ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

овощи остыли, их, по деревенскому обычаю, полагалось есть горячими в одиннадцать утра, но булочки были теплые, и к ним варенье трех сортов и пахтанье. А солнце все еще не закатилось: долгие сумерки, и потом вечер, тоже долгий, и потом долгая ночь, а я так и не знал, где буду спать или на чем, но дядюшка Паршем, сидевший и ковырявший в зубах золотой зубочисткой, в точности такой, как у деда, и видевший мои мысли словно с помощью волшебного фонаря, спросил:
– Хочешь поудить рыбу? – Мне не очень хотелось. Я не научился хотеть или, может, не хотел научиться так долго сидеть без движения. Я быстро проговорил:
– Да, сэр.
– Тогда пойдем. А там и Ликург воротится. – На задней веранде висели на двух гвоздях три тростниковые удочки – лески, поплавки, грузила, крючки, все в полном порядке. Он снял две удочки. – Пойдем, – сказал он. В кладовушке для инструментов стояло жестяное ведро с крышкой, в которой гвоздем были пробиты дырки. – В нем Ликург сверчков держит, – сказал он. – Я-то на червяка ужу. – Черви были в глубоком деревянном корытце, набитом землей.
Он – нет, не он, а я сказал:
– Дайте я достану, – взял у него ломаную вилку и стал вытаскивать из земли длинных, неистово извивающихся червей и перекладывать их в жестянку.
– Пойдем, – сказал он, вскидывая удочку на плечо, миновал хлев, сразу свернул и стал спускаться к ручью, который протекал совсем близко; хорошо утоптанная тропинка шла сперва среди кустов ежевики, потом среди ив, и вот уже ручей, и казалось, вода осторожно вбирает меркнущий свет и так же осторожно возвращает его; там даже было бревно, чтобы сидеть. – Здесь удит моя дочка, – сказал он. – Мы так и говорим – омут Мэри. Сейчас будешь здесь удить ты. А я буду там, подальше. – И ушел. Стало быстро темнеть, приближалась ночь. Я сидел на бревне, тихо ныли москиты. Не очень это и трудно – просто в нужную минуту надо сказать себе: «Не хочу думать». Немного погодя я решил закинуть удочку – тогда можно будет следить, как постепенно исчезает в обступающей темноте поплавок. Я даже подумал, не насадить ли на крючок одного из Ликурговых сверчков, но ловить сверчков не так-то просто, а Ликург живет у ручья, ему еще удить и удить, и каждый сверчок на счету. Так что я просто подумал: «Не хочу думать»; поплавок на воде был виден с особенной отчетливостью: должно быть, он последний скроется в темноте, а сама вода будет предпоследней; я не видел и не слышал дядюшку Паршема, не знал, как далеко это его «там, подальше», так что и время и случай были просто идеальные, чтобы опять повести себя как младенец, но какой смысл вести себя как младенец, когда все равно без толку, кругом никого нет и никто не посочувствует – если, предположим, ты действительно нуждаешься в сочувствии или, скажем, действительно хочешь вернуться домой – на самом-то деле единственное, чего ты хочешь, это для разнообразия снова очутиться в собственной мягкой постели, снова в ней уснуть; и уже начали кричать козодои, и где-то за ручьем заухала сова – очень большая, судя по уханью; может, здесь тоже есть большие леса и, если собаки Ликурга (а может, их хозяин дядюшка Паршем) так здорово прошлой ночью выследили Отиса, они наверняка умеют выслеживать и зайцев, и енотов, и опоссумов. Я спросил его об этом. Было уже совсем темно. Он тихо сказал за моей спиной – я даже не слышал, как он подошел:
– Ну, как, клюет?
– Я неважный рыболов, – сказал я. – Твои собаки хорошо выслеживают дичь?
– Хорошо, – ответил он. Потом позвал, даже не повышая голоса: – Дедуся! – Белая рубашка дядюшки Паршема тоже не слилась с темнотой, он подошел к нам, Ликург взял обе удочки, и мы стали подниматься по тропинке, обе собаки встретили нас, а затем мы вошли в дом, там горела лампа, и на столе стояла тарелка с едой для Ликурга, прикрытая полотенцем.
– Садись, – сказал дядюшка Паршем. – Ешь и рассказывай.
Ликург сел.
– Они все еще там, – сказал он.
– Их до сих пор не увезли в Хардуик? – спросил дядюшка Паршем. – В Пассеме нет тюрьмы, – объяснил он мне. – Их запирают в сарае за школой, пока не пришлют машину из Хардуика. Мужчин то есть. Женщин до сих пор не приходилось.
– Нет, сэр, – сказал Ликург. – Эти леди по-прежнему в гостинице, только у дверей полицейский стоит. В сарае один мистер Хогганбек. Мистер Колдуэлл уехал в Мемфис тридцать первым. Он и парнишку прихватил с собой.
– Отиса? – спросил я. – А нашли у него зуб?
– Вот уж чего не знаю, – сказал Ликург, продолжая жевать; он мельком взглянул на меня. – А конь в порядке.
Я пошел туда, посмотрел, как он там. Стоит в гостиничной конюшне. Мистер Колдуэлл внес перед отъездом залог за мистера Маккаслина, чтобы ему можно было присматривать за конем. – Ликург продолжал есть. – Поезд в Джеф-ферсон отходит в девять сорок. Как раз поспеем, если поторопимся. – Дядюшка Паршем вынул из кармана огромные серебряные часы, посмотрел на них. – Как раз поспеем, – повторил Ликург.
– Я не могу, – сказал я. – Я должен ждать. – Дядюшка Паршем опустил часы в карман. Он встал. Негромко позвал:
– Мэри! – Она была в чистой половине. Я не слышал ни звука – и вдруг она возникла в дверях.
– Уже постелила, – сказала она. Потом Ликургу: – Тебе тюфяк в сенях положен. – Потом мне: – Будешь спать на кровати Ликурга, как вчера.
– Зачем мне кровать Ликурга, – сказал я. – Я и с дядюшкой Паршемом могу лечь. Мне это не помешает. – Они смотрели на меня, совершенно неподвижные, совершенно одинаковые. – Я сколько раз спал с Хозяином, – сказал я. – Он тоже храпит. Мне это не мешает.
– С хозяином? – спросил дядюшка Паршем.
– Мы так дедушку называем, – объяснил я. – Он тоже храпит. Мне это не мешает.
– Пусть спит со мной, – сказал дядюшка Паршем. Мы пошли к нему в спальню. Фарфоровый абажур на лампе был разрисован цветами, в углу стоял большой портрет в золоченой раме на золоченой подставке: женщина, еще не старая, но в старомодном платье; кровать была прикрыта таким же, как у Ликурга, ярким лоскутным одеялом, а в камине даже сейчас, даже в мае тлели угли. Еще там был стул, была качалка, но я не сел. Вошел в комнату и остановился. Дядюшка Паршем вернулся, он был уже в ночной рубашке и на ходу заводил часы. – Раздевайся, – сказал он мне. Я разделся. – Разве мама позволяет тебе дома спать без всего?
– Нет, сэр, – сказал я.
– Ты хоть что-нибудь с собой захватил?
– Нет, сэр, – сказал я. Он положил часы на каминную доску, подошел к двери и сказал:
– Мэри! – Она отозвалась. – Принеси чистую рубаху Ликурга. – Мы подождали, Мэри приоткрыла дверь и просунула в щель рубашку. Он взял ее. – Надень, – сказал он. Я подошел к нему и надел рубашку. – Ты молишься перед сном в постели или на коленях?
– На коленях, – сказал я.
– Помолись, – сказал он. Я стал на колени у кровати и прочитал молитву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81