И вот я поправился, но кроме меня никто об этом не знает. Опять
вечер, за стеной - не далее протянутой руки - сидят, дышат, шевелятся с
десяток подростков. Они слушают, слушаю и я, затаясь в темноте, нарушаемой
дыханием пламени. А старческий голос, сиплый и слабый, скупо роняет слова,
продолжая повесть, застигнутую мною на полпути, на середине. Странно, я
понимаю почти все, или догадываюсь, или считаю, что догадался.
- ...всех его учеников. И бросали зверям... А он остался... И ему
сказали... Иди, говори свои... слова... но не будет тебе пристанища... И
всякий, кто... хлеб, и воду, и крышу от ненастья... А наутро ты пойдешь
дальше... всех их убьют... огонь... развеют по ветру... Но он сказал...
истина и свет... жить не стоит... И он шел так, годы и годы... и вслед за
ним всегда... жестокие рыцари, конные, оружные... Люди пускали его...
грех... Он нес им слово и знал... смерть... за ним вслед... Всех в том
доме, от мала до велика... и они знали... Не было горше муки... Он
взывал... но молитвы... небо молчит... и новый день... Его вера иссякла...
дьявольский план... но слухи... все больше людей... с радостью встречали
его... жертва искупительная... Настал день... были сухи, сердце болело...
Он не посмел... Всадники поодаль, на виду... Вышли к нему... во имя Бога
твоего... мы готовы... девы и малые дети... простирали руки... он бросился
бежать... оглянулся... большой пожар... вся деревня та... и тени конных,
выше высоких деревьев... А утром... вынули из петли...
Вдруг сверху взвыла труба, и пронеслась тень без шума. Выше невысоких
здешних деревьев. Быстрый вихрь пригнул костер. Я закаменел. Сервы возле
хижины молча глядели в пламя. Продолжения варварского апокрифа не
последовало. Они разошлись, так и не узнав о моем присутствии.
В ту же ночь всех обитателей деревни согнали к моей хижине. Явно не
по доброй воле они воздавали мне царские почести, а староста и еще трое
неизвестных явились каждый с веревкой на шее. Они довольно убедительно
просили покарать их за то, что разделали Семле и разделили между собой
нехитрые мои пожитки. Им бы сошла с рук и разделка моей туши, если б не
чудесное копье. Оно не умело менять хозяина, раз его признав, и не
давалось в руки. Тогда старики сочли возможным, что Атарикус все же
воплотился в юном недотепе, и решили вернуть меня к жизни. Чего ради - бог
весть, однако и провидение вмешалось в виде какого-то местного наушника и
драконьего королевского дозора.
Оба крыла толпы, невнятно шумевшей в постоянном нестройном шевелении,
уподоблялись черной реке под городским мостом, полным огней, словно
отражая их в колебавшейся ряби. Чадящие разномастные факелы меркли при
каждом выдохе чудовища. Облако пламени озаряло толпу с резкостью и силой
взрыва. А я убил драконыша-сосунка. Он тихо брел себе по лугу, насыщаясь
ароматным дымом трав. И напугал мальчишку, пасшего скотину. И взбаламутил
мирных поселян.
Я был камнем, низринутым с высоты спятившим проводником. Я был
тряпичным паяцем-куклой, подброшенным разрывом дракона. Но никогда еще - и
вряд ли снова окажусь в этой жизни - облаком, с плавной быстротой
катившимся над тощими пажитями страны Мо, мельницами, дорогами. Не
какая-то пушинка одуванчика, которая послушно следует прихотям сотни
капризных ветерков. Я целый день плыл наравне с птицами в коробе под
брюхом у тучи-дракона, и в нем изредка действительно урчало и
погромыхивало. И на пажитях, и в колесах мельниц и подъемников копей,
мехов и молотов кузен, и на холмистых лугах лениво, могуче, плавно
двигались такие же тучи, и сверху гигантские, смахивавшие на чудовищных
черепах. Сумерки озарялись вспышками выдохов, черные стены отдалились,
расплылись в лиловой мгле, рисуя на бледном еще небе неровную иззубренную
линию, ниже которой сплошная чернота, а мгла ползет все выше. Впереди -
тесное скопление огней.
Город прирастал камнем с давнего времени. Город топился угольным
камнем, и каменными были двери и ворота, умно прилаженные на шипах так,
чтобы поворачиваться от легкого нажима, если бы не железные засовы. Улицы
стремились вверх под неимоверным наклоном, только в кошмаре могли
привидеться такие мостовые - то ли дорога крутая, то ли стена кривая, и
карабкайся, ломая пальцы о зазоры между булыжниками. В этом лабиринте
совершалось некое беспорядочное движение. Огни торопливо метались,
обозначая сплетения переулков. Взлетела сияющая звезда, пронеслась, фырча,
к высоким сферам неба и распалась на яркие искры. Они падали, разносимые
ветром, будто щепки на беспокойных волнах.
- Это дракон-фест, - объяснил мне новый вожатый. - Сегодня все
веселятся вместе, вперемешку, подлые сословия и знатное отродье.
Я с веселым изумлением покосился на него.
- Они... мы празднуем скорое избавление от грозного чудовища.
Всемилостивый король позаботился о даровом угощении, а гильдии - об
увеселениях и фейерверке.
Дракон опускался, обводя плавный полукруг. Я больше прислушивался к
разговору у соседнего окна. Двое из свиты толковали о своем:
- ...в последний фест... четверых на куски, и... сестра вопит, а что
поделаешь... чертов дракон... кому надо, чтоб его убивали каждый год...
- И нас, - и потом второй вполголоса что-то произнес, как выплюнул,
коротко и с силой. Мой собеседник даже вздрогнул и пристально посмотрел в
их сторону.
Видимо, то была непристойность, неизвестная моим учителям. Но я уже
свободно обходился без их науки. Чем ближе к логову Дракона, тем проще я
изъяснялся на этом языке, тем полнее понимали меня. Я более не задумывался
над происхождением чудес, я вольно использовал их плоды.
Над домами неслись мы, выхваченными багровым прерывистым светом, а
сверху ребристую чешую и свинцовые листы крыш луна заливала мертвым
голубоватым холодом. Над обрывками пьяных песен, криков и регота
проносились мы, и жутким и святотатственным казалось мне их надрывное
веселье в сердце страны Мо, под самой лапой Дракона. Взметнулась еще одна
звезда и завертелась в стороне, прямо перед глазами, пылающим колесом без
обода, с остро выгнутыми спицами. Свитский на самом деле плюнул и отошел в
глубь летучей каморы, к длинному, во всю стену, рундуку под толстым
войлоком.
Дракон принес нас в темный сад за оградой из дикого камня. Ноги мягко
встретил побитый и выжженный порошок, а ближе к ограде жался невысокий
можжевельник. Крупный приземистый дом задом приник к скале - здесь город
соприкасался с горным отрогом, здесь слышным казалось тяжкое дыхание земли
под грузом наросшего на нее камня, под напором глубинного пламени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10