— Мне говорили, что мои песенки будут непонятны людям, если я подойду ближе к тому угрюмому горному кряжу.
— Значит, ты хочешь остаться в Перте?
— Но где тут устроиться на ночь? — сказала скиталица.
— А где провела ты эту ночь? — возразил Смит. — Уж ты, разумеется, знаешь, откуда пришла, хоть, видно, еще не решила, куда пойдешь.
— Я ночевала в странноприимном доме при монастыре. Но меня пустили туда после долгих уговоров и наказали больше не возвращаться.
— А теперь, когда тебя гонят Дугласы, тебя туда нипочем не примут, уж это наверняка. Но принц упомянул сэра Джона Рэморни… Я могу провести тебя переулками к его жилищу… хоть это и не дело для честного горожанина, да и некогда мне.
— Пойду куда-нибудь… Я знаю, я для людей — бесчестье и обуза. Было время, когда на меня смотрели иначе… Но этот Рэморни — кто он такой?
— Учтивый рыцарь. Ведет веселую холостяцкую жизнь и состоит конюшим и, как говорят, privadonote 29при молодом принце.
— Как! При этом шалом и надменном молодом человеке, из-за которого и вышел весь скандал?.. Ох, не отводите меня туда, добрый друг! Неужели не сыщется какой-нибудь христолюбивой женщины, которая приютила бы несчастное создание у себя в хлеву или в амбаре на одну ночь? Рано поутру я уйду. Я ей щедро заплачу. У меня есть золото — вам я тоже заплачу, если вы отведете меня куда-нибудь, где я смогу укрыться от этого буйного повесы и от слуг черного барона, который как глянет, так убьет.
— Приберегите ваше золото для тех, у кого его недостаточно, сударыня, — сказал Генри, — и не суйте в честные руки деньги, заработанные виолой, бубнами и пляской, а может быть, и чем похуже. Говорю вам напрямик, сударыня, меня вы не одурачите. Я провожу вас в любое безопасное место, какое вы мне назовете, потому что мое обещание крепко, как стальные оковы. Но вам меня не убедить, что вы не знаете, куда идти. Не так вы неопытны в своем ремесле, чтобы не знать, что в любом городе, а тем более в таком большом, как Перт, имеются заезжие дворы, где особа, подобная вам, всегда получит приют за свои деньги, если не найдет простака, который уплатил бы за ее постой. Раз вы при деньгах, сударыня, моя о вас забота будет недолга, и, право, в женщине ваших занятий эта непомерная горесть, этот страх остаться одной кажутся мне попросту притворством.
Дав, таким образом, ясно понять, как он думал, что потешница его не обманет обычными своими уловками, Генри твердо отошел на несколько шагов внушая себе, что принял самое разумное и мудрое решение. Но он не выдержал и оглянулся посмотреть, как Луиза приняла его уход, и был смущен, увидев, что она опустилась на скамью, скрестила руки на коленях и склонила голову на руки, всей позой выражая полную безнадежность.
Кузнец еще пытался ожесточить свое сердце.
— Это все притворство, — сказал он. — La gougenote 30знает свое дело, клянусь святым Ринганом!
В эту минуту кто-то дернул его за подол плаща, и, посмотрев вокруг, он увидел маленького спаниеля, который тотчас же, словно хлопоча за свою госпожу, встал на задние лапки и начал танцевать, скуля и оглядываясь на Луизу, как будто испрашивая сострадания к своей покинутой хозяйке.
— Бедняга, — сказал Смит, — может быть, и это не более чем фокус, ведь ты делаешь только то, чему тебя обучили… Но раз уж я взялся защищать несчастную, не могу я оставить ее чуть ли не в обмороке… если это обморок… Не могу! Я же человек!
Возвратившись и подступив к девушке, так некстати отданной под его опеку, он по ее побелевшему лицу сразу убедился, что она или действительно в глубоком отчаянии, или же обладает даром притворства, непостижимым для мужчины, да и для женщины тоже. — Слушай, девочка, — сказал он так ласково, как До сих пор не мог бы, даже если б захотел, — скажу тебе откровенно, в каком я положении. Сегодня у нас Валентинов день, и, по обычаю, я должен провести его с моей прекрасной Валентиной. Но драка и ссоры заняли все утро, оставив нам жалких полчаса. Так что тебе ясно, где сейчас мои мысли и сердце и где уж ради одного приличия мне бы надлежало быть и самому.
Потешница выслушала его и, как видно, поняла.
— Если вы любите верной любовью и должны спешить к вашей чистой Валентине, боже упаси, чтобы из-за такой, как я, между вами пошел разлад! Не думайте больше обо мне. Я возьму в проводники эту большую реку и приду туда, где она впадает в океан и где, как мне говорили, есть портовый город, оттуда я отправлюсь на корабле в La Belle Francenote 31 и снова окажусь в стране, где самый грубый крестьян пин не сделает зла самой жалкой женщине.
— Сегодня вам нельзя идти в Данди, — сказал Смит. — Люди Дугласа сейчас так и снуют по обоим берегам реки, потому что до них дошла уже весть об утреннем переполохе, весь этот день, и всю ночь, и весь завтрашний день они будут сходиться под знамя своего вождя, как горные кланы на огненный крест. Видите — там, за рекой, лихо скачут пять-шесть человек? Это эннендейлцы, я их распознал по длинным копьям и по тому, как они их держат: эннендейлец никогда не носит копье наконечником назад — оно у него всегда направлено острием вверх или же вперед.
— А что мне до них? — сказала потешница. — Это конники и воины. Они уважат меня ради моей виолы и моей беззащитности.
— Не стану говорить о них дурное, — ответил Смит. — Если ты придешь в их родные долины, они окажут тебе гостеприимство, ты можешь ничего не опасаться, но сейчас они вышли на дорогу. Что попалось в сети, то рыба. Среди них найдутся и такие, что не посовестятся тебя убить ради пары золотых сережек. У них вся душа в глазах да в пальцах. Так и смотрят, "нельзя ли чем поживиться. Нет у них ушей, чтобы слушать пение и музыку или внимать мольбам о пощаде. К тому же приказ их вождя насчет тебя уже отдан — и такой, что его, конечно, не ослушаются. Да, когда большие господа говорят: «Сожги церковь!», им повинуются быстрей, чем когда они скажут: «Построй!»
— Тогда, — сказала потешница, — мне лучше всего сесть на скамью и умереть.
— Не говори так! — ответил Смит. — Мне бы только найти пристанище, где ты могла бы заночевать, а утром я отвел бы тебя на Сходни богоматери, откуда идут вниз по реке корабли до самого Данди, и я посадил бы тебя на борт с каким-нибудь попутчиком, который присмотрел бы, чтобы ты устроилась в надежном месте, где тебя примут по чести и не обидят.
— Добрый… хороший… благородный человек! — сказала певица. — Сделайте так, и, если мольбы и благословения бедной несчастливицы могут дойти до небес, они вознесутся туда молитвой о тебе. Мы встретимся у этой двери в любое время, чтобы только поспеть к первому же кораблю. Когда он отходит?
— В шесть утра, едва рассветет.
— Так ступайте же, ступайте к вашей Валентине, и, если она вас любит — о, не обманывайте ее!
— Увы, несчастная девица!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Значит, ты хочешь остаться в Перте?
— Но где тут устроиться на ночь? — сказала скиталица.
— А где провела ты эту ночь? — возразил Смит. — Уж ты, разумеется, знаешь, откуда пришла, хоть, видно, еще не решила, куда пойдешь.
— Я ночевала в странноприимном доме при монастыре. Но меня пустили туда после долгих уговоров и наказали больше не возвращаться.
— А теперь, когда тебя гонят Дугласы, тебя туда нипочем не примут, уж это наверняка. Но принц упомянул сэра Джона Рэморни… Я могу провести тебя переулками к его жилищу… хоть это и не дело для честного горожанина, да и некогда мне.
— Пойду куда-нибудь… Я знаю, я для людей — бесчестье и обуза. Было время, когда на меня смотрели иначе… Но этот Рэморни — кто он такой?
— Учтивый рыцарь. Ведет веселую холостяцкую жизнь и состоит конюшим и, как говорят, privadonote 29при молодом принце.
— Как! При этом шалом и надменном молодом человеке, из-за которого и вышел весь скандал?.. Ох, не отводите меня туда, добрый друг! Неужели не сыщется какой-нибудь христолюбивой женщины, которая приютила бы несчастное создание у себя в хлеву или в амбаре на одну ночь? Рано поутру я уйду. Я ей щедро заплачу. У меня есть золото — вам я тоже заплачу, если вы отведете меня куда-нибудь, где я смогу укрыться от этого буйного повесы и от слуг черного барона, который как глянет, так убьет.
— Приберегите ваше золото для тех, у кого его недостаточно, сударыня, — сказал Генри, — и не суйте в честные руки деньги, заработанные виолой, бубнами и пляской, а может быть, и чем похуже. Говорю вам напрямик, сударыня, меня вы не одурачите. Я провожу вас в любое безопасное место, какое вы мне назовете, потому что мое обещание крепко, как стальные оковы. Но вам меня не убедить, что вы не знаете, куда идти. Не так вы неопытны в своем ремесле, чтобы не знать, что в любом городе, а тем более в таком большом, как Перт, имеются заезжие дворы, где особа, подобная вам, всегда получит приют за свои деньги, если не найдет простака, который уплатил бы за ее постой. Раз вы при деньгах, сударыня, моя о вас забота будет недолга, и, право, в женщине ваших занятий эта непомерная горесть, этот страх остаться одной кажутся мне попросту притворством.
Дав, таким образом, ясно понять, как он думал, что потешница его не обманет обычными своими уловками, Генри твердо отошел на несколько шагов внушая себе, что принял самое разумное и мудрое решение. Но он не выдержал и оглянулся посмотреть, как Луиза приняла его уход, и был смущен, увидев, что она опустилась на скамью, скрестила руки на коленях и склонила голову на руки, всей позой выражая полную безнадежность.
Кузнец еще пытался ожесточить свое сердце.
— Это все притворство, — сказал он. — La gougenote 30знает свое дело, клянусь святым Ринганом!
В эту минуту кто-то дернул его за подол плаща, и, посмотрев вокруг, он увидел маленького спаниеля, который тотчас же, словно хлопоча за свою госпожу, встал на задние лапки и начал танцевать, скуля и оглядываясь на Луизу, как будто испрашивая сострадания к своей покинутой хозяйке.
— Бедняга, — сказал Смит, — может быть, и это не более чем фокус, ведь ты делаешь только то, чему тебя обучили… Но раз уж я взялся защищать несчастную, не могу я оставить ее чуть ли не в обмороке… если это обморок… Не могу! Я же человек!
Возвратившись и подступив к девушке, так некстати отданной под его опеку, он по ее побелевшему лицу сразу убедился, что она или действительно в глубоком отчаянии, или же обладает даром притворства, непостижимым для мужчины, да и для женщины тоже. — Слушай, девочка, — сказал он так ласково, как До сих пор не мог бы, даже если б захотел, — скажу тебе откровенно, в каком я положении. Сегодня у нас Валентинов день, и, по обычаю, я должен провести его с моей прекрасной Валентиной. Но драка и ссоры заняли все утро, оставив нам жалких полчаса. Так что тебе ясно, где сейчас мои мысли и сердце и где уж ради одного приличия мне бы надлежало быть и самому.
Потешница выслушала его и, как видно, поняла.
— Если вы любите верной любовью и должны спешить к вашей чистой Валентине, боже упаси, чтобы из-за такой, как я, между вами пошел разлад! Не думайте больше обо мне. Я возьму в проводники эту большую реку и приду туда, где она впадает в океан и где, как мне говорили, есть портовый город, оттуда я отправлюсь на корабле в La Belle Francenote 31 и снова окажусь в стране, где самый грубый крестьян пин не сделает зла самой жалкой женщине.
— Сегодня вам нельзя идти в Данди, — сказал Смит. — Люди Дугласа сейчас так и снуют по обоим берегам реки, потому что до них дошла уже весть об утреннем переполохе, весь этот день, и всю ночь, и весь завтрашний день они будут сходиться под знамя своего вождя, как горные кланы на огненный крест. Видите — там, за рекой, лихо скачут пять-шесть человек? Это эннендейлцы, я их распознал по длинным копьям и по тому, как они их держат: эннендейлец никогда не носит копье наконечником назад — оно у него всегда направлено острием вверх или же вперед.
— А что мне до них? — сказала потешница. — Это конники и воины. Они уважат меня ради моей виолы и моей беззащитности.
— Не стану говорить о них дурное, — ответил Смит. — Если ты придешь в их родные долины, они окажут тебе гостеприимство, ты можешь ничего не опасаться, но сейчас они вышли на дорогу. Что попалось в сети, то рыба. Среди них найдутся и такие, что не посовестятся тебя убить ради пары золотых сережек. У них вся душа в глазах да в пальцах. Так и смотрят, "нельзя ли чем поживиться. Нет у них ушей, чтобы слушать пение и музыку или внимать мольбам о пощаде. К тому же приказ их вождя насчет тебя уже отдан — и такой, что его, конечно, не ослушаются. Да, когда большие господа говорят: «Сожги церковь!», им повинуются быстрей, чем когда они скажут: «Построй!»
— Тогда, — сказала потешница, — мне лучше всего сесть на скамью и умереть.
— Не говори так! — ответил Смит. — Мне бы только найти пристанище, где ты могла бы заночевать, а утром я отвел бы тебя на Сходни богоматери, откуда идут вниз по реке корабли до самого Данди, и я посадил бы тебя на борт с каким-нибудь попутчиком, который присмотрел бы, чтобы ты устроилась в надежном месте, где тебя примут по чести и не обидят.
— Добрый… хороший… благородный человек! — сказала певица. — Сделайте так, и, если мольбы и благословения бедной несчастливицы могут дойти до небес, они вознесутся туда молитвой о тебе. Мы встретимся у этой двери в любое время, чтобы только поспеть к первому же кораблю. Когда он отходит?
— В шесть утра, едва рассветет.
— Так ступайте же, ступайте к вашей Валентине, и, если она вас любит — о, не обманывайте ее!
— Увы, несчастная девица!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153