Я захотела любви, ты же не захотела
Во время встречи с местной интеллигенцией кандидат в президенты Путин во всеуслышание провозгласил, что секс – это одна из форм извращения.
Дело было так: отвечая на вопрос иркутского интеллигента об отношении к государственной цензуре на телевидении, Путин объявил, что общество должно само отвергать все, что связано с сексом, насилием и прочими извращениями.
Вечером, когда я села писать репортаж, в моем гостиничном номере раздался звонок. Звонила моя коллега Таня Малкина из газеты Время Новостей:
– Слушай, Ленка, знаешь, ты эти слова Путина про секс лучше не цитируй. Ато он каким-то идиотом будет выглядеть.
– А почему тебя так волнует, как он выглядит? Мы что с тобой, теперь разве в пресс-службе президента работаем? – посмеялась я.
– Ну, понимаешь, Володя Рахманин (тогдашний глава президентского протокола. – Е. Т.) просил об этом не писать… – замялась Танька.
– Меня он ни о чем таком не просил, – отрезала я. Через минуту телефон зазвонил снова. Это был Рахманин:
– Лена, вы извините, что беспокою, просто Таня Малкина мне тут подсказала, что лучше бы предупредить всех журналистов, чтоб вы не цитировали слова Владимира Владимировича… ну там о сексе… А то – нехорошо получается. Вы понимаете, он не то имел в виду…
Волгоград: Больно не будет, обещаю…
В волгоградском военном госпитале, который стоял в плане посещений Путина, журналистам раздали белые халаты и выставили на заранее заготовленные точки. Я в этом бутафорском облачении случайно зашла в палату ампутантов, которых недавно привезли из Чечни. Несмотря на ужас увиденного, я поняла, что просто выйти оттуда и закрыть за собой дверь было бы малодушием. Тем более что молоденькие ребята, которые там лежали, уже с какой-то надеждой смотрели на меня: гость. Я интуитивно почувствовала, что им сейчас больше всего надо, чтобы я улыбнулась и не побоялась с ними разговаривать, смотреть на них. И я подошла и стала знакомиться со всеми. И улыбаться. И изо всех сил не замечать оторванных конечностей и изуродованных лиц. И опять улыбаться.
Девятнадцатилетний Алексей из Нижнего Новгорода рассказал мне, что, после того как его призвали в армию, он успел повоевать в Чечне всего три месяца: ему взрывом оторвало кисть руки и чуть было не выбило глаз.
– Я мечтал стать шофером-дальнобойщиком. Как мой отец, – вздохнул Алексей. – Хотел ездить по стране, смотреть новые города. А теперь вот – видите, придется придумывать что-то другое…
– А девушка у тебя в Нижнем есть?
– Да, я ей уже всю правду написал про то, что со мной произошло. Она пишет: наплевать на все. Хочет быть вместе…
Тут дверь в палату распахнулась, и вошел Путин. Чтобы не мешать делегации, я осторожно присела на край кровати Алексея и благодаря этому услышала чудовищный разговор Верхового главнокомандующего с этим мальчиком, искалеченным на войне, которую он, Путин, развязал. Сначала генералиссимус ходил по палате, жал всем руки и вручал часы и переносной телевизор. А когда дошла очередь до Алексея, которому часы надевать было не на что, а телевизор смотреть – почти нечем, Путин спокойно поинтересовался у него:
– Глаз видит?
– Да.
– А то, что шрам такой на лице, – это ничего. Сейчас хирурги все так умеют делать, что ничего потом заметно не будет! – бодро сообщил ему Путин.
После этого кандидат в президенты постарался побыстрей ретироваться из палаты ампутантов – уж больно невыгодная для телекамер предвыборная картинка там получалась.
Когда он стал прощаться, пробираясь к двери, Алексей даже не произнес, а еле слышно выдохнул:
– Даже не верится… Путин… Живой…
Все это время, пока я сидела рядом с Алексеем, мне казалось, что я изо всех сил стараюсь не расплакаться. Но в ту секунду я обнаружила, что на самом-то деле у меня уже давно по лицу сплошным потоком текут слезы. Больше всего мне хотелось встать и дать Путину пощечину: за его бесстрастное выражение лица в тот момент, за менторский тон, которым он, не воевавший, позволил себе говорить с этим мальчиком, раненным на войне, которая так понадобилась Путину для победоносных выборов. А еще – за путинскую пропаганду по всем телеканалам, которая успела так загадить людям мозги, что этот парень, едва оставшийся в живых, радуется, что увидел живого Путина.
Иваново: Вот незадача – попала сама под раздачу
Когда Путин осматривал ткацкий цех, один из западных журналистов, аккредитованных в Кремле, воспользовался случаем и, когда мимо него проходил президент, попытался задать ему вполне невинный вопрос.
Однако когда Путин отошел, на журналиста накинулся разъяренный кремлевский пресс-секретарь Громов и принялся орать на весь цех:
– Как вы посмели! Вы что, правила не знаете?! У нас тут несанкционированных вопросов не задают! Еще раз так сделаете – и вылетите отсюда! Мы с вами не будем работать!
Надо пояснить, что несанкционированными вопросами в кремлевском пуле с момента прихода Путина к власти стали называться абсолютно все вопросы, которые не были заранее одобрены или даже составлены и розданы журналистам самим президентским пресс-секретарем.
Громов смотрел на иностранного лазутчика как удав на кролика, и тот уже явно морально приготовился к тому, что это – его последняя поездка с российским президентом.
Но тут Громов случайно обернулся и увидел, что у него за спиной стою я и все вижу и слышу. Во мгновение ока он сообразил, что меня как опасного свидетеля этой некрасивой сцены нужно срочно хоть чем-то нейтрализовать.
Лицо Громова моментально приняло фальшиво умильное выражение, и он заискивающе обратился ко мне:
– Леночка, а ты не хочешь задать вопрос Владимиру Владимировичу? Вашу газету не интересует, случайно, когда на телевидении появятся предвыборные ролики Путина?
Как назло, это действительно интересовало мою газету, и я согласилась. И, таким образом, на себе испытала весь механизм появления заказных вопросов во время так называемых пресс-конференций Путина.
Собрав брифинг прямо в цеху, Громов пустил туда всех приехавших газетчиков и телекамеры, но из всей толпы начал выхватывать только тех, чьи вопросы были им же самим заготовлены. В том числе – и меня. Ответ Путина тоже оказался явной домашней заготовкой: он заявил, что не намерен наравне со всякими прочими кандидатами в президенты участвовать в дискуссии на тему: что лучше – Сникерсы или Тампаксы.
Однако вступив на скользкую тему женских тампонов, Путин сильно рисковал. Потому что дело происходило как раз накануне Женского дня 8 марта. И я, конечно же, не удержалась оттого, чтобы слегка просветить Владимира Владимировича со страниц газеты Коммерсантъ насчет женщин. Например, что, если он случайно не в курсе, то для каждой постсоветской женщины Тампакс – это главное (если не единственное) ощутимое достижение демократии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Во время встречи с местной интеллигенцией кандидат в президенты Путин во всеуслышание провозгласил, что секс – это одна из форм извращения.
Дело было так: отвечая на вопрос иркутского интеллигента об отношении к государственной цензуре на телевидении, Путин объявил, что общество должно само отвергать все, что связано с сексом, насилием и прочими извращениями.
Вечером, когда я села писать репортаж, в моем гостиничном номере раздался звонок. Звонила моя коллега Таня Малкина из газеты Время Новостей:
– Слушай, Ленка, знаешь, ты эти слова Путина про секс лучше не цитируй. Ато он каким-то идиотом будет выглядеть.
– А почему тебя так волнует, как он выглядит? Мы что с тобой, теперь разве в пресс-службе президента работаем? – посмеялась я.
– Ну, понимаешь, Володя Рахманин (тогдашний глава президентского протокола. – Е. Т.) просил об этом не писать… – замялась Танька.
– Меня он ни о чем таком не просил, – отрезала я. Через минуту телефон зазвонил снова. Это был Рахманин:
– Лена, вы извините, что беспокою, просто Таня Малкина мне тут подсказала, что лучше бы предупредить всех журналистов, чтоб вы не цитировали слова Владимира Владимировича… ну там о сексе… А то – нехорошо получается. Вы понимаете, он не то имел в виду…
Волгоград: Больно не будет, обещаю…
В волгоградском военном госпитале, который стоял в плане посещений Путина, журналистам раздали белые халаты и выставили на заранее заготовленные точки. Я в этом бутафорском облачении случайно зашла в палату ампутантов, которых недавно привезли из Чечни. Несмотря на ужас увиденного, я поняла, что просто выйти оттуда и закрыть за собой дверь было бы малодушием. Тем более что молоденькие ребята, которые там лежали, уже с какой-то надеждой смотрели на меня: гость. Я интуитивно почувствовала, что им сейчас больше всего надо, чтобы я улыбнулась и не побоялась с ними разговаривать, смотреть на них. И я подошла и стала знакомиться со всеми. И улыбаться. И изо всех сил не замечать оторванных конечностей и изуродованных лиц. И опять улыбаться.
Девятнадцатилетний Алексей из Нижнего Новгорода рассказал мне, что, после того как его призвали в армию, он успел повоевать в Чечне всего три месяца: ему взрывом оторвало кисть руки и чуть было не выбило глаз.
– Я мечтал стать шофером-дальнобойщиком. Как мой отец, – вздохнул Алексей. – Хотел ездить по стране, смотреть новые города. А теперь вот – видите, придется придумывать что-то другое…
– А девушка у тебя в Нижнем есть?
– Да, я ей уже всю правду написал про то, что со мной произошло. Она пишет: наплевать на все. Хочет быть вместе…
Тут дверь в палату распахнулась, и вошел Путин. Чтобы не мешать делегации, я осторожно присела на край кровати Алексея и благодаря этому услышала чудовищный разговор Верхового главнокомандующего с этим мальчиком, искалеченным на войне, которую он, Путин, развязал. Сначала генералиссимус ходил по палате, жал всем руки и вручал часы и переносной телевизор. А когда дошла очередь до Алексея, которому часы надевать было не на что, а телевизор смотреть – почти нечем, Путин спокойно поинтересовался у него:
– Глаз видит?
– Да.
– А то, что шрам такой на лице, – это ничего. Сейчас хирурги все так умеют делать, что ничего потом заметно не будет! – бодро сообщил ему Путин.
После этого кандидат в президенты постарался побыстрей ретироваться из палаты ампутантов – уж больно невыгодная для телекамер предвыборная картинка там получалась.
Когда он стал прощаться, пробираясь к двери, Алексей даже не произнес, а еле слышно выдохнул:
– Даже не верится… Путин… Живой…
Все это время, пока я сидела рядом с Алексеем, мне казалось, что я изо всех сил стараюсь не расплакаться. Но в ту секунду я обнаружила, что на самом-то деле у меня уже давно по лицу сплошным потоком текут слезы. Больше всего мне хотелось встать и дать Путину пощечину: за его бесстрастное выражение лица в тот момент, за менторский тон, которым он, не воевавший, позволил себе говорить с этим мальчиком, раненным на войне, которая так понадобилась Путину для победоносных выборов. А еще – за путинскую пропаганду по всем телеканалам, которая успела так загадить людям мозги, что этот парень, едва оставшийся в живых, радуется, что увидел живого Путина.
Иваново: Вот незадача – попала сама под раздачу
Когда Путин осматривал ткацкий цех, один из западных журналистов, аккредитованных в Кремле, воспользовался случаем и, когда мимо него проходил президент, попытался задать ему вполне невинный вопрос.
Однако когда Путин отошел, на журналиста накинулся разъяренный кремлевский пресс-секретарь Громов и принялся орать на весь цех:
– Как вы посмели! Вы что, правила не знаете?! У нас тут несанкционированных вопросов не задают! Еще раз так сделаете – и вылетите отсюда! Мы с вами не будем работать!
Надо пояснить, что несанкционированными вопросами в кремлевском пуле с момента прихода Путина к власти стали называться абсолютно все вопросы, которые не были заранее одобрены или даже составлены и розданы журналистам самим президентским пресс-секретарем.
Громов смотрел на иностранного лазутчика как удав на кролика, и тот уже явно морально приготовился к тому, что это – его последняя поездка с российским президентом.
Но тут Громов случайно обернулся и увидел, что у него за спиной стою я и все вижу и слышу. Во мгновение ока он сообразил, что меня как опасного свидетеля этой некрасивой сцены нужно срочно хоть чем-то нейтрализовать.
Лицо Громова моментально приняло фальшиво умильное выражение, и он заискивающе обратился ко мне:
– Леночка, а ты не хочешь задать вопрос Владимиру Владимировичу? Вашу газету не интересует, случайно, когда на телевидении появятся предвыборные ролики Путина?
Как назло, это действительно интересовало мою газету, и я согласилась. И, таким образом, на себе испытала весь механизм появления заказных вопросов во время так называемых пресс-конференций Путина.
Собрав брифинг прямо в цеху, Громов пустил туда всех приехавших газетчиков и телекамеры, но из всей толпы начал выхватывать только тех, чьи вопросы были им же самим заготовлены. В том числе – и меня. Ответ Путина тоже оказался явной домашней заготовкой: он заявил, что не намерен наравне со всякими прочими кандидатами в президенты участвовать в дискуссии на тему: что лучше – Сникерсы или Тампаксы.
Однако вступив на скользкую тему женских тампонов, Путин сильно рисковал. Потому что дело происходило как раз накануне Женского дня 8 марта. И я, конечно же, не удержалась оттого, чтобы слегка просветить Владимира Владимировича со страниц газеты Коммерсантъ насчет женщин. Например, что, если он случайно не в курсе, то для каждой постсоветской женщины Тампакс – это главное (если не единственное) ощутимое достижение демократии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102