсификацию как закон, как ниспосланное ему жало в плоть, как крест, как предел, как единственное оружие, блеск которого сокроет его. В последнее время я с ужасом замечаю появление у себя компрометирующего знака, которым Гораций желает снабдить каждую вероломную девушку - черного зуба, да еще переднего вдобавок! Как однако человек мелочен: зуб этот положительно отравляет мне жизнь, он моя слабая струна, я не могу вынести даже малейшего намека на него. Вообще я довольно-таки неуязвим, но самый величайший болван может нанести мне удар несравненно глубже и сильнее, чем он сам это думает, лишь слегка затронув в разговоре этот предмет. Право, на свете много странного! Один вид моего черного зуба мучит меня куда больше самой упорной зубной боли. Я хочу вырвать его, но этим испорчу свое произношение, нельзя будет владеть речью в таком совершенстве. Но будь что будет, я все-таки вырву его и вставлю фальшивый. Последний будет фальшью только относительно других людей, первый же относительно меня самого ( Дневник обольстителя ). Итак, неуязвимость, вот к чему он стремится, неуязвимость и есть совершенная речь . Из книги в книгу прятать, перепрятывать плоть, беззащитную и нагую. Письмо как кенотаджирование, протеиновый, неуловимый протез, подвешивающий телесность в другом, совсем другом месте: подноготная всех коммуникативных стратегий, от жрецов и оракулов, включая пророков, и их тоже, до философов - вплоть до деконструктивистских пассов. Обольщение, и чтобы другой влюбился в твое собственное (единственное, свое) исчезновение, вплоть до последнего удовольствия падать отпущенным в нарциссизме: упредить эхо, не
дать ему растерзать, но рассеяться самому, рассеять чары. Фальшивый зуб рассеял всех толмачей Киркегора, всех его псевдонимов, всех, вот они, Киркегоров вместе взятых, в том числе и Серена Аби К. Ложный зуб был зубом мудрости, ядовитым зубом, сворачивающим игру как кровь, как победное знамя. И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив (Числа, 21, 9). Так он разговаривал в сердце своем, сердце тьмы и беспамятства . Тогда как в твердом здравии и полном уме он вычеркивает из предварительного наброска к Понятию страха следующий красноречивый пассаж: Если бы некто, желая наставить меня, сказал бы: В соответствии с изложенным прежде вы могли бы прямо заявить - он (то есть змей) есть язык , то я ответил бы: Ну, этого я не говорил . Не произносил, хотел он сказать, не писал, чтобы не испортить произношение, не испортить фигуру, в том числе и - фигурально выражаясь - фигуру речи. Но на этот раз не он будет писать, его напишут. Возьмут за руки Абелону и... Он взял за руки Абелону и распахнул ее, точно книгу.
Слепое пятно: греКопадение К.
Геродот сообщает, что обычай обрезания был с давних пор в Египте тайным, связанным с культом; более того, его наличие подтверждается состоянием мумий и изображениями на стенах гробниц. Египтяне также оскопляли девочек, достигших определенного возраста:
1 2 3 4 5 6
двусмысленен до конца. Не скрывать, сколь многим обязан жалу, жару буквы, от которых бежишь как ужаленный. Играть роль маски, которая приросла к лицу, оказалась к лицу . В сущности, кто он, выкидыш, незаконнорожденный, внебрачный сын, теологии деяний и Деяний как таковых в том числе. О, это старинная повесть. Не нашли ли его жены фараоновы в водах Нила, в корзинке? Защищайтесь, сударь. Ах, у Вас от рождения искривлен позвоночник... Вы закончили факультет, но от пасторской должности отказались, отчего же? Церковь проституирована? Бывший духовник Вашего папы - епископ, первое лицо датской церкви, он принимал в Вас участие? Все вместе взорвать. Я не могу сделать движение веры. Когда я пишу, тогда я понимаю, что я не есть. Если бы я мог сделать движение веры, Регина была бы моя. Я принес ее в жертву Богу. Вина перед Богом, эта мысль становится для него орудием пытки. Так дайте же ему крайнюю плоть, на ней записывается бессилие Бога, его тайное имя. Не принять бы историю датского принца за историю прислонившегося к дверному косяку барда. Он посылает ее в монастырь, в храм, он ждет бури и повторения и, как тот дельфийский жених, жених крови, делает то, чего всеми силами пытался не делать; но так уж было пред- и под-сказано: пахать на Ее Прибавочную Светлость Язык. Еще раз. Тогда я понимаю, что я не есть. У него изъята его личная смерть и замещена всеобщей ослепляющей смертью, христианским каноном: единственной настоящей смертью, образцовой, непрекращающейся смертью Бога (на самом деле и она фальшива, преодолена, за-снята). Он пытается воссвоить свою, он подымает ортодоксальный мятеж, мятеж против ортодоксии в рамках (в жанре) самой ортодоксии. А где взять другие? Расщепление субъективности посредством письма порождает отныне, от текста к тексту, бесконечное множество конечных я , самостоятельно преступающих текстовую работу. Расщеп запускает самотождественность парить в спиритуальном, ангельском, недосягаемом далеке, осуществляя радиоактивный дикта(н)т. Цепная реакция освидетельствует отсутствие плоти, тогда
он спасен. Его я есть как бы зеркало, которое подносят к губам покойного руки самого покойного. Эта функция спекулятивного опережающего понимания есть функция Прибавочной Стоимости языка; ее вненаходимый корпус, корпус традиции присваивает, как и следовало ожидать, тело пишущего и хоронит его истину в своем архиве. Тогда он понимает, что он не есть. Он должен, чтобы наилучшим способом проиграть, принять фальсификацию как закон, как ниспосланное ему жало в плоть, как крест, как предел, как единственное оружие, блеск которого сокроет его. В последнее время я с ужасом замечаю появление у себя компрометирующего знака, которым Гораций желает снабдить каждую вероломную девушку - черного зуба, да еще переднего вдобавок! Как однако человек мелочен: зуб этот положительно отравляет мне жизнь, он моя слабая струна, я не могу вынести даже малейшего намека на него. Вообще я довольно-таки неуязвим, но самый величайший болван может нанести мне удар несравненно глубже и сильнее, чем он сам это думает, лишь слегка затронув в разговоре этот предмет. Право, на свете много странного! Один вид моего черного зуба мучит меня куда больше самой упорной зубной боли. Я хочу вырвать его, но этим испорчу свое произношение, нельзя будет владеть речью в таком совершенстве. Но будь что будет, я все-таки вырву его и вставлю фальшивый. Последний будет фальшью только относительно других людей, первый же относительно меня самого ( Дневник обольстителя ). Итак, неуязвимость, вот к чему он стремится, неуязвимость и есть совершенная речь . Из книги в книгу прятать, перепрятывать плоть, беззащитную и нагую. Письмо как кенотаджирование, протеиновый, неуловимый протез, подвешивающий телесность в другом, совсем другом месте: подноготная всех коммуникативных стратегий, от жрецов и оракулов, включая пророков, и их тоже, до философов - вплоть до деконструктивистских пассов. Обольщение, и чтобы другой влюбился в твое собственное (единственное, свое) исчезновение, вплоть до последнего удовольствия падать отпущенным в нарциссизме: упредить эхо, не
дать ему растерзать, но рассеяться самому, рассеять чары. Фальшивый зуб рассеял всех толмачей Киркегора, всех его псевдонимов, всех, вот они, Киркегоров вместе взятых, в том числе и Серена Аби К. Ложный зуб был зубом мудрости, ядовитым зубом, сворачивающим игру как кровь, как победное знамя. И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив (Числа, 21, 9). Так он разговаривал в сердце своем, сердце тьмы и беспамятства . Тогда как в твердом здравии и полном уме он вычеркивает из предварительного наброска к Понятию страха следующий красноречивый пассаж: Если бы некто, желая наставить меня, сказал бы: В соответствии с изложенным прежде вы могли бы прямо заявить - он (то есть змей) есть язык , то я ответил бы: Ну, этого я не говорил . Не произносил, хотел он сказать, не писал, чтобы не испортить произношение, не испортить фигуру, в том числе и - фигурально выражаясь - фигуру речи. Но на этот раз не он будет писать, его напишут. Возьмут за руки Абелону и... Он взял за руки Абелону и распахнул ее, точно книгу.
Слепое пятно: греКопадение К.
Геродот сообщает, что обычай обрезания был с давних пор в Египте тайным, связанным с культом; более того, его наличие подтверждается состоянием мумий и изображениями на стенах гробниц. Египтяне также оскопляли девочек, достигших определенного возраста:
1 2 3 4 5 6