= И мы смотрим, как летят осколки
мимо молотобойца, ставшего на лесенке, – мимо вывески «Аптека» -
вниз на тротуар,
где уже лежат и прежние деревянные ощепья.
= И кучка народа с красными лоскутами на грудях, на
шапках
стоит и смотрит,
с одобрительным гулком.
Громкий марш – «Радость победы»! Под этот марш мы побеждали, под этот марш мы шагали, не зная пределов. Какие были веселья раньше! – ах, и вот оно опять!
= И – ещё орёл, выступающий из вывески,
и – ещё его молотком!
И вот – мы понимаем марш по-новому:
= Ещё орёл!
И – ещё молотком!
«Радость победы»! – над проклятым прошлым. Как поют и обещают трубы!
= Невский проспект, одна сторона.
Да сколько ж этих орлов, не замечали, как изувешан
ими проспект -
на вывесках присутственных мест,
дворцовых поставщиков,
других торговцев…
= Не ленятся люди высокие лестницы изыскивать, приставляют,
а то на грузовике въезжают на тротуар: удобно бить с
платформы.
И – молотком его, проклятого!
= Или – ружейным прикладом!
= Или – штыком поддеть! содрать!
= А где – и палкой добить!
= Или просто руками доламывать, деревянного.
«Радость победы»! Нельзя было веселей, чем раньше, а вот веселей! Нельзя было подхватистей, а вот…
= Навалено осколков. И целых орлов.
Прикладами их добивают на снежном тротуаре.
Ногами ломают и топчут.
Хохот толпы, и возгласы – а ну, поддай!
= А дворники метлами подметают, подметают…
Живо подметают, может и не весело, но поворачивайся.
В перемеси под метлой – орлиные головы, короны,
державы, скипетры.
= Перед Аничковым дворцом,
перед двумя его каменными воротцами
на тротуаре, на убитом снегу
натащили, насобрали много этих гербов, орлов,
битых и целых, сложили в груду и -
= горит! Весело занялось! уж это весело!
Подхлопывают в ладоши, друг друга локтями под бок, другим показывают, сами смотрят.
Но и в этом марше местами удивительная певучесть, и она незаметно переходит в марш «Тоска по родине».
= Языки огня повторяют костровые взлёты орлиных
перьев,
никогда не разгаданную костровую их обречённость! -
это и прежде было уже готовое пламя,, только черно-зелёное!
Что за марш! Он – как будто не для ног! Это не столько шаг полка, – осветлённый, поднятый, он тянет нас из самой груди, и так ведёт.
Палят, палят,
охватывает огнём
державы, скипетры,
короны,
Георгии Победоносцы…
«Тоска по родине»? – полки шагают где-то далеко? И – когда, когда ещё мы вернёмся?…
= А вот этот что-то всё не горит, всё не горит, неймёт
его огонь! целый!
Не деревянный бросили…
= А вот – широкая кисть в руке замазывает, замазывает чёрным
на высокой вывеске рисованный герб, не отдельный.
= А солдат штыком подсовывает обломки гербов в костёр,
цепляет и подкидывает их туда, гуще в огонь.
Задорное лицо.
= А вот и злорадные.
= А вот – весёлые, беззаботные.
Подхлопывают
маршу, который слышат все, но не все понимают. Тоска тоской, но ведь это – марш, в нём уверенное обещание и побед?
= И стоит раззява в шинели с пуговицами,
а на каждой – герб,
герб,
герб. Ещё и эти все пооторвать, не сразу спохватишься.
387
Сегодня утром на квартиру к прославленному адвокату Карабчевскому, председателю петроградского совета присяжных поверенных, позвонил телефон. И голос, даже в трубке молодой и вибрирующий, объявил:
– Николай! Платонович! С вами говорит министр юстиции Александр Фёдорович Керенский. – Представлял себя как кого-то третьего и выше себя. – Вы знаете, сформировалось Временное правительство, и я взял в нём портфель министра юстиции.
Если бы не член Государственной Думы, Керенский был адвокат-мелюзга, юрист приготовительного класса, всего Уголовного Уложения даже и не знал. Но вот соотношение резко менялось:
– Поздравляю вас, Александр Фёдорович!
– Спасибо большое. – И сразу к делу: – Николай Платонович! Я намерен поставить правосудие в России на недосягаемую высоту!
– Превосходная задача! – только и мог изумиться Карабчевский.
– Я хочу, – звонко продолжал мальчишеский голос с того конца, – совершенно обновить состав министерства юстиции. И состав Сената. И всё это, разумеется, из сословия присяжных поверенных. Не могли ли бы вы сегодня же – это дело не терпит отлагательств, – собрать ваших товарищей по совету? Чтобы я мог с вами посоветоваться и наметить всех кандидатов.
– Увы, – только мог погоревать Карабчевский. – Помещение нашего совета, как вы знаете, погибло при пожаре здания Судебных Установлений.
Керенский не упал духом:
– А вы не хотите принять меня и совет у себя дома?
Напор – как буря, не устоишь. Да наверно и надо соответствовать событиям и восхождению нового министра. Уговорились: после трёх часов дня. Уж там как ни относись к присяжному поверенному Керенскому – но всем интересно и нужно осмотреться в грандиозном повороте истории.
К трём часам в большом кабинете Карабчевского уже все собрались, расселись в креслах и на диванах. Как ни в какой другой среде здесь было много «определённо-левых», и они ликовали, у них был праздник все эти дни и вот в эту минуту. Сам дородный Карабчевский и другие солидные адвокаты смотрели на события с энтузиазмом сдержанным (у Карабчевского был и осадок возмутительного отнятия автомобиля, до сих пор и не найденного), – но тем более считали себя обязанными помочь правосудию удержаться на высоте и в этом революционном потрясении, быстрота которого поражала воображение.
И всем было необычно увидеть вот сейчас в министре – не важного императорского чиновника, а доступного коллегу по сословию.
И ровно в три часа распахнулась дверь в канцелярии Карабчевского, но вошёл не ожидаемый министр, а громоздкий, неуклюжий, с виноватым видом граф Орлов-Давыдов, – Карабчевский знал его хорошо, ибо вёл его дело когда-то. Граф объявил от имени Александра Фёдоровича, что Алексан Фёдч несколько запоздает, его задержали в Думе, а он, Орлов-Давыдов, просит разрешения здесь дожидаться. Карабчевский отвёл его в другую комнату.
Ждали министра, обсуждая происходящее, бывшее и небывшее. Вот – сгорели при пожаре Окружного суда все нотариальные акты Петербурга! Передавали слух, что члены Временного думского Комитета, объявляя власть, все имели при себе яд, – и если бы пришли правительственные силы, то все покончили бы с собой. (Карабчевский, зная многих из них, не верил. Да что уж так могло им угрожать?)
Вдруг послышалось движение в передней. Швейцар ретиво распахнул дверь кабинета – и быстро вошёл, полувбежал стройный худой молодой человек с коротким бобриком светлых волос и в чёрной какой-то рабочей куртке (однако в талию), которой стоячий воротник так высоко облегал его узкую шею, а борт застёгнут наглухо, а обшлага тесны в кистях, – что ни проблеска белой сорочки не было видно нигде, как будто куртка надета на голое тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327