В миг, когда он покинул землю, ветер пропал. Неугомонность и свирепость его сгинули, как отсеченные ножом. Варт оказался у ветра внутри, и внутри был покой.
Восьмерка гусей построилась в линию, строго выдерживая равные промежутки. Варт оказался последним. Они летели к востоку, где занимался слабый свет, и вскоре перед ними стало всходить яркое солнце. Далеко за простором земли оранжево-алая трещина пронизала гряду облаков. Сияние разрасталось, внизу завиделись соленые топи. Они открылись перед ним лишенными примет болотами или вересковыми пустошами, по воле случая ставшими частью моря, — их вереск, еще сохранивший сходство с вереском, сопрягался с морской травой, пока не измок и не просолился, и ветви его осклизли. Место ручьев, что текли бы сквозь пустошь, заняла морская вода, пробившая русла в синеватой грязи. Там и сям стояли на кольях длинные сети, в которые мог бы влететь невнимательный гусь. Они-то и были, как он догадался, причиной тех предостерегающих криков. Две-три свиязи свисали с сетей, и далеко на востоке человек, похожий на муху, с жалким упорством тащился по слякоти, чтобы собрать добычу в мешок.
Солнце, вставая, окрасило пламенем ртуть протоков и мерцающий ил. Кроншнепы, начавшие скорбно стенать еще до рассвета, теперь перелетали с одной травянистой отмели на другую. Свиязи, ночевавшие на воде, принялись высвистывать свои сдвоенные ноты, похожие на свист рождественских шутих. Против ветра поднимались с земли кряквы. Травники, словно мыши, прыскали в стороны. Облачко крошечных чернозобиков, более плотное, чем стайка скворцов, разворачивалось в воздухе с шумом идущего поезда. С веселыми криками снималась с сосен, растущих на дюнах, черная воронья стража. Всяких видов береговые птицы облепили линию прибоя, наполнив ее оживлением и красотой.
Заря, заря над морем и совершенство упорядоченного полета были исполнены такой прелести, что мальчику захотелось запеть. Ему захотелось влиться в хор, славящий жизнь, и поскольку вокруг него крылья несли тысячу гусей, долго ждать ему не пришлось. Смех и музыка мгновенно пронизали караваны этих созданий, подобно дыму струившихся по небу грудью к встающему солнцу. Каждый отряд их пел на свой манер: кто проказливо, кто торжественно, кто чувствительно, кто с ликованием. Предвестники дня заполнили рассветное небо, и вот что они запели:
О мир, под крылом кружащий, простри персты перламутра!
Солнце седое, сияй белогрудым баловням утра!
Багряные блики зари узри на груди гордой,
Услышь, как в каждой гортани гудят органы и горны!
Внемлите, темные тучи кочующего батальона,
Рожкам и рычанью гончих, гаму небесного гона!
В далекие дали, далёко, вольны и велики,
Уходят Anser albifrons, их песни и клики.
Стоял уже день, Варт прогуливался по неровному полю. Вокруг паслись товарищи по полету, выдергивая траву боковыми рывками мягких маленьких клювов, извивая шеи крутыми дужками, столь отличными от грациозных лебединых изгибов. И пока они так кормились, кто-то из их числа непременно стоял на страже, задрав по-змеиному голову. В недавние зимние месяцы, а то и в прежние зимы они разбились на пары, разбиение это сохранялось и там, где паслось семейство или целый летучий отряд. Молодая самочка, спавшая бок о бок с ним на грязевой равнине, была однолеткой. Она то и дело поглядывала на него умным глазом.
Мальчик, украдкой присмотревшись к ней, разглядел полненькое плотное тельце и приятные складочки на шее. Эти складки, как он краем глаза заметил, создавались разностью в оперении. Ряды вогнутых перышков отделялись один от другого, образуя подобие бахромы, которую он нашел очень изящной.
Наконец, молодая гусыня пихнула его клювом. Она как раз была часовым.
— Ты следующий, — сказала она.
Не дожидаясь ответа, она опустила голову и тем же движением выдернула травинку. Так, кормясь, она постепенно отдалилась от него.
Варт стоял на часах. Он не знал, за чем ему должно следить, и не видел никакого врага — только и было крутом, что кочки да его пасущиеся сотоварищи.
— Что это ты делаешь? — спросила она, когда спустя полчаса ей случилось проходить мимо.
— Стою на страже.
— Да ну тебя, — сказала она, хихикнув — или правильнее сказать «гоготнув»? — Глупенький!
— Почему?
— Сам знаешь
— Честно, не знаю, — сказал он. — Я что-то не так делаю? Мне непонятно.
— Клюнь следующего. Ты перестоял уже самое малое вдвое больше положенного.
Варт сделал, как ему было сказано, и ближайший гусь принял у него вахту, а Варт подошел поближе к гусыне и стал пастись рядом с ней. Они пощипывали траву, косясь друг на дружку бисеринами глаз.
— Я показался тебе глуповатым, — застенчиво сказал он, впервые решившись открыть животному свою истинную видовую принадлежность, — но это потому, что я вообще-то не гусь. Я был рожден человеком. По правде, это мой первый полет.
Она удивилась, но не сильно.
— Это бывает не часто, — сказала она. — Люди обычно стремятся стать лебедями. Последними у нас тут побывали дети короля Лира. Впрочем, насколько я понимаю, все мы из семейства гусиных.
— О детях Лира я слышал.
— Им тут не понравилось. Они оказались безнадежными националистами, и такие религиозные были — все время вертелись вокруг одной ирландской часовни. Можно сказать, что других лебедей они вообще старались не замечать.
— А мне у вас нравится.
— Я так и подумала. Тебя зачем прислали?
— Учиться.
Они попаслись в молчании, пока его собственные слова не напомнили ему кое-что, о чем он хотел спросить.
— Часовые, — сказал он. — Мы что, воюем? Она не поняла последнего слова.
— Воюем?
— Ну, деремся с другим народом?
— Деремся? — неуверенно переспросила она. -
Мужчины, бывает, дерутся — из-за своих жен и так далее. Конечно, без кровопролития, — так, немножко помутузят друг друга, чтобы выяснить, кто из них лучше, кто хуже. Ты это имел в виду?
— Нет. Я имел в виду сражения армий — например с другими гусями.
Это ее позабавило.
— Интересно! Ты хочешь сказать, что собирается куча гусей и все одновременно тузят друг друга? Смешное, наверное, зрелище.
Тон ее удивил Варта, ибо он был еще мальчиком и сердце имел доброе.
— Смешно смотреть, как они убивают друг друга?
— Убивают друг друга? Гусиные армии, и все убивают друг друга?
Медленно и неуверенно она начала постигать эту идею, и по лицу ее разливалась гадливость. Когда постижение завершилось, она пошла от него прочь. И молча ушла на другую сторону поля. Он последовал за ней, но она поворотилась к нему спиной. Он обошел ее кругом, чтобы заглянуть ей в глаза, и испугался, увидев в них выражение неприязни, — такое, словно он сделал ей некое непристойное предложение.
Он неуклюже сказал:
— Прости. Я не понял.
— Прекрати эти разговоры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Восьмерка гусей построилась в линию, строго выдерживая равные промежутки. Варт оказался последним. Они летели к востоку, где занимался слабый свет, и вскоре перед ними стало всходить яркое солнце. Далеко за простором земли оранжево-алая трещина пронизала гряду облаков. Сияние разрасталось, внизу завиделись соленые топи. Они открылись перед ним лишенными примет болотами или вересковыми пустошами, по воле случая ставшими частью моря, — их вереск, еще сохранивший сходство с вереском, сопрягался с морской травой, пока не измок и не просолился, и ветви его осклизли. Место ручьев, что текли бы сквозь пустошь, заняла морская вода, пробившая русла в синеватой грязи. Там и сям стояли на кольях длинные сети, в которые мог бы влететь невнимательный гусь. Они-то и были, как он догадался, причиной тех предостерегающих криков. Две-три свиязи свисали с сетей, и далеко на востоке человек, похожий на муху, с жалким упорством тащился по слякоти, чтобы собрать добычу в мешок.
Солнце, вставая, окрасило пламенем ртуть протоков и мерцающий ил. Кроншнепы, начавшие скорбно стенать еще до рассвета, теперь перелетали с одной травянистой отмели на другую. Свиязи, ночевавшие на воде, принялись высвистывать свои сдвоенные ноты, похожие на свист рождественских шутих. Против ветра поднимались с земли кряквы. Травники, словно мыши, прыскали в стороны. Облачко крошечных чернозобиков, более плотное, чем стайка скворцов, разворачивалось в воздухе с шумом идущего поезда. С веселыми криками снималась с сосен, растущих на дюнах, черная воронья стража. Всяких видов береговые птицы облепили линию прибоя, наполнив ее оживлением и красотой.
Заря, заря над морем и совершенство упорядоченного полета были исполнены такой прелести, что мальчику захотелось запеть. Ему захотелось влиться в хор, славящий жизнь, и поскольку вокруг него крылья несли тысячу гусей, долго ждать ему не пришлось. Смех и музыка мгновенно пронизали караваны этих созданий, подобно дыму струившихся по небу грудью к встающему солнцу. Каждый отряд их пел на свой манер: кто проказливо, кто торжественно, кто чувствительно, кто с ликованием. Предвестники дня заполнили рассветное небо, и вот что они запели:
О мир, под крылом кружащий, простри персты перламутра!
Солнце седое, сияй белогрудым баловням утра!
Багряные блики зари узри на груди гордой,
Услышь, как в каждой гортани гудят органы и горны!
Внемлите, темные тучи кочующего батальона,
Рожкам и рычанью гончих, гаму небесного гона!
В далекие дали, далёко, вольны и велики,
Уходят Anser albifrons, их песни и клики.
Стоял уже день, Варт прогуливался по неровному полю. Вокруг паслись товарищи по полету, выдергивая траву боковыми рывками мягких маленьких клювов, извивая шеи крутыми дужками, столь отличными от грациозных лебединых изгибов. И пока они так кормились, кто-то из их числа непременно стоял на страже, задрав по-змеиному голову. В недавние зимние месяцы, а то и в прежние зимы они разбились на пары, разбиение это сохранялось и там, где паслось семейство или целый летучий отряд. Молодая самочка, спавшая бок о бок с ним на грязевой равнине, была однолеткой. Она то и дело поглядывала на него умным глазом.
Мальчик, украдкой присмотревшись к ней, разглядел полненькое плотное тельце и приятные складочки на шее. Эти складки, как он краем глаза заметил, создавались разностью в оперении. Ряды вогнутых перышков отделялись один от другого, образуя подобие бахромы, которую он нашел очень изящной.
Наконец, молодая гусыня пихнула его клювом. Она как раз была часовым.
— Ты следующий, — сказала она.
Не дожидаясь ответа, она опустила голову и тем же движением выдернула травинку. Так, кормясь, она постепенно отдалилась от него.
Варт стоял на часах. Он не знал, за чем ему должно следить, и не видел никакого врага — только и было крутом, что кочки да его пасущиеся сотоварищи.
— Что это ты делаешь? — спросила она, когда спустя полчаса ей случилось проходить мимо.
— Стою на страже.
— Да ну тебя, — сказала она, хихикнув — или правильнее сказать «гоготнув»? — Глупенький!
— Почему?
— Сам знаешь
— Честно, не знаю, — сказал он. — Я что-то не так делаю? Мне непонятно.
— Клюнь следующего. Ты перестоял уже самое малое вдвое больше положенного.
Варт сделал, как ему было сказано, и ближайший гусь принял у него вахту, а Варт подошел поближе к гусыне и стал пастись рядом с ней. Они пощипывали траву, косясь друг на дружку бисеринами глаз.
— Я показался тебе глуповатым, — застенчиво сказал он, впервые решившись открыть животному свою истинную видовую принадлежность, — но это потому, что я вообще-то не гусь. Я был рожден человеком. По правде, это мой первый полет.
Она удивилась, но не сильно.
— Это бывает не часто, — сказала она. — Люди обычно стремятся стать лебедями. Последними у нас тут побывали дети короля Лира. Впрочем, насколько я понимаю, все мы из семейства гусиных.
— О детях Лира я слышал.
— Им тут не понравилось. Они оказались безнадежными националистами, и такие религиозные были — все время вертелись вокруг одной ирландской часовни. Можно сказать, что других лебедей они вообще старались не замечать.
— А мне у вас нравится.
— Я так и подумала. Тебя зачем прислали?
— Учиться.
Они попаслись в молчании, пока его собственные слова не напомнили ему кое-что, о чем он хотел спросить.
— Часовые, — сказал он. — Мы что, воюем? Она не поняла последнего слова.
— Воюем?
— Ну, деремся с другим народом?
— Деремся? — неуверенно переспросила она. -
Мужчины, бывает, дерутся — из-за своих жен и так далее. Конечно, без кровопролития, — так, немножко помутузят друг друга, чтобы выяснить, кто из них лучше, кто хуже. Ты это имел в виду?
— Нет. Я имел в виду сражения армий — например с другими гусями.
Это ее позабавило.
— Интересно! Ты хочешь сказать, что собирается куча гусей и все одновременно тузят друг друга? Смешное, наверное, зрелище.
Тон ее удивил Варта, ибо он был еще мальчиком и сердце имел доброе.
— Смешно смотреть, как они убивают друг друга?
— Убивают друг друга? Гусиные армии, и все убивают друг друга?
Медленно и неуверенно она начала постигать эту идею, и по лицу ее разливалась гадливость. Когда постижение завершилось, она пошла от него прочь. И молча ушла на другую сторону поля. Он последовал за ней, но она поворотилась к нему спиной. Он обошел ее кругом, чтобы заглянуть ей в глаза, и испугался, увидев в них выражение неприязни, — такое, словно он сделал ей некое непристойное предложение.
Он неуклюже сказал:
— Прости. Я не понял.
— Прекрати эти разговоры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65