Все было высказано наконец, и Купфер умолк, наградив себя за труд сигаркой.
- А отчего же она отравилась? - спросил Аратов. - В газете напечатано...
Купфер взмахнул руками.
- Ну... этого я не могу сказать... Не знаю. А газета врет. Вела себя Клара примерно... амуров никаких... Да и где с ее гордостью! Горда она была - как сам сатана - и неприступна! Бедовая голова! Тверда, как камень! Веришь ли ты мне - уж на что я ее близко знал - а никогда на ее глазах слез не видел!
"А я видел", - подумал про себя Аратов.
- Только вот что, - продолжал Купфер, - в последнее время я большую перемену в ней заметил; скучная такая стала, молчит, по целым часам слова от нее не добьешься. Уж я ее спрашивал: не обидел ли кто вас, Катерина Семеновна? Потому я знал ее нрав: обиду перенести она не могла! Молчит, да и баста! Даже успехи на сцене ее не веселили; букеты сыплются... а она и не улыбнется! На золотую чернильницу взглянула раз - и в сторону!
Жаловалась, что настоящей роли, как она ее понимает, никто ей не напишет. И петь совсем бросила. Я, брат, виноват! передал ей тогда, что ты в ней школы не находишь. Но все-таки... отчего она отравилась - непостижимо! Да и как отравилась!
- В какой роли она... больше имела успеха? - Аратов хотел было узнать, в какой роли она выступила в последний раз, но почему-то спросил другое.
- Помнится, в "Груне" Островского. Но повторяю тебе: амуров никаких! Ты одно посуди: жила она у матери в доме... Знаешь - есть такие купеческие дома: в каждом углу киот и лампадка перед киотом, духота смертельная, пахнет кислятиной, в гостиной по стенам одни стулья, на окнах ерань - а приедет гость - хозяйка взахается - словно неприятель подступает. Какие уж тут ферлакуры да амуры? Бывало, даже меня не пускают. Служанка ихняя, баба здоровенная, в кумачовом сарафане, с отвислыми грудями, станет в передней поперек - да и рычит: "Куды?" Нет, я решительно не понимаю, с чего она отравилась. Жить, значит, надоело, - философически заключил Купфер свои рассуждения.
Аратов сидел, потупя голову.
- Можешь ты мне дать адрес этого дома в Казани? - промолвил он наконец.
- Могу; но на что тебе? Или ты письмо туда послать хочешь?
- Может быть.
- Ну, как знаешь. Только старуха тебе не ответит, ибо безграмотна. Вот разве сестра... О, сестра умница! Но опять-таки удивляюсь, брат, тебе! Какое прежде равнодушие... а теперь какое внимание! Все это, любезный, от одиночества!
Аратов ничего не ответил на это замечание и ушел, запасшись казанским адресом.
Когда он ехал к Купферу, на лице его изображалось волнение, изумление, ожидание... Теперь он шел ровной походкой, с опущенными глазами, с надвинутой на лоб шляпой; почти каждый встречный прохожий провожал его пытливым взором... но он не замечал прохожих... не то что на бульваре!
"Несчастная Клара! безумная Клара!" - звучало у него на душе.
10
Однако следующий день Аратов провел довольно спокойно. Он даже мог предаться обычным занятиям. Одно только: и во время занятий, и в свободное время он постоянно думал о Кларе, о том, что ему накануне сказал Купфер. Правда, его думы были тоже довольно мирного свойства. Ему казалось, что эта странная девушка интересовала его с психологической точки зрения, как нечто вроде загадки, над разрешением которой стоило бы поломать голову. "Убежала с актрисой на содержании, - думалось ему, - отдалась под покровительство этой княгини, у которой, кажется, жила - и никаких амуров? Неправдоподобно! Купфер говорит: гордость! Но, во-первых, мы знаем (Аратову следовало сказать: мы вычитали в книгах)... мы знаем, что гордость уживается с легкомысленным поведением; а, во-вторых, как же она, такая гордая, назначила свидание человеку, который мог оказать ей презрение... и оказал... да еще в публичном месте... на бульваре!" Тут Аратову вспомнилась вся сцена на бульваре - и он спросил себя: "Точно ли он оказал Кларе презрение? Нет, решил он... - Это было другое чувство... чувство недоумения... недоверчивости наконец! Несчастная Клара! - снова прозвучало у него в голове. - Да, несчастная, - решил он опять... - Это самое подходящее слово. А коли так - я был несправедлив. Она верно сказала, что я ее не понял. Жаль! такое, быть может, замечательное существо прошло так близко мимо.... и я не воспользовался, я оттолкнул... Ну, ничего! Жизнь еще вся впереди. Пожалуй, еще не такие случаются встречи!
Но с какой стати она именно меня выбрала? - Он взглянул на зеркало, мимо которого проходил. - Что во мне особенного? И какой я красавец? - Так лицо... как все лица... Впрочем, и она не красавица.
Не красавица... а какое выразительное лицо! Неподвижное... а выразительное! Я такого лица еще не встречал. И талант у ней есть... то есть был, несомненный. И в этом случае я был к ней несправедлив. - Аратов мысленно перенесся на литературно-музыкальное утро... и сам заметил за собою, что он чрезвычайно ясно вспоминал кажцое пропетое и сказанное ею слово, каждую интонацию... - Этого бы не случилось, если б она была лишена таланта.
И теперь все это в могиле, куда она сама себя толкнула... Но я тут ни причем... Я не виноват! Было бы даже смешно думать, что я виноват. - Аратову опять пришло в голову, что если бы даже и было у ней "что-нибудь такое" его поведение во время свидания несомненно ее разочаровало... Оттого-то она так жестоко и рассмеялась на прощание. - Да и где доказательство, что она отравилась от несчастной любви? Это одни газетные корреспонденты всякую подобную смерть приписывают несчастной любви! Людям с таким характером, как у Клары, жизнь легко становится постылой... скучной. Да, скучной. Купфер прав: просто ей надоело жить.
"Несмотря на успехи, на овации?" Аратов задумался. Ему даже приятен был психологический анализ, которому он предавался. Чуждый до сих пор всякого соприкосновения с женщинами, он и не подозревал, как знаменательно было для него самого это напряженное разбирательство женской души.
"Значит, - продолжал он свои размышления, - искусство не удовлетворяло ее, не наполняло пустоты ее жизни. Настоящие художники только и существуют для художества, для театра... Все остальное бледнеет перед тем, что они считают свои призваньем... Она была дилетантка!"
Тут Аратов опять задумался. Нет, слово "дилетантка" не вязалось с тем лицом, с выражением того лица, тех глаз...
И перед ним опять всплыл образ Клары с устремленным на него, залитым слезами взором, с приподнятыми к губам, стиснутыми руками...
- Ах, не надо, не надо... - прошептал он... - К чему?
Так прошел целый день. За обедом Аратов много разговаривал с Платошей, расспрашивал ее о старине, которую она, впрочем, и помнила и передавала плохо, так как не очень-то владела языком - и, кроме своего Яши, в течение своей жизни почти ничего не замечала. Она только радовалась тому, что вот он какой сегодня добрый да ласковый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
- А отчего же она отравилась? - спросил Аратов. - В газете напечатано...
Купфер взмахнул руками.
- Ну... этого я не могу сказать... Не знаю. А газета врет. Вела себя Клара примерно... амуров никаких... Да и где с ее гордостью! Горда она была - как сам сатана - и неприступна! Бедовая голова! Тверда, как камень! Веришь ли ты мне - уж на что я ее близко знал - а никогда на ее глазах слез не видел!
"А я видел", - подумал про себя Аратов.
- Только вот что, - продолжал Купфер, - в последнее время я большую перемену в ней заметил; скучная такая стала, молчит, по целым часам слова от нее не добьешься. Уж я ее спрашивал: не обидел ли кто вас, Катерина Семеновна? Потому я знал ее нрав: обиду перенести она не могла! Молчит, да и баста! Даже успехи на сцене ее не веселили; букеты сыплются... а она и не улыбнется! На золотую чернильницу взглянула раз - и в сторону!
Жаловалась, что настоящей роли, как она ее понимает, никто ей не напишет. И петь совсем бросила. Я, брат, виноват! передал ей тогда, что ты в ней школы не находишь. Но все-таки... отчего она отравилась - непостижимо! Да и как отравилась!
- В какой роли она... больше имела успеха? - Аратов хотел было узнать, в какой роли она выступила в последний раз, но почему-то спросил другое.
- Помнится, в "Груне" Островского. Но повторяю тебе: амуров никаких! Ты одно посуди: жила она у матери в доме... Знаешь - есть такие купеческие дома: в каждом углу киот и лампадка перед киотом, духота смертельная, пахнет кислятиной, в гостиной по стенам одни стулья, на окнах ерань - а приедет гость - хозяйка взахается - словно неприятель подступает. Какие уж тут ферлакуры да амуры? Бывало, даже меня не пускают. Служанка ихняя, баба здоровенная, в кумачовом сарафане, с отвислыми грудями, станет в передней поперек - да и рычит: "Куды?" Нет, я решительно не понимаю, с чего она отравилась. Жить, значит, надоело, - философически заключил Купфер свои рассуждения.
Аратов сидел, потупя голову.
- Можешь ты мне дать адрес этого дома в Казани? - промолвил он наконец.
- Могу; но на что тебе? Или ты письмо туда послать хочешь?
- Может быть.
- Ну, как знаешь. Только старуха тебе не ответит, ибо безграмотна. Вот разве сестра... О, сестра умница! Но опять-таки удивляюсь, брат, тебе! Какое прежде равнодушие... а теперь какое внимание! Все это, любезный, от одиночества!
Аратов ничего не ответил на это замечание и ушел, запасшись казанским адресом.
Когда он ехал к Купферу, на лице его изображалось волнение, изумление, ожидание... Теперь он шел ровной походкой, с опущенными глазами, с надвинутой на лоб шляпой; почти каждый встречный прохожий провожал его пытливым взором... но он не замечал прохожих... не то что на бульваре!
"Несчастная Клара! безумная Клара!" - звучало у него на душе.
10
Однако следующий день Аратов провел довольно спокойно. Он даже мог предаться обычным занятиям. Одно только: и во время занятий, и в свободное время он постоянно думал о Кларе, о том, что ему накануне сказал Купфер. Правда, его думы были тоже довольно мирного свойства. Ему казалось, что эта странная девушка интересовала его с психологической точки зрения, как нечто вроде загадки, над разрешением которой стоило бы поломать голову. "Убежала с актрисой на содержании, - думалось ему, - отдалась под покровительство этой княгини, у которой, кажется, жила - и никаких амуров? Неправдоподобно! Купфер говорит: гордость! Но, во-первых, мы знаем (Аратову следовало сказать: мы вычитали в книгах)... мы знаем, что гордость уживается с легкомысленным поведением; а, во-вторых, как же она, такая гордая, назначила свидание человеку, который мог оказать ей презрение... и оказал... да еще в публичном месте... на бульваре!" Тут Аратову вспомнилась вся сцена на бульваре - и он спросил себя: "Точно ли он оказал Кларе презрение? Нет, решил он... - Это было другое чувство... чувство недоумения... недоверчивости наконец! Несчастная Клара! - снова прозвучало у него в голове. - Да, несчастная, - решил он опять... - Это самое подходящее слово. А коли так - я был несправедлив. Она верно сказала, что я ее не понял. Жаль! такое, быть может, замечательное существо прошло так близко мимо.... и я не воспользовался, я оттолкнул... Ну, ничего! Жизнь еще вся впереди. Пожалуй, еще не такие случаются встречи!
Но с какой стати она именно меня выбрала? - Он взглянул на зеркало, мимо которого проходил. - Что во мне особенного? И какой я красавец? - Так лицо... как все лица... Впрочем, и она не красавица.
Не красавица... а какое выразительное лицо! Неподвижное... а выразительное! Я такого лица еще не встречал. И талант у ней есть... то есть был, несомненный. И в этом случае я был к ней несправедлив. - Аратов мысленно перенесся на литературно-музыкальное утро... и сам заметил за собою, что он чрезвычайно ясно вспоминал кажцое пропетое и сказанное ею слово, каждую интонацию... - Этого бы не случилось, если б она была лишена таланта.
И теперь все это в могиле, куда она сама себя толкнула... Но я тут ни причем... Я не виноват! Было бы даже смешно думать, что я виноват. - Аратову опять пришло в голову, что если бы даже и было у ней "что-нибудь такое" его поведение во время свидания несомненно ее разочаровало... Оттого-то она так жестоко и рассмеялась на прощание. - Да и где доказательство, что она отравилась от несчастной любви? Это одни газетные корреспонденты всякую подобную смерть приписывают несчастной любви! Людям с таким характером, как у Клары, жизнь легко становится постылой... скучной. Да, скучной. Купфер прав: просто ей надоело жить.
"Несмотря на успехи, на овации?" Аратов задумался. Ему даже приятен был психологический анализ, которому он предавался. Чуждый до сих пор всякого соприкосновения с женщинами, он и не подозревал, как знаменательно было для него самого это напряженное разбирательство женской души.
"Значит, - продолжал он свои размышления, - искусство не удовлетворяло ее, не наполняло пустоты ее жизни. Настоящие художники только и существуют для художества, для театра... Все остальное бледнеет перед тем, что они считают свои призваньем... Она была дилетантка!"
Тут Аратов опять задумался. Нет, слово "дилетантка" не вязалось с тем лицом, с выражением того лица, тех глаз...
И перед ним опять всплыл образ Клары с устремленным на него, залитым слезами взором, с приподнятыми к губам, стиснутыми руками...
- Ах, не надо, не надо... - прошептал он... - К чему?
Так прошел целый день. За обедом Аратов много разговаривал с Платошей, расспрашивал ее о старине, которую она, впрочем, и помнила и передавала плохо, так как не очень-то владела языком - и, кроме своего Яши, в течение своей жизни почти ничего не замечала. Она только радовалась тому, что вот он какой сегодня добрый да ласковый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16