Неуважительное, беспомощное, детски жалкое было в этой
человеческой растерянности. Деньги, власть, уверенность в
прочности экономического строя, в незыблемости социальных
слоев, всемогущество, - все то, к чему шел "Союз пяти", - во
всем свете вдруг потеряло силу и обаяние. Миллиардер и уличная
девка лезли на крышу и оттуда таращили глаза на расколотую
луну. Неужели вид этого разбитого шара, не стоящего одного
цента, способен лишить людей разума? Член "Союза пяти",
старичок, похожий на старого сверчка, потирая сухие ладошки,
повторял:
- Я ожидал борьбы, но не такой капитуляции. Прискорбно в
мои года стать мизантропом.
Инженер Корвин ответил ему на это:
- Подождите, мы всего еще не знаем.
На заседании "Союза пяти" было решено часть добытых
миллиардов снова бросить на биржу, играя на этот раз на
повышение. И начать скупку предприятий, обозначенных в списке
28 мая.
13.
Игнатий Руф остановил автомобиль у подъезда многоэтажного
универсального магазина и долго глядел на оживленную толпу
женщин, мужчин, детей. Многое ему начинало не нравиться, - за
последнее время в городе появились дурные признаки, и вот
сейчас, всматриваясь в этих девушек, беспечно выбегающих из
дверей "Торгового дома Робинзон и Робинзон", Руф захватил всей
рукой подбородок, и на большом лице его легли морщины крайней
тревоги.
Прошло три месяца со дня, когда лунный шар, многие
тысячелетия служивший лишь для бредней поэтов, был наконец
использован с деловыми целями. За семь дней ужаса "Союз пяти"
овладел двумя третями мирового капитала и двумя третями
индустрии.
Победа далась легко, без сопротивления. "Союз пяти" увидел
себя распорядителем и властелином полутора миллиардов людей.
Тогда им была передана в газеты крайне жизнерадостная
статья "О сорока тысячах лет", в которые земля может спокойно и
беспечно трудиться и развиваться, не тревожась столкновений с
останками луны.
Статья как будто произвела благоприятное впечатление.
Крыши были покинуты созерцателями, открылись магазины, и
понемногу снова заиграла музыка в ресторанах и скверах. Но
какая-то едва заметная тень печали или рассеянности легла на
человечество.
Напряженная озабоченность, борьба честолюбий, воль,
железная хватка, дисциплина, порядок, - весь обычный, удобный
для управления организм большого города, - понемногу начал
превращаться во что-то более мягкое, расплывающееся, трудно
уловимое.
На улицах все больше можно было видеть без дела гуляющих
людей. Тротуары и мостовые плохо стали подметаться,
размножились уличные кофейни, иные магазины стояли по целым
дням закрытые, к иным нельзя было протолкаться, и в этой
сутолоке, среди болтающих чепуху девчонок, встречали директоров
банков, парламентских деятелей, солидных джентльменов.
В деловых кварталах города, где раньше не слышалось иной
музыки, чем шум мотора, треск пишущей машинки да телефонные
звонки, - теперь с утра и до утра на перекрестках играли
маленькие оркестры, и лифтовые мальчишки, клерки, хорошенькие
дикталографистки отплясывали шими и фокстрот, а из окон деловых
учреждений высовывались деловые люди и покатывались со смеху.
Полиция, - это было уже совсем тревожно, - ничего не имела
против беспорядка, благодушия и беспечного веселья на улицах. У
полисменов торчали цветы в петлице, трубки в зубах; иной,
подойдя к перекрестку, где на составленных столах бородатый
еврей пиликал на скрипке, и багровый германец трубил в
корнет-а-пистон, и плясали растрепанные девушки, - поглядев и
крякнув, - сам пускался в пляс.
В деловых учреждениях, на железных дорогах, на пароходах,
- наблюдалась та же беспечность и легкомыслие. Замечания
встречались добродушными улыбками, нагоняй или расчет -
грустным вздохом: "ну, что ж поделаешь", - и не успеет человек
выйти за дверь, - слышишь - уже засвистал что-то веселенькое.
"Союз пяти" начинал чувствовать себя как бы окруженным
мягкими перинами и подушками. Он усиливал строгости, но они
никого не пугали. Он печатал приказы, декреты, громовые статьи,
- но газет никто больше не читал. А в то же время в кофейнях и
на улицах, собирая толпу, какие-то юноши с открытыми шеями
декламировали стихи туманного и тревожного содержания.
На заводах, фабриках, рудниках, - пока еще все обстояло
благополучно, но уже чувствовалось замедление темпа работы, как
будто система Тейлора стала размыкать стальные кольца... "Союз
пяти" решил не медлить: в ближайшие дни произвести политический
переворот, встать во главе правительства, объявить диктатуру и,
- пусть даже брызнет кровь, - призвать человечество к порядку и
дисциплине.
Игнатий Руф, вглядываясь внимательно в посетителей
магазина, внезапно понял, что было необычайного в этой толпе
веселых покупателей. Он вышел из автомобиля и стал в дверях.
Все, - мужчины и женщины, - выносили свои покупки незавернутыми
в бумагу. Перекинув через руку или набив ими карманы, они
спокойно проходили мимо полисмена, - добродушнейшего великана с
цветком за ухом.
Игнатий Руф вместе с толпой продвинулся в магазин. На
прилавках лежали горы материй, вещей, предметов роскоши.
Мужчины и женщины рылись в них, брали то, что им нравилось, и
уходили довольные. Магазин расхищался. У Игнатия Руфа во второй
раз в жизни стиснуло горло железной спазмой. Он тяжело шагнул к
улыбающейся нежно, сероглазой, - в шляпке набок, - девушке и
сказал громогласно, так что слова его прокатились под
гигантским куполом магазина:
- Сударыня, вы занимаетесь воровством.
Девушка сейчас же моргнула, поправила шляпку:
- Разве вы - приезжий, - сказала она кротко, - разве вы не
знаете, что мы уже три месяца все берем даром.
Руф налился кровью, обвел кровавыми глазами шумную толпу
расхитителей, пот горошинами проступил у него на лице.
- Сумасшедшие! Город сошел с ума! Мир сошел с ума, -
проговорил он в тихом исступлении.
14.
Пять тысяч суданских негров, огромные, зубастые, с
гранатами за поясом и скорострельным двадцатифунтовым ружьем на
плече, - без сопротивления прошли от вокзала до площади
Парламента.
В середине наступающих колонн двигался открытый белый
автомобиль. На замшевых подушках сидел Игнатий Руф в закрытом
до шеи черном пальто и в черном цилиндре. В петлице мотала
увядшей головкой белая роза.
Игнатий Руф оборачивал направо и налево бледное, страшное
лицо, как бы ища ввалившимися глазами встревоженных толп
народа, чтобы знаком руки в белой перчатке успокоить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12