Пусть я молод и непривычен к оружию, но вокруг меня довольно будет храбрецов, которым я могу подражать, если мне и не сравняться с ними. — Он сказал эти слова так пламенно, что они произвели впечатление на Торквила, а возможно, воодушевили и самого говорившего.
«Бог да благословит его благородное сердце! — сказал самому себе приемный отец. — Я знал, что злые чары распадутся и малодушие, владевшее им, отлетит от него, как только прозвучит боевая песнь и взовьется браттах».
— Послушай меня, лорд-маршал, — сказал констебль. — Уже близок полдень, и нам нельзя долго оттягивать час битвы. Пусть вождь клана Хаттан использует оставшиеся полчаса, чтобы найти, если сможет, замену своему беглецу. Если не сможет, пусть дерутся как есть.
— Согласен, — сказал маршал, — хоть я и не вижу, как Мак-Гилли Хаттанах найдет поборника — на пятьдесят миль вокруг здесь нет никого из их клана.
— Это его дело, — сказал верховный констебль. — Впрочем, если он предложит высокую награду, то среди храбрых йоменов, толкущихся вокруг арены, сыщется немало таких, что будут рады размять плечи в этой потехе. Я и сам, когда бы не мой сан и возложенная на меня обязанность, охотно бы заступил место любого из этих дикарей и почел бы это для себя за честь.
Горцам сообщили решение, и вождь клана Хаттан ответил:
— Вы рассудили нелицеприятно и благородно, милорды, и я почитаю себя обязанным исполнить ваше постановление. Итак, огласите, герольды, что, если есть охотник разделить с кланом Хаттан честь и счастье дня, ему будет дарована золотая крона и свобода сразиться насмерть в моих рядах.
— Не слишком ли вы поскупились, вождь? — сказал граф-маршал. — Золотая крона — ничтожная плата за участие в такой драке, какая вам предстоит.
— Если найдется человек, готовый сразиться ради чести, — возразил Мак-Гилли Хаттанах, — оплата его не смутит, а мне не нужны услуги человека, который обнажает меч лишь ради золота.
Итак, герольды двинулись по полукругу, краем арены, время от времени останавливаясь, чтобы сделать оглашение. Но, как видно, никого не соблазняла предложенная честь быть зачисленным в отряд. Одни посмеивались над бедностью горцев, предложивших такую жалкую плату за столь опасную службу, другие притворно негодовали, что так дешево ценится кровь горожан. Никто не выказал ни малейшего желания взять на себя нелегкий этот труд, пока слова глашатая не достигли ушей Генри Уинда, который стоял по ту сторону барьера, разговаривая с Крейг-дэлли, или, правильней сказать, рассеянно слушая, что говорил ему бэйли.
— Эй, что он там объявил? — вскричал кузнец.
— Щедрое предложение Мак-Гилли Хаттанаха, — сказал хозяин гостиницы Грифона. — Уплатить золотую крону тому, кто захочет превратиться на денек в дикую кошку и быть убитым на его службе! Только и всего.
— Как! — вскричал с горячностью Смит. — Они вызывают охотника сразиться в их рядах против кухилов?
— Вот именно, — сказал Грифон. — Вряд ли сыщется в Перте такой дурак…
Только молвил он это слово, как увидел, что Смит перемахнул одним прыжком через ограду и вышел на арену, говоря:
— Вот, сэр герольд, я, Генри из Уинда, согласен сразиться на стороне клана Хаттан.
Ропот восхищения пробежал по толпе, между тем как степенные горожане, не видя никакого разумного оправдания такому поступку Генри, решили, что кузнец совсем свихнулся от любви к драке. Особенно был поражен сэр Патрик Чартерис.
— С ума ты сошел, Генри! — сказал он. — Да у тебя нет ни меча двуручного, ни кольчуги!
— И впрямь нет, — согласился Генри. — С той кольчугой, что я недавно сделал для себя, я расстался ради вон того удальца, вождя кухилов, и скоро он изведает на собственных плечах, каким ударом я разбиваю свою клепку. Ну, а меч… на первых порах мне послужит вот эта детская тросточка, пока я не раздобуду в бою меч потяжелее.
— Так не годится, — сказал Эррол. — Слушай, оружейник, во имя девы Марии, бери мой миланский панцирь и добрый испанский меч!
— Премного благодарен вам, мой благородный граф, сэр Гилберт Гэй! Но то снаряжение, с помощью которого ваш храбрый предок повернул счастье в битве при Лонкарти, сослужит службу и мне. Не больно я люблю драться чужим мечом и в доспехах чужой работы — я тогда не знаю толком, какой удар могу нанести, не сломав клинка, и что выдержит, не расколовшись, надетый на меня панцирь.
Между тем пронесся в толпе и пошел гулять по городу слух, что бесстрашный Смит выходит в бой без доспехов, и уже приблизился назначенный час, когда все услышали вдруг пронзительный голос женщины, кричавшей, чтоб ее пропустили к арене. Толпа расступилась перед ее дерзостью, и женщина подошла, еле дыша под тяжестью кольчуги и огромного двуручного меча. В ней сразу распознали вдову Оливера Праудфьюта, а доспехи несла она те, что принадлежали самому Смиту: муж ее взял их у кузнеца в ту роковую ночь, когда был убит, и естественно, что вместе с телом мертвеца в дом жены внесли и надетые на нем доспехи, и вот благодарная вдова, собрав все свои силы, приволокла их на арену боя в час, когда оружие было как нельзя более нужно его владельцу. С глубокой признательностью принял Генри привычные доспехи, а вдова дрожащей рукой торопливо помогла ему облачиться в них и, прощаясь, сказала:
— Да поможет бог заступнику вдов и сирот! И да не будет удачи никому, кто выйдет на него!
Почувствовав на себе испытанные доспехи, Генри бодро встряхнулся, точно затем, чтобы кольчуга лучше облекла его тело, потом вырвал из ножен двуручный меч и завертел над головой, выписывая им в воздухе свистящие восьмерки такой легкой и быстрой рукой, что было видно, с каким искусством и силой владеет он своим увесистым оружием. Воинам дали приказ поочередно обойти арену — но так, чтобы не скрестились их пути, и, проходя, почтительно склониться перед золотым шатром, где восседал король.
Пока шел этот смотр, зрители снова с жаром сравнивали руки, ноги, рост и мускулатуру воинов обоих отрядов, гадая, каков будет исход сражения. Ярость столетней вражды, разжигаемой нескончаемым насилием и кровной местью, клокотала в груди каждого бойца. Их лица были, казалось, дико искажены выражением гордости, ненависти и отчаянной решимости биться до конца.
В напряженном ожидании кровавой игры зрители весело и шумно выражали свое одобрение. Спорили и бились об заклад касательно исхода битвы и ожидаемых подвигов отдельных ее участников. Ясное, открытое и вдохновенное лицо Генри Смита привлекло к нему сочувствие большинства зрителей, и предлагались, как сказали бы сегодня, неравные пари, что он сразит троих противников, прежде чем будет сам убит. Смит едва успел облачиться в доспехи, как вожди отдали приказ стать по местам, и в тот же миг Генри услышал голос Гловера, громко прозвучавший над замолкшей теперь толпой и взывавший к нему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
«Бог да благословит его благородное сердце! — сказал самому себе приемный отец. — Я знал, что злые чары распадутся и малодушие, владевшее им, отлетит от него, как только прозвучит боевая песнь и взовьется браттах».
— Послушай меня, лорд-маршал, — сказал констебль. — Уже близок полдень, и нам нельзя долго оттягивать час битвы. Пусть вождь клана Хаттан использует оставшиеся полчаса, чтобы найти, если сможет, замену своему беглецу. Если не сможет, пусть дерутся как есть.
— Согласен, — сказал маршал, — хоть я и не вижу, как Мак-Гилли Хаттанах найдет поборника — на пятьдесят миль вокруг здесь нет никого из их клана.
— Это его дело, — сказал верховный констебль. — Впрочем, если он предложит высокую награду, то среди храбрых йоменов, толкущихся вокруг арены, сыщется немало таких, что будут рады размять плечи в этой потехе. Я и сам, когда бы не мой сан и возложенная на меня обязанность, охотно бы заступил место любого из этих дикарей и почел бы это для себя за честь.
Горцам сообщили решение, и вождь клана Хаттан ответил:
— Вы рассудили нелицеприятно и благородно, милорды, и я почитаю себя обязанным исполнить ваше постановление. Итак, огласите, герольды, что, если есть охотник разделить с кланом Хаттан честь и счастье дня, ему будет дарована золотая крона и свобода сразиться насмерть в моих рядах.
— Не слишком ли вы поскупились, вождь? — сказал граф-маршал. — Золотая крона — ничтожная плата за участие в такой драке, какая вам предстоит.
— Если найдется человек, готовый сразиться ради чести, — возразил Мак-Гилли Хаттанах, — оплата его не смутит, а мне не нужны услуги человека, который обнажает меч лишь ради золота.
Итак, герольды двинулись по полукругу, краем арены, время от времени останавливаясь, чтобы сделать оглашение. Но, как видно, никого не соблазняла предложенная честь быть зачисленным в отряд. Одни посмеивались над бедностью горцев, предложивших такую жалкую плату за столь опасную службу, другие притворно негодовали, что так дешево ценится кровь горожан. Никто не выказал ни малейшего желания взять на себя нелегкий этот труд, пока слова глашатая не достигли ушей Генри Уинда, который стоял по ту сторону барьера, разговаривая с Крейг-дэлли, или, правильней сказать, рассеянно слушая, что говорил ему бэйли.
— Эй, что он там объявил? — вскричал кузнец.
— Щедрое предложение Мак-Гилли Хаттанаха, — сказал хозяин гостиницы Грифона. — Уплатить золотую крону тому, кто захочет превратиться на денек в дикую кошку и быть убитым на его службе! Только и всего.
— Как! — вскричал с горячностью Смит. — Они вызывают охотника сразиться в их рядах против кухилов?
— Вот именно, — сказал Грифон. — Вряд ли сыщется в Перте такой дурак…
Только молвил он это слово, как увидел, что Смит перемахнул одним прыжком через ограду и вышел на арену, говоря:
— Вот, сэр герольд, я, Генри из Уинда, согласен сразиться на стороне клана Хаттан.
Ропот восхищения пробежал по толпе, между тем как степенные горожане, не видя никакого разумного оправдания такому поступку Генри, решили, что кузнец совсем свихнулся от любви к драке. Особенно был поражен сэр Патрик Чартерис.
— С ума ты сошел, Генри! — сказал он. — Да у тебя нет ни меча двуручного, ни кольчуги!
— И впрямь нет, — согласился Генри. — С той кольчугой, что я недавно сделал для себя, я расстался ради вон того удальца, вождя кухилов, и скоро он изведает на собственных плечах, каким ударом я разбиваю свою клепку. Ну, а меч… на первых порах мне послужит вот эта детская тросточка, пока я не раздобуду в бою меч потяжелее.
— Так не годится, — сказал Эррол. — Слушай, оружейник, во имя девы Марии, бери мой миланский панцирь и добрый испанский меч!
— Премного благодарен вам, мой благородный граф, сэр Гилберт Гэй! Но то снаряжение, с помощью которого ваш храбрый предок повернул счастье в битве при Лонкарти, сослужит службу и мне. Не больно я люблю драться чужим мечом и в доспехах чужой работы — я тогда не знаю толком, какой удар могу нанести, не сломав клинка, и что выдержит, не расколовшись, надетый на меня панцирь.
Между тем пронесся в толпе и пошел гулять по городу слух, что бесстрашный Смит выходит в бой без доспехов, и уже приблизился назначенный час, когда все услышали вдруг пронзительный голос женщины, кричавшей, чтоб ее пропустили к арене. Толпа расступилась перед ее дерзостью, и женщина подошла, еле дыша под тяжестью кольчуги и огромного двуручного меча. В ней сразу распознали вдову Оливера Праудфьюта, а доспехи несла она те, что принадлежали самому Смиту: муж ее взял их у кузнеца в ту роковую ночь, когда был убит, и естественно, что вместе с телом мертвеца в дом жены внесли и надетые на нем доспехи, и вот благодарная вдова, собрав все свои силы, приволокла их на арену боя в час, когда оружие было как нельзя более нужно его владельцу. С глубокой признательностью принял Генри привычные доспехи, а вдова дрожащей рукой торопливо помогла ему облачиться в них и, прощаясь, сказала:
— Да поможет бог заступнику вдов и сирот! И да не будет удачи никому, кто выйдет на него!
Почувствовав на себе испытанные доспехи, Генри бодро встряхнулся, точно затем, чтобы кольчуга лучше облекла его тело, потом вырвал из ножен двуручный меч и завертел над головой, выписывая им в воздухе свистящие восьмерки такой легкой и быстрой рукой, что было видно, с каким искусством и силой владеет он своим увесистым оружием. Воинам дали приказ поочередно обойти арену — но так, чтобы не скрестились их пути, и, проходя, почтительно склониться перед золотым шатром, где восседал король.
Пока шел этот смотр, зрители снова с жаром сравнивали руки, ноги, рост и мускулатуру воинов обоих отрядов, гадая, каков будет исход сражения. Ярость столетней вражды, разжигаемой нескончаемым насилием и кровной местью, клокотала в груди каждого бойца. Их лица были, казалось, дико искажены выражением гордости, ненависти и отчаянной решимости биться до конца.
В напряженном ожидании кровавой игры зрители весело и шумно выражали свое одобрение. Спорили и бились об заклад касательно исхода битвы и ожидаемых подвигов отдельных ее участников. Ясное, открытое и вдохновенное лицо Генри Смита привлекло к нему сочувствие большинства зрителей, и предлагались, как сказали бы сегодня, неравные пари, что он сразит троих противников, прежде чем будет сам убит. Смит едва успел облачиться в доспехи, как вожди отдали приказ стать по местам, и в тот же миг Генри услышал голос Гловера, громко прозвучавший над замолкшей теперь толпой и взывавший к нему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153