Телевизор включается в утреннее шоу, радостные широковещательные идиоты.
- Как ты это сделала? Какие кнопки ты нажимала?
- Никак, - отвечает она, - я смотрела, и все. Очень внимательно смотрела. Сначала - непонятно, но потом я это увидела!
Злость покидает Джима. Эти странные движущиеся контуры как-то сбили напряжение, лишили его сил. Он смотрит на скомканные пленки, но не может снова поймать ту внезапную ярость. Ей не следовало вмешиваться в его дела, но она не может манипулировать им. В конце концов, он, если захочет, всегда может купить еще.
- Ты не имеешь права портить мои вещи, - говорит он, но уже без былой уверенности.
- Мне плохо от них, - говорит она, смотря прямо на него холодными, голубыми глазами. - Ты не должен смотреть на шлюх.
- Это не твое… ладно, просто никогда больше так не делай. Никогда, ясно?
Она смотрит на него, глаза не движутся.
- Теперь ты меня оставляешь? Потому что я не позволила тебе, поэтому. Если бы я позволила тебе ночью, сейчас ты не был бы зол.
- Не начинай это сначала.
Джим надевает бейсбольную кепку. За ночь одна ноздря у него прочистилась. Пересохшая, ноющая - но дышащая. Маленькое чудо.
Они чистят телефоны в маленьких городках у шоссе. Белен, Бернардо, Сорокко… Правда, и последствия… Джим задал быстрый темп. Он думает о том, как заставить ее страдать. Просто высадить ее как-то недостаточно, это не вариант. Между ними идет борьба, и он не очень понимает правила.
Он не так много может сделать ей - молчание не смущает ее, пропущенного обеда она не замечает.
Он думает о сказанной ей фразе про ГУЛАГ. Джим представляет, что это такое - советский исправительный лагерь, серьезная штука. Настоящая. Он всегда ненавидел власти, но ему никогда не приходилось сидеть в тюрьме, напрямую сталкиваться с ними, идти против власти в открытую. Где-то в глубине сознания он понимает, что рано или поздно это произойдет какой-нибудь излишне внимательный клерк, хороший семьянин, уведомит полицию, вежливый инспектор с блокнотом: «Если Вас не затруднит, могу ли я взглянуть на ваше удостоверение личности, сэр?…»
А затем - допросы: «Вы действительно считаете, что мы поверим, что вы жили на доходы от ограбления телефонов-автоматов восемь лет?!»
- Прекрати!, - говорит Айрин.
- Что?
- Ты скрежещешь зубами.
- Ой.
Джим ведет машину на автопилоте, дорога под колесами как полузаметный пар. Внезапно окружающий их мир врывается в его сознание февральское небо, раскинувшаяся вокруг пустыня, указатель.
- Ух ты! - он бьет по тормозам. - Национальный Заповедник White Sands! Черт меня побери!
Он съезжает с магистрали, едет на восток по хайвею 70.
- Вайт Сэндз! Сколько лет я здесь не был! Не могу проехать мимо.
- Но ты говорил - мы едем в Эль-Пасо, - Айрин протестует.
- Ну и что? Вайт Сэндз - вне этого мира!
- Но все же ты говорил - Эль-Пасо.
- А плевать, мы можем делать все что хотим - никто не смотрит!. - Он улыбается, наслаждаясь ее растерянностью. - Вайт Сэндз - это фантастика, ты не пожалеешь об этом!
Она расстроена. Наконец произносит:
- В Вайт Сэндз - ракетный полигон.
- А, так ты уже знаешь, - говорит Джим без улыбки. - Плохо, Айрин, очень плохо. Я как раз собирался продать тебя Армии США, для тренировки в стрельбе.
- Что?
- Да, знаешь, Армия покупает русских и расставляет их на нулевой отметке. Я прикидывал - можно сделать три-четыре сотни.
Она лезет в сумочку за сигаретой.
- Очень смешно, Джим. Ха-ха-ха. Но я все равно не позволю тебе. Даже в пустыне. Где никто не смотрит.
- О Господи, расслабься, ладно? У тебя явно преувеличенное мнение о себе.
Вместо ответа Айрин выпускает дым поверх приборной панели, смотрит холодно и отстраненно.
Он давно не был в Вайт Сэндз. Гипсовые дюны, хрустальная пыль. Раньше здесь было морское дно, теперь оно само превратилось в море. Постоянные невидимые течения - слабый ветер медленно перекатывает песчаные волны.
Здесь есть жизнь - маленькие кусты и странные колючие травы, названий которых он не знает. Белое на белом на белом - а вверху - небо, облака на котором по контрасту кажутся серыми, небо, голубизна которого превратилась в цвет океана.
Джим платит за въезд. Они тихо углубляются в парк, миля за милей.
Наконец Джим глушит двигатель, выходит, хлопая дверью.
- Ты идешь?
Ему кажется, что она не сдвинется с места, будет сидеть с надутым видом. Но она выходит, обнимает себя руками. Джим запирает фургон, и они идут под пронизывающим ветром к горизонту.
Они поднимаются на дюны, Айрин со стоическим выражением идет в нескольких шагах за Джимом. Песок незаметно проникает повсюду, после мили ходьбы его по кружке в каждом ботинке.
Наконец они абсолютно одни. Никаких следов человека, ничего, кроме неба и песка. Они стоят на вершине дюны, Джим поднимает воротник кожаной куртки, Айрин приглаживает рукой волосы. Она бледна, ее куртка застегнута до горла.
- Здорово, да? - говорит Джим.
Она не отвечает.
Он поворачивается на месте, разводит руки, осматривает горизонт.
- Айрин, ты что-нибудь чувствуешь?
Она качает головой:
- Нет. Что я должна чувствовать?
- Это свобода. Именно так выглядит настоящая свобода. Никаких правил, никто не видит тебя. Нет законов, судов, добра и зла. Ничего нет, кроме тебя и меня.
- Неподходящее место для жизни. Наверное, подходящее для убийства.
- Да, лучшее стрельбище в мире. Именно поэтому Армия и использует его. Видишь тот куст?
Джим вынимает револьвер из правого ботинка, придерживает правое запястье левой рукой, медленно прицеливается.
Бам, бам, бам. Вокруг куста вырастают песчаные фонтанчики. Резкая отдача оружия, удар горячего металла о песок, чистый, как хрусталь, возбуждают Джима, как наркотик. Он улыбается и поворачивается к Айрин.
Ее револьвер был заткнут за ремень джинсов и прикрыт курткой. Сейчас он прямо напротив его груди.
Слепой восторг Джима исчезает, как сон. На его лице все еще держится глупая улыбка, в нем еще отдается смех. Он чувствует свое лицо, как маску из ощипанной куриной кожи. Он не может говорить, страх сдавил ему горло.
Настоящий страх, более настоящий, чем любое другое чувство.
Медленно, очень осторожно он опускает правую руку. Показывает на куст.
- Теперь твоя очередь, - выдавливает слова.
Айрин отводит от него дуло. Она держит револьвер в вытянутой руке, выпускает две пули, не целясь. Выстрелы оглушают его, на верхушке далекой дюны на мгновение вырастают два острых песчаных шпиля, как последние судороги подстреленного оленя.
Джим облизывает губы.
- Вот это меткость!
- Муж научил меня стрелять. Это его револьвер, он купил его. Он говорил, что ему нужно оружие для защиты от агентов КГБ. Или от американских бандитов. Пушка не помешает, так ведь?
- Да, я тоже к этому пришел.
- У тебя осталось три пули, - говорит Айрин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10